Грибы на асфальте, стр. 30

Я заметил, что директор школы не спускает с нее глаз.

— А Самсон-то Фроймович как топнет ногой, да как закричит на него, а вместо баса — петух! — смеялась Катя, сияя глазами.

— Ха-ха-ха! Я ему: «Подпиши!» А он: «Не подпишу!» — вторил ей громовым басом толстяк.

Директор школы сдержанно улыбался и все гладил, все гладил взглядом Катино лицо.

— Я ему: «Подпиши!» А он мне: «Не подпишу!» Га-га-га-га! Тогда я ему говорю: «Пойду к самому Безручко!»

Очевидно, это был самый смешной эпизод, потому что все трое так и покатились со смеху. Катя даже поперхнулась. Седой протянул стакан с ситро и на секунду задержал ее руку.

И тут мы встретились глазами. Я постарался усмехнуться как можно многозначительнее. Ледяная принцесса холодно отвела взгляд, как будто она меня не узнала. Седой заговорил весело о чем-то, заглядывая ей в лицо.

— Вань, — сказал я, — видишь женщину вон за тем столом? Хочешь, познакомлю? Интересный чело век. Известный в области географ. Излазила все Карпаты, Казбеки и Гималаи.

— Гималаи, — повторил Березкин заплетающимся языком. — Организовать бы там трудовой оздорови тельный семинар…

Катина компания собиралась уходить. (Седой то и дело поглядывал на часы.) Катя так ни разу и не посмотрела на меня. Когда они проходили мимо, я сказал:

— Екатерина Денисовна, можно вас на минутку?

— Что такое? Взгляд поверх головы.

— С вами хочет познакомиться товарищ из горкома комсомола.

— Здравствуйте! Катя.

— Иван Иванович.

Березкин поспешно принял начальственный вид. Он. стряхнул с костюма крошки, посуровел лицом, правая рука его потянулась под стол и ухватилась за портфель.

— Ну, мы пошли, Екатерина Денисовна. А то опоздаем, — сказал седой.

— Идите, идите… Послезавтра увидимся.

— До встречи!

Они попрощались тепло. Очень тепло. Я бы сказал, даже чересчур тепло.

— Как живете, Екатерина Денисовна? — спросил я.

— Спасибо.

— Не за что.

— Школу будете строить?

— Да.

— Новый директор?

— Ага.

— Хороший?

— Мне нравится.

— Очень?

— Почти.

— Туманная формулировка.

— Ты такие любишь.

— Угадала.

— Знаю точно. Тебе нравится всякая неопределенность.

— Конкретная неопределенность лучше абстрактной определенности.

— Разговор все глубже заходил в «подтекст».

Ивану Ивановичу Березкину стало скучно. Он прокашлялся и изрек:

— Шесть комиссий лучше, чем пять.

Катя вздрогнула.

— Ну, я пошла.

— Всего хорошего. Проводить?

— Не надо.

Я усмехнулся. Я умею усмехаться. Все-таки хорошо, что она не успела отвести взгляд. Я отомстил себе за фразу о провожании.

Я поставил чемодан на запорошенную только что выпавшим снегом траву. На остановке был лишь один пассажир — пожилой мужчин» с незапоминающимися чертами лица, в фуфайке и в новых калошах.

— Ну, выпил, — сказал он мне — А что, нельзя?

За парком, на правом крутом берегу белел город. Мне больше нечего делать в этом городе-. Я еду на целину. Судя по газетам, целина — хороший край, веселый… А может, я уеду на Кавказ. Буду работать в винограднике. Или в Архангельск — ловить рыбу. Все равно. Какой поезд первый — туда и поеду. Я вольный казак. Что бы там ни говорили, а когда ты никому не нужен — здорово.

— Нет, ты скажи! Нельзя?.. Нельзя за свои трудовые гроши? — загорячился мужчина с незапоминающимися чертами, налезая на меня.

Я отвернулся от него и вздохнул. Прислонившись к телефонному столбу, стояла ОНА и в упор смотрела на меня. Та, которая звала меня в ветреные ночи.

— Нельзя, так забирай! На, бери! Вот он я! Вы пил — так забирай! Веди в дружину!

…Она была в серой шубке и стояла, прижавшись к столбу, поэтому я не сразу ее заметил. Подошел трамвай. Она вошла в него.

