Птичка тари, стр. 41
— Что?
— Пери — это сверхъестественные существа из персидской мифологии, злые духи, скрывающие свою злобу под очаровательной внешностью, но в рай они, конечно, попасть не могут.
— Еще бы, — язвительно заметил Шон.
— И вот теперь ты видишь, как все произошло. Как мы очутились там и как все началось.
13
Бруно уехал, и жизнь потекла по-прежнему. Возобновились уроки, и это было хорошо, ибо Лизе нравилось учиться, а после отъезда Бруно ей редко выпадал случай пойти в Шроув и посмотреть телевизор. Мать была строгой учительницей, и иногда строгость эта граничила даже с жестокостью.
Пришла зима, а с ней сумрачные дни и долгие вечера. Каждое утро они вдвоем отправлялись на прогулку, но прогулка продолжалась не больше часа, а остальной день они с Лизой проводили за книгами. Время от времени мать заставляла ее говорить только по-французски, тогда завтрак, обед и ужин проходил на французском, и все их разговоры велись на французском. Ив устроила Лизе экзамен по английскому языку, истории и латыни. Лиза заучивала наизусть целые страницы поэзии, а по вечерам они с матерью читали вслух пьесы, мать брала на себя все мужские роли, а Лиза — женские. Они прочитали «Питера Пэна», «Где кончается радуга» и «Синюю птицу».
О Бруно никогда не упоминали. Если от него приходили письма, мать не говорила об этом. Теперь Лиза подросла и просыпалась позднее, мать же всегда поднималась рано, так что Лиза не знала, получает ли она письма. Она знала лишь, что иногда им пишет Хетер: ее письма оставляли на виду. Супруги Тобайас прислали рождественскую открытку, так же сделали Хетер и тетя. «Интересно, послали ли мы им открытки?» — думала Лиза. Мать сказала: «Нет, конечно, нет». Абсурдно было бы праздновать Рождество, если не веришь ни в христианского Бога, ни в какого-то другого, но тем не менее она преподала Лизе основы христианской религии и рассказала ей об иудаизме, исламе и буддизме.
Однажды, вскоре после своего одиннадцатого дня рождения, Лиза рылась в столе матери, искала пачку разлинованной бумаги: мать сказала, что бумага лежит в среднем ящике, и наткнулась на письмо от Бруно. Лиза сразу узнала его почерк. Хотя ей ничего не говорили об этом, Лиза догадывалась, что читать чужие письма нехорошо. Должно быть, понимание этого она почерпнула из высоконравственных викторианских книг, которые она читала в библиотеке Шроува, в том числе из произведений Шарлотты М. Йондж и Фрэнсиса Ходжсона Бернетта. Но письмо это Лиза все-таки прочитала.
Мать поднялась наверх. Лиза слышала ее шаги над головой. Лиза прочла адрес, какой-то там Чидл, и дату: письмо было от прошлой недели, а также первую страницу письма. Оно начиналось так: «Моя дорогая, любимая Ив. — Лиза поморщилась, но продолжала читать. — Я очень по тебе скучаю. Мне хотелось бы позвонить тебе, это просто какое-то безумие, что в наши дни и в наш век мы не можем звонить друг другу. Пожалуйста, позвони мне. Ты можешь позвонить мне с переводом оплаты на меня, если боишься, что распсихуется Дж. Т. После смерти моей мамы я, поверишь ли, разбогател. Теперь уже осталось недолго ждать, мне только надо привести в порядок дела, ничего не попишешь, мне надо широко улыбаться и терпеть. Даже просто услышать твой голос было бы…»
Лизе пришлось прервать чтение, потому что она услышала шаги матери на лестнице. Перевернуть страницу она не отважилась. Большая часть того, что она прочитала про «телефон» и «перевод оплаты», была непонятна, но «теперь осталось недолго ждать» не вызывало сомнений. Он возвращался. На секунду Лиза удивилась, почему после смерти матери Бруно разбогател, но потом вспомнила рассказ о Шроуве и старом мистере Тобайасе и поняла.
Это была суровая зима. До Рождества выпало мало снега, но в начале января прошел первый сильный снегопад. Снег лег глубокими сугробами, заметая дороги, потом его выпало столько, что исчезли сточная канава и плотный покров скрыл живую изгородь. А когда снег немного подтаял, опять ударили морозы, более суровые, чем обычно, так что подтаявший снег, стекавший каплями и струйками, превратился в сосульки, тонкие на концах, как иголки, и острые, как ножи.
