Беглецы. Восстание на золотых приисках (с илл.), стр. 16

Он повернулся к охране.

— Идем!

И они вышли из помещения.

— Благодарение богам, что он ушел! — промолвил председатель, отирая со лба пот. — И что это творится на свете? Не знаешь, право, что хуже — когда рабы наши поднимают мятеж или когда такой вот неотесанный рубака распоряжается у нас, как хочет.

— Сперва он сказал, что брат его умер от спаржи, а потом — от устриц, — негодовал собеседник Феликса.

— Да он же совершенно пьян, — вставил другой.

— Ну, уж кто-нибудь да заплатит мне за корабль, если он погибнет, — простонал судовладелец.

Но члены совета уже стали расходиться, желая увидеть собственными глазами отплытие этого странного трибуна, его солдат и пленников.

ГЛАВА XIV. МОРЕ

Времени не теряли. Рабов, которые изображали пленных, разместили в трюме. Большая часть команды находилась на корабле, а немногих матросов, тех, что не хотели идти в плаванье, насильно вытащили из кабачков на набережной. На корабле имелось достаточное количество припасов и пресной воды. Раб, переодетый центурионом, запер кормчего и его помощника в одну из кают. Феликс велел привести их к себе.

— Корабль находится сейчас в моем ведении, — сказал он. — По делу государственной важности. Отплываем немедленно. В Регий. Покажите мне лучшую каюту.

Он удалился в каюту и велел принести вина. Ему до смерти хотелось снять тяжелый шлем. Кормчий был худощавый, светлоглазый, хитрый на вид человек с редкой, похожей на высохший мох бороденкой. Он залопотал что-то насчет распоряжений «хозяина», но, как только Бренн вызвал центуриона, тотчас же затих.

Последние его колебания исчезли, когда он увидел председателя и членов совета, собравшихся на пристани и без всяких возражений наблюдавших за приготовлениями к отплытию. Он начал выкрикивать команду матросам. Канаты были отданы, трап и якорь подняты, матросы скинули одежду и полезли по веревочным лестницам на мачту, чтобы распустить паруса, свернутые на реях. Прежде чем лезть наверх, матросы всегда раздевались догола, так как свободные туники легко могли затруднить их работу и даже сделать ее опасной, запутавшись в канатах или же развеваясь на ветру.

Когда корабль двинулся в открытое море, собравшаяся на берегу толпа радостно завопила — без особых причин, просто потому, что ей чудилось, будто отплытие этого корабля было чем-то связано с неудачей, постигшей восстание рабов. Члены совета наблюдали за отплытием, мрачно хмурясь и не проявляя никакого восторга. Чем больше думали они о беззастенчивом трибуне, тем более странным он им представлялся. Но сейчас уже было поздно принимать какие-либо меры.

Как только корабль вышел из гавани, матросы на главной мачте отпустили снасть, и огромный парус развернулся до самой палубы.

Корабль «Лебедь Сириса» устремился в море, и весь его корпус задрожал под напором волн.

Свобода! Наконец-то настоящая свобода!

Теперь беглецы уже были вне Италии. И хотя власть Рима распространялась на все берега того моря, по которому они плыли, все же средоточие этой власти находилось в самой Италии. Уж, наверное, те, кому удалось вырваться оттуда, сумеют миновать и последние пределы Римского государства, сумеют найти дорогу в мир, существующий за этими пределами~ Пусть мир этот — варварский по сравнению с цивилизованным миром, находящимся под римским владычеством, зато там — свобода. Корабль отошел уже достаточно далеко от гавани. Тогда Феликс без шлема вышел из каюты. Уцепившись за брус, так как началась легкая качка, он обратился к кормчему:

— Поверни корабль и плыви на восток.

— Что ты хочешь сказать? — спросил кормчий с несмелым вызовом в голосе. — Ты же направлялся в Регий.

— Я передумал, — зарычал Феликс. — Поворачивай корабль.

— Но к какой гавани держать курс?

— Ни к какой. Поверни корабль и, не отклоняясь, плыви на восток. Пока тебе больше ничего знать не нужно.

Тут он увидел, что глаза кормчего с изумлением и отчаяньем уставились на его заклейменный лоб. Он поднял палец и обвел буквы одну за другой.

