Грибы на асфальте, стр. 24
— Каким еще зоотехником?
— Обыкновенным. Вот прислушайся.
Мы перестали жевать. Скрипел, хныкал, жаловался на жизнь старый дом, журчала в стенах подаваемая на чердак вода. И вдруг под своими ногами я услыхал странный хруст и возню. Кобзиков подошел к Ивановой кровати, открыл у ее изголовья небольшой люк и поманил меня пальцем. Я заглянул в Дыру. Там было темно. Зоотехник ухмыльнулся и нажал кнопку в стене — раздался пронзительный электрический звонок. И сразу заходил ходуном пол. Вацлав нажал вторую кнопку, под полом вспыхнула лампочка, и я остолбенел. Снизу смотрели десятки любопытных кроличьих глаз.
— Со звонком — моя идея, — с гордостью сказал Кобзиков. — Да и вообще… Егорыч только мысль подал. Он, профан, хотел железные клетки под полом устанавливать. Представляешь, сколько возни! Я же предложил просто пустить кроликов под пол. Они сами себе норы понароют. Так сказать, перевести их на самообслуживание. Кормежка — по звонку. Надежно, выгодно, удобно. Зеленый корм круглый год дает потолок. У нас их сейчас около пятисот под полом живет. Уже до госбанка норы дотянули, а госбанк в полкилометре от нас. Представляешь, какая там поднялась паника, когда охрана под землей шорохи услышала? Говорят, всю милицию на ноги поставили… И все это за одно кроличье мясо я делаю. Правда, жрем до отвала. Егорыч у себя столовую для жильцов открыл.
Пьяный «король» заулыбался:
— А что, плохо? Овощи и мясо круглый год по дешевке!
— Капиталист чертов! На него сейчас семь наших грибов работают. Все с высшим образованием: агрономы, зоотехники, даже один архитектор есть, проект подземной гостиницы составляет для этого живодера.
Проснулся я с сильной головной болью. Было воскресенье. На стене, прямо над моей головой, горел квадрат солнца. Стол был прибран и накрыт белой скатертью. Посреди его возвышалась большая бутылка вина. За столом сидел Иван-да-Глория и читал газету.
Вошел Кобзиков, неся на вытянутых руках сковородку с шипящей яичницей.
— Вставай! Будем опохмеляться, — весело приветствовал он меня. — Трещит голова?
«Что-то вчера произошло, — подумал я. — Да, Тина…»
Я оделся, умылся и сел за стол.
В комнате было светло и торжественно. Снаружи по подоконнику прыгали озябшие воробьи. Ветер стучал в окно голыми ветками вишен. Под полом скреблись кролики.
«Гадко, как гадко, — думал я, глядя в стакан с черным вином. — А впрочем… жизнь прожить — не поле перейти. На все случаи есть пословицы, почти на все случаи есть рецепты. Люди живут слишком долго. Все, что с ними случается, уже было с кем-то другим. Девушка вышла замуж по расчету. Так ли уж это редко? Стоит расстраиваться? Мало ли чего еще не делают люди! Девушка с лицом древней богини… Глупо и смешно расстраиваться из-за этого. Нужно на все смотреть просто. Сейчас пойду к ней, и будем долго говорить, как прежде…»
Я обхватил голову руками. Вацлав сочувственно посмотрел на меня.
— Одним огнетушителем три таких лба, конечно, не вылечишь, — сказал он. — У тебя есть еще деньги?
Я вынул последнюю десятку — все, что осталось от суммы, которую дала мне мать до первой получки.
Голова у меня сильно кружилась. Уже давно я не пил столько вина. Девушка с лицом древней богини нашла свой идеал. Старый дом. Во дворе собака тявкала…
— А где же петух? — спросил я. Кобзиков рассмеялся.
— Кх… — показал он себе на горло. — На свадьбе… Егорычу досталась гузка… А Киму перышки — не изобретай сеялку! Эх, какой был петух!
По мере того как пустел второй «огнетушитель», ветврач становился все более сентиментальным.
— Гена, держись меня! Понял? И ты, Иван. Держитесь меня, ребята! Я вас в люди выведу! Кем был Иван? Никем! Сопляком. А сейчас он заведующий отделом… ик… Еще нет и двадцати, а уже зав… ик… Захочу, Гена, и тебя завом сделаю… понял? Походишь месячишко в инструкторах… — Сегодня я уезжаю.