Сосульки висели по свесу крыши, как бахрома на балдахине. Толстый слой снега покрыла корка льда. Прошло два дня, пока на проселочной дороге появилась снегоуборочная машина. Местный совет, по словам матери, не позаботился вовремя расчистить от снега дорогу, потому что, кроме них, здесь никто не жил, а у них не было машины.
Прекратились приезды почтальона, что радовало Лизу, ибо это означало, что не будет больше писем от Бруно. Пока дорога была завалена снегом, Бруно не мог приехать. Маленькой оранжевой машине не пробиться там, где буксует почтовый фургон. И снег все шел, день за днем, добавляя все больше и больше слоев к толстому стеганому одеялу хрустящей белизны, которое покрывало всю округу.
Они кормили птиц. У них был птичий столик для хлебных крошек, две птичьи кормушки, сделанные из проволочной сетки, куда они клали орехи, а еще они развешивали на проволоке кусочки сала. Однажды утром Лиза увидела дятла у одной из проволочных кормушек и висевшего на хвосте поползня, оба клевали орешки. Вспомнив, как занимался фотографией Джонатан, Лиза сказала, что хорошо бы иметь фотоаппарат, но мать ответила:
— Нет, для этого тебе и дан разум, чтобы все это запечатлевалось в твоей памяти.
И потом мать сказала, что птица была похожа на Trochilus, разновидность крикливого пересмешника. Лиза нашла в энциклопедии Trochilus и подумала, что поняла, почему мать так сказала, ведь другое название птицы было тари, крокодиловая птица, — единственное существо, которое может безнаказанно находиться в пасти крокодила и очищать его зубы. Эта птичка издает громкие крики, предупреждая крокодила о приближении врага.
Лиза любила снег. И хоть она уже вышла из того возраста, когда дети увлекаются снеговиками, но она лепила их. А еще она слепила для себя иглу. Закончив строительство, она посидела внутри снеговой хижины, с наслаждением поедая на устроенном ею пикнике поджаренные сэндвичи и вкусные бисквиты, и радовалась выпавшему снегу, который помешает Бруно приехать. Она от всей души желала, чтобы снега выпало как можно больше, чтобы он лег на дорогу непроходимой стеной и пролежал так на проселочной дороге до марта, до апреля. Мать рассказывала Лизе об очень суровой зиме во времена ее детства, еще до того, как она с Грейси и Реем переехала в Шроув, когда снег выпал в январе и пролежал семь недель и замерзли все водопроводные трубы. Это была суровая зима, но про себя Лиза называла ее «счастливой» зимой.
Мать заболела, возможно, она подхватила простуду во время последней поездки в город, до того как выпал снег. Из-за кашля она не спала по ночам, поэтому ложилась днем, чтобы отдохнуть, и в это время Лиза пробиралась в Шроув, чтобы часа два посмотреть телевизор. Она соскучилась по старым фильмам, познавательным программам для школьников. С удивлением она начинала смутно понимать, что маленький квадратный экран был ее окном в мир, о котором без этого экрана она знала бы очень мало.
Собравшись в Шроув во второй раз, она, выйдя из сторожки, вдруг увидела снегоуборочную машину. Дорогу очистили. Большой ковш черпал целые груды снега, испещренные, как пудинг изюмом, вкраплениями гравия, и разбрасывал его по обочинам. Лиза отчетливо поняла, что дорога для Бруно теперь, несомненно, будет открыта. Как будто он только и ждал за мостом в своей оранжевой машине, когда проедет снегоочиститель и сделает дорогу гладкой и чистой.
Но, вернувшись домой, она не обнаружила там ни машины, ни Бруно. Она могла бы спросить мать, она понимала это, она могла бы осведомиться: «Бруно вернется?», но она не могла заставить себя произнести эти слова. Она боялась, что мать ответит: «Да», и назовет точную дату возвращения. Сомнение было лучше определенности.
Снег растаял, а Бруно не приехал. От снега остались только небольшие кучки в самых холодных, затемненных местах, — белые на зеленом, как на географической карте. Простуда матери прошла, когда сошел снег, так что телевизора больше не было, но было много уроков. В феврале выдался необычно теплый день, и Лиза пошла в лес, чтобы проверить, не показались ли акониты, а когда вернулась обратно, у коттеджа стояла машина, темно-коричневая машина, незнакомой ей формы и вида. Вместо буквы алфавита в начале регистрационного номера буква стояла в конце. Такого она тоже раньше не видела. Машина называлась «ланчия».