Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста, стр. 57

Ишаки торопливым шагом, словно все время к чему-то подбегая, шли и шли вперед за двумя фигурами беседовавших приятелей. Наконец, мы подошли к тому, что Николай Сергеевич назвал предгорием гор. Это была просто та покатость, которою горы оканчивались в равнине. Она отличалась только некоторой каменистостью и следами от протекавших когда-то с гор ручьев. В это время оба мои хозяина подошли зачем-то к хуржуну, на котором я сидела и, порывшись в нем, пошли рядом.

— Посмотрите, Константин Егорович, что наделали эти весенние горные ручьи, — сказал Николай Сергеевич. — Еще издали видны их расползшиеся пути. А по ущелью, к которому мы идем, видно, бежал значительный поток: сколько он намыл и притащил песка и гальки!

— А у самого ущелья еще больше их будет, — ответил Константин Егорович.

Действительно, когда мы подошли к той черной прогалине, которая виднелась издали, мы вступили в область настоящего царства отбитых, наломанных и измельченных камней. Копыта ишаков стучали об это твердое ложе, хрустевшее под их ногами. Растительность тоже значительно погустела и появились целые заросли кустарника. Он окаймлял брошенное русло и в его расширенных частях покрывал нечто вроде островков.

— Здесь, должно быть, много подпочвенной воды, — сказал Николай Сергеевич.

— Хватит для этих зарослей, чтобы они дожили до новых снегов и горной воды, — сказал его сосед. — А вот к концу лета и они сильно подсохнут по этим склонам, опаленным здешним солнцем.

— Я думаю, продолжал Николай Сергеевич, — здесь много животных по вашей части.

— Где их нет! Впрочем здесь, действительно, много насекомых. Да и вы жаловаться не станете, так как ваших пичуг да зверьков тут тоже немало. Есть и зайцы и лисы, я уже не говорю про ползающих тварей. Чуть где посырее — найдем и скорпионов, а посуше — ящериц и змей.

Караван наш мало-помалу углублялся в ущелье, поднимаясь сначала по пологим склонам все выше и выше. Бывший некогда здесь поток шел в ущелье извилистой линией. Скоро начались небольшие скалы, обмытые потоком и частью разрушенные им и жаром здешнего солнца. В оном месте я увидела, как бегающий взор Николая Сергеевича вдруг уставился куда-то между лежавших впереди скал.

— Кокелики! — прошептал сзади Джума.

— Молчи, — ответил тоже шепотом Николай Сергеевич, — и, скинув ружье, подкрался вперед и несколько в сторону. Я всматривалась, но ничего не видела.

— Покровительственная окраска! — мелькнуло у меня в голове.

Скоро я увидела, как Николай Сергеевич прицелился из ружья, и по ущелью вдруг раздался грохот его выстрела. Белый дымок взвился от ветра с кончика его ружья, и я тут только увидела какие-то желто-серые комки, побежавшие и полетевшие вверх по скалам. Два из них покатились вниз вместе с двумя-тремя мелкими камушками.

Николай Сергеевич поднял эти скатившиеся комки и подошел к нам.

— Красноклювые куропатки — петух и курица. Удачно пришлось! — сказал он и прибавил:

— Славные экземпляры в чистом оперении и не разбиты выстрелом.

— Их здесь много, — прибавил Константин Егорович. Подождите ключа: там настреляете всякой твари, живущей здесь.

— А далеко ключ?

— Еще с час пройдем. Хоть немного воды там, всего ведра два в день накапливается, да для нашего каравана хватит. По утрам к такой луже кто только не приходит: и птицы, и зверьки, и даже бараны, но только тех едва ли мы укараулим: слишком они пугливы!

— Я очень доволен, что добыл такие два славные экземпляра, — сказал Николай Сергеевич.

