Современная ирландская новелла, стр. 27

И все же Кейт знала, что увидеть это ей не суждено. Она снова слегла, и Молли переехала к ним, чтобы ухаживать за матерью, а Нора с мужем, иногда прихватив еще мужа Молли, приходили помогать по вечерам. При Молли дом Кейт сразу преобразился. Молли была проворная, умелая, она успевала и накормить мальчиков и рассказать о больной соседям, с которыми беседовала, стоя в дверях и сложив руки на груди; только время от времени она украдкой выскакивала во двор или в гостиную и на несколько минут давала волю безудержным слезам, все равно как другая выскальзывала бы тайком, чтобы приложиться к бутылке. Пришел священник, и Молли поговорила с ним о делах прихода, словно ничто другое не занимало ее мыслей, а потом поспешила к матери. Кейт попросила позвать Джимми и Джеймса. Те молча поднялись по лестнице и встали по обе стороны большой кровати. И каждый взял ее за руку.

— Не убивайтесь по мне, — сказала Кейт. — г Я знаю, вы будете без меня скучать, но ругать себя вам не за что. Каждой бы матери иметь таких хороших сыновей, как еы… — С минуту она напряженно думала, а потом сказала: — Я горжусь вами, и ваш отец тоже.

Все замерли.

— Мама, — лихорадочно зашептала Молли, — ты забыла, это Джимми и Джеймс.

Кейт на секунду открыла глаза и посмотрела на дочь в упор.

— Я знаю, кто это, — сказала она. Потом веки ее снова опустились, и несколько минут она тяжело дышала, словно стараясь собраться с силами. — Живите так, чтобы отцу, будь он жив, не было бы за вас стыдно. Он был хороший человек, прожил честно и ни разу чужого гроша не присвоил. Джимми, присматривай за младшим братом без меня.

— Хорошо, мам, — отозвался Джимми.

Слово «мам», которое он не произносил с детства, доконало Молли, и она с рыданиями выбежала в соседнюю комнату. Там на нее накинулась Нора, ведь Маони ничего не спускали друг другу.

— Перестань дурить, — насмешливо сказала она, — ты нее видишь, бедная мама уже все путает.

— Нет, не путает, — всхлипнула Молли. — Я видела ее, а ты нет. Она прекрасно понимала, что говорит. И Джимми тоже. Они ее родные дети, а чужие — мы.

В тот вечер, когда Кейт наконец обрела вечный покой и лежала в коричневом саване с четками в скре щенных руках, пришли соседи и сели вокруг нее при свечах. Все они задавали себе тот же вопрос, что и Молли: как случилось, что эта старая женщина сумела бережно подобрать тех, кого мир отшвырнул прочь, и окружить себя новой семьей, ставшей для нее ближе и дороже собственной. Но эту тайну Кейт унесла с собой.

КОРКЕРИ (Перевод И. Разумовской и С. Самостреловой)

Мэй Макмагон — хорошенькая девушка — была единственной дочерью бухгалтера Джека Макмагона и его жены Маргарет. Они жили в Корке на улице Саммерхилл, круто поднимавшейся от нижней части города на вершину холма Монтинот. Жизнь Мэй ничем не отличалась от обычной жизни девушек из хороших семей: она брала уроки музыки и танцев и влюблялась в братьев своих школьных подруг. Только изредка приходил ей в голову вопрос, а для чего, собственно, живут люди, но каждый раз она забывала спросить об этом у отца, хотя он‑то, конечно, смог бы ей ответить. Ее отец знал все или почти все. Этот высокий, благообразный, застенчивый человек, казалось, с юных лет готовился к мученическому уделу и черпал силы в ирландском виски. Мать Мэй, маленькая миловидная женщина, обо всем имела собственное мнение, правда, мнения ее постоянно менялись, во всяком случае, хватало их ненадолго. Взгляды же отца Мэй были незыблемы, он не менял их никогда.