— Куда?
— Может быть, в Африку сорвусь. Говорят, сей час туда направляют молодых специалистов.
— А вообще это идея! — оживился Кобзиков. — Я еду с тобой, черт побери! В Африке можно неплохо устроиться! Там можно жениться на какой-нибудь… ик… завалящей королеве… принцессе… Надо собираться!
Ветврач полез под кровать за чемоданом, а я, ничуть не удивляясь обретению попутчика, вышел из комнаты.
В сенях я столкнулся с Тиной. Она несла кастрюлю горячей воды, обмотав ее тряпкой.
— Посторонись!
Веселый голос, раскрасневшиеся щеки.
Почему-то я представлял нашу встречу не так, — медленно произнес я.
— Да посторонись же, медведь косолапый! По том поговорим.
Смеющаяся, повязанная по-бабьи белым платком Тина наступала на меня. У нее, видно, было сегодня хорошее настроение.
Я попятился к стене и, когда она поравнялась со мной, ударил по розовой щеке. Кастрюля покатилась по полу. Сени наполнились паром.
— Дрянь! Дрянь!!
Тина не сопротивлялась, только закрыла лицо ладонями. Пальцы у меня ныли от удара.
На шум прибежал Вацлав и утащил меня в комнату.
— Успокойся, — твердил он. — Береги нервы! Мы же едем в Африку, а там крокодилы…
Потом мы прощались с кобзиковыми друзьями. Члены общества ОГГ жали нам руки, лезли целоваться, кричали «ура», совали адреса.
— Через год я вас всех заберу в свое королевство! — кричал Вацлав.
Мы пили, ели, куда-то ехали, опять пили, ели, и было нам очень себя жаль.
— Съедят нас крокодилы, — хрюкал ветврач, утирая слезы. — С матерью старушкой бы попрощаться…
Последнее, что я запомнил в тот день, — вокзал. Вацлав, взъерошенный, бледный, совал в кассу разорванный рубль и требовал билет до Элизабетвиля.
А потом мы на ватных ногах убегали от милиционера.
Сейчас вылетит птичка
— Получу зарплату — и уедешь, — сказал на следующее утро Кобзиков.
В ожидании зарплаты я целыми днями слонялся по городу или, если удавалось подзанять у Ивана-да-Глории, пил пиво в пустынном парке, где прямо на столиках лежали желтые тяжелые листья. Кроме меня, пить пиво приходили еще двое: уборщица тетя Клава, толстая женщина с добрым морщинистым лицом, и худой парень в очках.
Тетя Клава мела в парке аллеи. Вернее, одну аллею. Взмахнет метлой и задумается, глядя в землю; опять взмахнет и опять застынет. Пока тетя Клава доходила до конца аллеи, дорожку снова засыпало листьями, и тетя Клава начинала сначала. Свою кружку она выпивала торопливо, вытирала губы цветистым фартуком и пугалась — не идет ли заведующий. Заведующего я не видел ни разу, но, наверно, это был строгий человек, так как тетя Клава его очень боялась.
Худой парень в очках был, по всей видимости, поэтом. Он приходил раньше всех, смахивал рукавом со столика листья, густо посоленные крупной белой росой, клал записную книжку в клеенчатом переплете и начинал шевелить губами. Он не записывал ни строки, а все бормотал или смотрел вдаль.
Столики стояли на бугре, почти на самом краю парка, там, где он переходил в Средне-Русский массив. Даль очень походила на вытканный цветными пятнами ковер. Поэт, наверно, об этом сочинял стихи.
Буфетчик был угрюмый пожилой человек с жиденьким чубчиком и вкрадчивым голосом. Но, несмотря на свою наружность, это был очень порядочный буфетчик. За все время он не обсчитал меня ни на копейку, а кружки наливал даже выше ободка. Может, буфетчик боялся потерять нас как клиентов. За весь день его посещало всего несколько человек, в том числе милиционер. Он приходил ровно в пол-двенадцатого, быстро выпивал кружку пива и уходил. Наверно, на посту пить пиво не полагалось, так как милиционер нас явно стеснялся: он не смотрел в глаза и двигался по проходу между столиками боком.
Поэт со своей клеенчатой книжкой навел меня на мысль написать здесь, в парке, рассказ. Это была очень удачная мысль. В случае удачи я получил бы приличный гонорар. Но потом одного гонорара мне показалось мало, и я решил написать два рассказа.