К моему крайнему удовольствию, приятели пустились в ученый разговор о разнице внешнего вида у животных одной и той же семьи, одного и того же гнезда; разнице, которая замечалась во всем животном мире, включая насекомых и прочую мелочь. Я с удвоенным вниманием вслушивалась в беседу, из которой узнала, что эта внешняя разница в украшениях тела проявляется иногда очень резко. Так, например, у кур, уток, у скворцов, у иволг и других птиц легко отличить петуха от курицы, селезня от утки, скворца от скворчихи, все это по оперению или более яркому или более пышному. У других птиц, например, у ласточек, особенно же у камышовок, пеночек, канареек и т. п. это сделать труднее, так как оперение у них всего гнездового выводка одинаковое. То же самое наблюдается и у насекомых, где среди жуков, например, встречаются такие различия, как рога у жука-оленя, которых у жучихи нет. У жука-носорога есть рог, которого жучиха лишена. У бабочек, оказывается, разница выражается в неодинаковой величине крыльев и иногда неодинаковой окраске их. Не без удивления узнала я, что есть жучки, зовущие Ивановыми червячками, у которых жучиха имеет вид не то мокрицы, не то червячка, но при этом она снабжена светящимся брюшком, горящим ночью зеленым фосфорическим огоньком. Жук же такого фонарика не имеет и похож на всякого другого жучка.

Вообще примеров мои учителя приводили очень много и я, конечно, не могу их здесь выписывать. С своей стороны, я припоминала подобную резкую разницу между гривистым львом и безгривой львицей, между воробьем с темным горлышком и серенькой воробьихой. Должна сознаться, что мне все же в голову шли больше примеры сходства, а не разницы. Помню, на ум приходили волки, ежи, крысы, мухи и многие другие животные.

Причин такого сходства или разницы мои приятели не приводили, а просто гадали. В одном случае, по их мнению, величина и статность хозяина семьи объяснялась необходимостью защищать ее от врагов. Поэтому-то и льву следует быть крупнее львицы и кабану — могучее свиньи. В других случаях они объясняли это какой-то необходимостью для животного быть красивым, чтобы его предпочитали среди других ему подобных. А так как, споря за красоту, они иногда доводят дело до ссор, то обыкновенно они бывают снабжены и орудиями борьбы. Поэтому-то у оленя завелись рога, отпадающие после времени ссор, у петухов — шпоры и вообще поэтому олени, петухи, фазаны, павлины красивее своих оленей, кур, фазанок и пав. Я должна сказать правду, что приятели мои не объясняли это усердием самих животных, а все приписывали времени и условиям жизни. Они говорили, что в течение очень, очень долгого времени и благодаря самым разнообразным условиям жизни появились и укрепились у животных те или иные признаки. Другими словами, если бы судьба и условия жизни были бы иные, то у оленей не было бы рогов, а у петухов — шпор, у павлинов хвостов, сколько бы они не хотели и не старались иметь и то и другое.

Услышала я еще и новое слово для себя — «брачный наряд», когда Николай Сергеевич говорил про турухтанов. Оказывается, весной, когда эти кулики собираются обзаводиться семьей и им предстоит искать себе гнездовья, то у петухов-турухтанов появляются пышные воротники из перьев, выпадающих к лету. Я совершенно согласна, что это украшение люди вполне подходяще назвали «брачным нарядом».

Итак, к моим думам и к моему представлению о пользе покровительственной окраски прибавились еще два понятия о двойственности внешнего вида в семьях животных, не исключая мелкоты, и о весеннем, брачном уборе.

Мне становилось теперь как будто чуточку яснее, почему на свете так разнообразна окраска живых существ.

Путь до обещанного Константином Егоровичем ключа явился рядом чудных уроков, которые для моих воспоминаний являются еще более трогательными.

XXIV

— Эй, Джума-бай! — крикнул вдруг Константин Егорович. — Прибыли, слезай с ишака и устраивай нам чай.

— Кайда-бар-су, — обратился к нему Джума, лениво останавливая своего ишака [25].

— Су, да су! Слезай говорят! Вот она, твоя су, видишь, возле скалы у кустика.

— Э-э! — ответил, словно пропел, Джума, слезая.

Этот звук у него означал слово «да». Возле скалы, у кустика, действительно, сразу нельзя было рассмотреть родника, но, приглядевшись, можно было заметить, что желтая скала потемнела в основании, как бы отпотела, а в каменной ложбинке у кустика тогда легко различалась и небольшая лужица с темным илистым дном. Никакой ручеек от лужицы не тек. Это объяснялось тем, как я скоро узнала, что все количество притекавшей воды испарялось от жары.