— Так, значит, ты умеешь читать? А знаешь ли, что означают эти буквы? Я тебе сейчас скажу. Они означают, что я не такой человек, который любит дважды отдавать одно и то же приказание. Ну, за дело!

Пока он говорил, повстанцы, переодетые легионерами, открыли двери и люки, и их товарищи, запертые в трюме, высыпали на палубу. У многих из них от спертого воздуха внизу начались приступы морской болезни.

— Пленники вырвались, — задыхаясь от волненья проговорил кормчий.

— Правильно, — ответил Феликс. — Пусть себе вырываются. Я вижу, Ты соображаешь, когда хочешь. Все мы здесь пленники, в том числе и ты. А теперь делай, что я тебе приказал.

Кормчий советовался со своим помощником, а Феликс крикнул матросам:

— Не падайте духом, ребята. Все в порядке, Ведите себя прилично, и к вам будут хорошо относиться.

Кормчий понял, что выход у него один — подчиниться. Корабль медленно повернул.

Бренн подошел к Феликсу.

— Надо ли нам плыть на восток?

— Почему нет? — ответил Феликс. — Спартак хотел двигаться на восток, если бы мы прорвались сквозь войска Красса. Потому и я говорю, — на восток. Спартак считал, что на востоке есть страны, где Рим пока еще не хозяйничает: Египет, Иудея, Парфия, а еще дальше — Индия, а на западе за Испанией — только океан.

Бренну хотелось посоветовать, чтобы они поплыли вдоль испанских берегов в Британию. Но он хорошо понимал, что на такое долгое и опасное путешествие никто бы не согласился. Так ему и надо: он сплутовал, кидая с Мароном жребий. Много ему помогло это плутовство!

— Да, видно, придется нам плыть на восток. Но моя-то родина на западе, к северу от Испании.

— А у меня никогда не было родины, — мягко ответил Феликс. — Сперва я рос на одной вилле, потом был кухонным рабом в Риме, потом метельщиком двора в школе гладиаторов, а потом работал при бане. А кто были мои отец и мать, я так и не знаю. Глаз мне выбили деревянным мечом в гладиаторской школе. Теперь ты все обо мне знаешь. Когда я услыхал о Спартаке и его войске, я вылез из кухонного окна, спрятался в фургоне среди пустых винных бочек и убежал на все четыре стороны. Они-то для меня родина — все четыре стороны. А где именно — мне безразлично.

— Я хотел бы, чтобы и мне было все равно, — грустно вымолвил Бренн. — Но мне так хочется снова увидеть родную землю!

Ему представились луга, где он ребенком играл на солнце, река, где он купался, деревья, на которые он лазил, людей, у которых в жилах текла та же кровь, что у него, которые думали и говорили так же, как он, и стремились в жизни к тому же, — вот что было родиной.

— Мне нравится море, — заметил Феликс, которому чувство, волновавшее Бренна, было непонятно. Он глубоко вдохнул морской ветер. — Вот уж где все четыре стороны. Я на море не в первый раз. В прошлом году я уже видел его в Регии. Но здесь оно лучше. Здорово много воды; и кто это окрасил ее в такой чудесный цвет? Здесь приятнее, чем в цветущем саду, и пахнет куда лучше.

Бренн понял, что всякий разговор о Британии будет бесполезным. Другие рабы сочтут его безумцем — предлагать полный опасностей путь в Британию, когда гораздо ближе есть много других стран, где они тоже будут вне досягаемости для Рима. К тому же большинство из них были родом с востока — из Греции, Фригии или Сирии — и предпочтут более теплые края.

Бренн прошел на корму и, склонившись над бортом, стал смотреть на бурлящую и пенящуюся воду — след, который оставлял за собой корабль. С каждым мгновением он удалялся от Британии, даже если и приближался к свободной земле. Ему было и радостно и грустно, а сильнее всего овладело им чувство одиночества. И тут он понял, что пора поговорить с Мароном и сказать ему правду насчет плутовства с монетой. Он знал, что Марон радуется дороге на восток, и сам хотел разделить его радость, раз уж все равно не будет так, как мечтал сам. Но разделять радость Марона, пока между ними лежит этот обман, он был не способен.