Как только Мэй подружилась с семейством Коркери, выяснилось, что и о них у отца давно припасено вполне определенное мнение. После смерти м — ра Коркери — мягкого неразговорчивого человека, имевшего небольшую юридическую контору и любившего, как помнила Мэй, одинокие прогулки для укрепления здоровья, — семья оказалась в очень стесненных обстоятельствах, но у вдовы были большие связи, и она сумела дать образование (в основном бесплатное) всем шестерым детям. Старший из сыновей, Тим, стал монахом — доминиканцем, следовавший за ним Джо тоже собирался посвятить себя церкви. Казалось, служение богу у этого семейства в крови: брат миссис Коркери был настоятелем, а ее сестра — матерью игуменьей в монастыре, который принадлежал очень замкнутому ордену и располагался за городом. Дети прозвали миссис Коркери «достопочтенной матушкой» и попрекали ее тем, что она стремится подражать своей сестре, но миссис Коркери только усмехалась и говорила, что, если все пойдут в священники да в монахини, скоро и в церковь ходить будет некому. Видимо, она вполне серьезно полагала, что только потребностью церкви в прихожанах можно оправдать физическое влечение между полами.

Познакомившись с Коркери, Мэй начала наконец понимать, для чего живут люди. Отца уже можно было не спрашивать. Да он и не сумел бы ответить. Ее отец и мать были милыми, но заурядными людьми. Все, что они делали и говорили, наводило скуку, все можно было предсказать заранее. Даже к мессе по воскресеньям они ходили только потому, что так поступали все. У Коркери же скучать не приходилось, а предсказать их поступки было вовсе невозможно. И хотя религия, казалось, занимала главное место в их жизни, излишним благочестием они не отличались. Миссис Коркери вечно бранилась со своим братом — настоятелем, отец Тим — с Джо, а сестры ссорились с братьями из‑за того, что те всегда норовят оказаться на первом плане; когда же братьев не было рядом, девушки воевали друг с другом. Старшая, Тесси, прозванная Исчадием ада, или просто Исчадием, водила компанию с молодым маклером и приносила домой уйму сальных анекдотов, которые со смаком пересказывала братьям, особенно отцу Тиму. Впрочем, делалось это с умыслом, так как все считали, что Тим склонен напускать на себя важность.

И вдруг, всем на удивление, Исчадие ушла в монастырь, где игуменьей была ее тетка. Мэй присутствовала на пострижении, и маленькая монастырская часовня до глубины души поразила ее сочетанием благообразия и бедности. Ей казалось, что в большом соборе с хором и гудящим органом церемония не была бы такой гнетущей, как в этой бывшей гостиной, где монахини, стоя на коленях у стен, подвывали, словно плакальщицы. Исчадие распростерли на ступенях алтаря и осыпали розами, как покойницу, а потом старая монахиня большими ножницами обрезала ее длинные черные волосы. Они упали с головы Тесси и остались лежать, тоже как мертвые. Мэй затаив дыхание взглянула на Джо, который стоял рядом на коленях. Он закрыл лицо руками, но по тому, как вздрагивали его плечи, она поняла, что он плачет. И она заплакала тоже.

Целую неделю Мэй не могла без ужаса вспомнить о пострижении и решила, что лучше держаться подальше от этого странного семейства. Но стоило ей провести неделю с родителями, как ее еще больше потянуло к Коркери.

— Ну что, Мэй, натерпелась страху? — спросила средняя сестра, Рози, ехидно улыбаясь. — Меня они напугали до смерти, мерзавцы! Нет уж, все эти de ргоfundis [23] не для меня. Я‑то сама пойду лучше к обычным миссионерам.

Так Мэй узнала, что Рози тоже намерена посвятить себя богу. В том же году она постриглась в монахини, но не в родном городе, а в Риме, и, как небрежно сообщала домой, «время проводит что надо».

Да, удивительное это было семейство, и настоятель вел себя так же чудно, как все остальные. В следующее за постригом воскресенье, когда Мэй обедала у них, он вдруг схватил ее за плечо, будто хотел стащить с нее платье, и так криво усмехнулся, что любой здравомыслящий человек принял бы его за сексуального маньяка, а между тем Мэй знала, что днем и ночью он думает только об одном: как бы подложить свинью епископу, кеторый, по — видимому, был самым заклятым врагом церкви после Нерона. Епископ принадлежал к доминиканцам, и настоятель утверждал, что монаху место в монастыре.

— Это же бандит! — провозглашал он с таким недоуменным, скорбным видом, что тронул бы любого, только не членов своего семейства, — Да будет тебе, Мик, — безмятежно говорила миссис Коркери. Она давно привыкла к его нападкам на епископа.