— Не поведешь, так я сам тебя отведу! — заявил мужчина в новых калошах и ухватил меня за рукав.

Я с трудом оторвался от него и вскочил на подножку.

— Поднимитесь в вагон, — сказала кондукторша сердито, гремя мелочью в сумке.

Я поднялся и очутился прямо перед ней — Снегурочкой из сказки. На ее плечах, как пушистый воротник, лежал снег. Серая шубка, белые ботинка, красные варежки. На горячем румяном личике таяли снежинки. Прядь волос, выбившаяся из-под шапочки, словно мелким бисером усеяна капельками воды. Черные глаза с любопытством уставились на меня.

— Гражданин, пройдите в трамвай. Вы мешаете обилечивать пассажиров! — выкрикнула кондукторша.

Почему-то меня не любят трамвайные кондукторы. Они всегда подозревают мою особу во всех грехах, какие только могут быть у пассажира. Почему я лезу на голову людям (хотя люди лезут на голову мне)? Почему я еду без билета (хотя я взял билет, едва только успел войти)? Почему я ввалился в трамвай пьяным (хотя я трезв, как рыба)?!

В ответ на все оскорбления я обычно отмалчиваюсь, ибо каждое мое слово приводит кондукторов в ярость.

Но на этот раз я не выдержал. Уйти — значит потерять ее, ибо в трамвай набилось много народу.

— Мне и здесь хорошо, — сказал я.

Это была роковая фраза. У кондукторши, как у старого боевого коня при звуке трубы, стали раздуваться ноздри. Вагон оживился, предчувствуя скандал.

— А ну, пройди, кому говорю! — деланно спокойным голосом прошипела кондукторша.

— Занимайтесь своим делом. Я сам знаю, что мне…

Кондукторше этого только и надо было. Подбоченившись, она закричала пронзительным голосом:

— А еще в шляпе! Залил глазищи бесстыжие! Хоть бы людей постеснялся!

— А еще в платке, — сказал я ей в тон. . — Не распускайте свои нервы по трамваю!

— Хам! Шпана безбилетная! Выходи, или сейчас трамвай остановлю!

Она подскочила ко мне и схватила за рукав, как будто я собрался убегать.

— Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!

— В чем дело? — осведомился случайно оказавшийся в вагоне старшина милиции, похожий на артиста Филиппова.

— Напился, хулиганит, обилечивать мешает, билета не берет! — перечисляла кондукторша торжествующим голосом.

— Остановите трамвай! — приказал милиционер.

Девушка в серой шубке смотрела на меня сочувственно. Проходя мимо, я уловил запах апельсина. Девушка, пахнущая апельсином!

— Я не виноват! — рванулся я назад. — Спросите у людей!

На улице шел снег, и кругом было пусто, как в поле. Сквозь колышущийся белый занавес смутно проступали очертания деревьев и каких-то редких построек.

— Сядешь на ходу — заберу, — сказал милиционер, прикуривая в ладонях.

Потом он вскочил на подножку.

Из-за стекла я поймал ее взгляд. Взгляд был чуть-чуть сожалеющий. И поэтому, а может, потому, что мне нечего было терять, я крикнул:

— Приходите в субботу в восемь к «Спартаку»!

— Обязательно приду, — обернулся милиционер.

Этак, наверно, никто еще свиданий не назначал, но я был почему-то уверен, что она придет. Разве может она не прийти, если я искал ее всю жизнь?

Откуда-то взялся мужчина с незапоминающимися чертами лица и полез ко мне:

— Ну, выпил. А что, нельзя?

Но теперь почему-то он был в длинном пальто и без калош.

— Наконец-то я тебя нашел… — сказал я вслух.

— Вот и я говорю! — обрадовался мужчина.

Есть ли жизнь на электроне?

Наступила суббота. К кинотеатру «Спартак» я приехал за час до назначенного срока. Дул резкий ветер, и полотна афиш трепетали, как будто изображенных на них людей била дрожь. Перед закрытыми дверьми ежились какие-то фигуры, изучая надпись: «Все билеты проданы».

Я впал в отчаяние. Куда денемся, если она придет? На таком ветру долго не продержишься, даже если у тебя сердце пылает любовью.

Оставалась еще надежда на танцы. Я зашел в ближайший автомат и обзвонил все клубы и дворцы культуры. Нигде ни танцев, ни концертов.