Современная ирландская новелла, стр. 63

Вернулась Лиза, стиснув руки так, что побелели костяшки пальцев. Остановилась посреди комнаты и, точно оглушенная, невидящими глазами посмотрела вокруг.

— Что там такое? — спросил он. — Кто приходил?

— Полицейский.

— Чего ему нужно?

— Что?

— Чего ему было нужно? Полицейскому.

— А, полицейскому… Хотел от нас позвонить по телефону. — Она посмотрела на него и дважды быстро моргнула.

— Его нашли, — сказала она. — На Длинном лугу. Он повесился.

Она вновь обвела комнату отсутствующим взглядом, вздохнула и вышла. Он сел, допил виски и немного погодя поднялся наверх.

Лиза лежала в постели: лампа на столике рядом бросала безжалостный свет на ее сведенное болью лицо. Он сел рядом, пристально глядя на нее. Она лежала, уставясь в полумрак широко открытыми глазами. В тишине слышался стук дождя по оконному стеклу. Она сказала почти беззвучно — он с трудом ее расслышал:

— Мы так много упустили.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Она не шевельнулась. Он положил руку ей на грудь, ощутив сквозь шелк ночной рубашки маленький холодный сосок.

— Лиза.

Она отвернулась от него, а когда вновь заговорила, ее голос был приглушен простынями.

— Принеси мне стакан воды, Моррис. У меня пересохло во рту.

Он отошел от нее и погасил свет. В темноте спустился по лестнице, кожей ощущая холодную затхлость воздуха. Бесшумно вернулся в гостиную и налил себе еще один — последний — бокал. Затем подошел к темному окну и остановился, прислушиваясь к ветру, поющему в деревьях.

ЗНАМЕНИТОСТЬ (Перевод Г. Островской)

Собиралась гроза; он чувствовал ее приближение, когда ехал по вечерним улицам домой. В воздухе стоял горький вкус серы, а на западе, там, где недавно зашло солнце, небо было кроваво — красное. Вдоль канала в четкой неподвижности зловеще застыли буки, на высокой, медленно текущей воде лежал серебристый металлический отблеск. У Фор Корте, опершись на палку, стояла, не шевелясь, сгорбленная старая дама в черной шляпке и пристально смотрела на высокое, наглухо закрытое окно в доме напротив. По Уайнтэверн — стрит трусил хромой пес, втягивая носом наэлектризованный воздух, семь лебедей скользили вниз по реке.

Он блуждал по пустым комнатам, а дом молчал. Мебель оцепенела в непривычной, какой‑то новой неподвижности, словно окончательно угасло слабое мерцание жизни, которого он и раныне‑то не замечал. В столовой он сел, глядя перед собой невидящим взором, и тишину заполнил вкрадчивый сухой шепот дождя. Свет з окнах померк, стены начали отступать. Когда зазвонил телефон, он вздрогнул и вцепился в подлокотники кресла.

В трубке трещало, голос прерывался, словно дождь за окном раскалывал и раздирал звуковые волны.

— Норман Коллинз, тебя призывает всевышний. Сын мой, ты нужен в театре. Мрачно ропщет чернь в партере, в бельэтаже трепещут веера. Все ждут твоего появления. Трогайся в путь, сын мой, и да будет исполнена моя воля.

Норман невольно рассмеялся.

— Мак, я тебя не слышу. Небо далеко отсюда.

— Тебя не проведешь, а? Но послушай, Норм, я говорю серьезно. Я хочу сказать, это серьезно. Уже позд но, Норман. Я звонил тебе весь вечер и надеялся, что ты уже где‑то в пути.

— Мак…

— Но ты не в пути. Что ж ты делаешь? Мы и без того опаздываем на полчаса. Мне это не нравится. А директорам нравится еще меньше. Я хочу сказать, не думай, будто твоя особа священна, Норман. И покрупнее тебя шмякались.

— Мак…

— Ведь ты не подведешь меня, Норм? Да что с тобой такое? Послушай, неужели ты хочешь, чтобы я свихнулся? Ты ведь знаешь, в каком состоянии у меня нервы.

— Мак…

— Норман, пожалуйста. Я прошу тебя, Норман. Пожалуйста. Ты еще здесь, Норман? Ответь мне.

Норман слегка отодвинул трубку от уха и рассеянно вглядывался в черное устье микрофона. Затем сказал:

— Бесполезно, Мак.

— Что? Норман, что ты сказал? Нор…

Он осторожно положил трубку на рычаг, голос умер. Через секунду маленький черный аппарат вновь заверещал. Норман поднялся и отошел от него.

Он тихо вышел из дома, хотя никто не мог его услышать; на ступеньках остановился и взглянул на сад. Длинные блестящие стрелы вонзались в землю, прибивая короткую траву, под мягкими ударами дождя чуть шелестели листья сирени. Ненастный одинокий вечер, когда из потаенных источников памяти всплывают печальные воспоминания. Он вывел машину и поехал прочь от покинутого дома.

У театра он остановился, не выключая зажигания. Сидел, глядя, как «дворники» сгоняют рядками капли с ветрового стекла.

Сбоку на стене блестели мокрые афиши. Очередной триумф самого талантливого актера ирландской сцены. Исключительное мастерство. «Маска тьмы» — еще один гигантский шаг в баснословной карьере Нормана Коллинза. Дублин должен быть благодарен ему за приезд. Яркий смелый эксперимент.

На него глядела его собственная фотография, увеличенная до таких размеров, что нарушились все пропорции; поблескивали зубы в самодовольной улыбке, которой — он знал — не было, когда он сидел перед объективом. Нет, это не его лицо, это иллюстрация к тому, что из него делают критики. Сегодня он в моде — завтра, вполне вероятно, они возложат его на жертвенный алтарь. Впрочем, так ли, иначе ли — ему все равно. Если через полгода критики ополчатся на него, враги воспользуются моментом — и уж, конечно, Мак будет среди них. Больше ему никогда не придется играть в пьесе, поставленной им самим. Они ему больше не доверяют — слишком часто и слишком многим он рисковал. Отныне никаких сногсшибательных замыслов, никаких экспериментов. Телевидение, радио, изредка ревю — так он и сойдет на нет… А талант, который ему дан, неотделим от риска, от сознания, что он плывет против течения. Неужели он все потеряет? Мысль эта была невыносима. Невыносима, и все же то, что он делает сейчас, возможно, первый шажок на пути к гибели. А пусть, ему все равно. Он дал полный газ, рванул машину с места, и ему почудилось, словно что‑то пустилось за ним в погоню зловещей неотступной тенью.

К тому времени, как он выехал за пределы города, померк последний свет. Дождь затих. В машину просочился еле уловимый аромат мокрой травы и листьев, вытеснив запах сырости и гнили.

Он остановился у высоких ворот и пошел в темноте по подъездной аллее. На земле тускло блестели лужи, подергиваясь рябью при каждом его шаге. Далеко в небе сверкнула молния. Когда он подходил к дому, со стороны города налетел ветерок и запел в темных деревьях, в темных травах вокруг. Несколько секунд ночь пела.

Он поднялся по черным мраморным ступеням и дернул старинный колокольчик; за его спиной во мгле что‑то шевельнулось. В холле раздались шаги, дверь распахнулась, выпустив на волю свет.

— Привет, Джекоб.

— Клянусь священной бородой Иисуса, это савт Норман! Я тебя не узнал. Входи, дружище. Входи, я думал, это посыльный.

Он вошел в сверкающий, золотой, увешанный зеркалами холл. Джекоб хлопнул его по плечу.

— Вот приятная неожиданность, Норман. Долгонько мы не виделись!

— Больше года.

— Неужто так долго? Ну и ну. Ладно, пошли ко мне в берлогу, опрокинем по стаканчику зелья.

Норман двинулся следом за ним в глубину холла мимо зеркал, где большими шагами шел его двойник. В кухне он уселся на стол и стал глядеть, как Джекоб наполняет стаканы.

— За тебя, Норман. Да не укоротится тень твоего фаллоса. А теперь выкладывай все новости, и чтобы ни единого непотребства не утаил.

Норман улыбнулся и выпил, а Джекоб подмигнул ему из‑под кустистых бровей. Джекоб совсем не изменился — все та же бесформенная гора мяса, выпирающая из неряшливой одежды, которая вот — вот, кажется, лопнет по швам. Лицо его, обрамленное неправдоподобно благостным венчиком кудрей, стало еще багровее, но ничуть не постарело. Он отпил большой глоток виски и, потирая живот, спросил:

— Ну и каково это — быть любимцем Фортуны?

— Будто ты не знаешь!

— Я? Ерунда! Ни одна душа не слыхала обо мне. Разве людям интересно, кто понаставил все эти небоскребы? Ни капельки. Разве мое имя появляется в газетах чуть не каждый день? Разве роскошные женщины подходят ко мне в кабаках с двусмысленными предложениями и скалят, глядя на меня, острые зубки? Вот что такое успех, дружище. Расскажи мне о нем.