Возлюби ближнего своего, стр. 18

Штайнер не ответил.

– Если бы речь шла о немецком, еще можно было бы торговаться, они попадаются часто, но австрийский – редкая вещь. Зачем австрийцу паспорт? На родине он ему не нужен, ну а за границей он бывает довольно редко. И к тому же – валютный запрет. Пятьсот! Он стоит этих денег.

– Триста пятьдесят.

Говоривший оживился. – Триста пятьдесят я сам заплатил семье умершего. А сколько стоит работа, как вы думаете? А издержки? А комиссионные? Все это дорого, уважаемый! Заполучить паспорт, когда едва успели схоронить покойника! – о, за это вы должны расплачиваться звонкой монетой. Только наличные осушают слезы и заставляют забыть о скорби. Четыреста пятьдесят, так уж и быть, только потому, что вы нам нравитесь, но мы ничего на этом не выиграем.

Они сторговались на четырехстах. Штайнер вынул из кармана свою фотокарточку, – он уже успел сфотографироваться в автомате за один шиллинг. Оба ушли, захватив с собой карточку; через час они вернулись и принесли паспорт. Штайнер расплатился и сунул паспорт в карман.

– Желаю удачи, – сказал тот, который вел переговоры. – И еще одно замечание: когда кончится его срок, мы можем его продлить. Снять дату и проставить новую. Это очень просто. Единственная трудность – виза. Чем позднее она вам понадобится, тем лучше – тем дольше можно не исправлять дату.

– Вы же могли бы это сделать и сейчас, – сказал Штайнер.

Говоривший покачал головой.

– Для вас так будет лучше. У вас сейчас самый настоящий паспорт, который вы могли и найти. Сменить фото – не так страшно, хуже, если подделано что-либо в тексте. К тому же у вас впереди целый год. За это время многое может случиться.

– Будем надеяться…

– Разумеется, о наших делах – никому ни слова! Это в наших общих интересах. Послать к нам за помощью можете только абсолютно надежного человека. Дорогу вы знаете. Засим – доброго вечера!

– Доброго вечера.

– Strszecz miecze note 4, – сказал другой, который до сих пор молчал.

– Он не говорит по-немецки, – ухмыльнулся первый, отвечая на взгляд Штайнера. – Но у него изумительная рука… для штемпелей. Конечно, строго между нами.

Штайнер отправился на вокзал. Он оставил в камере хранения свой рюкзак. Он выехал из пансиона накануне вечером. Ночь провел в сквере, на скамейке. Утром, в туалете вокзала, Штайнер сбрил усы, а потом сфотографировался. Какое-то первобытное удовлетворение наполнило его. Теперь он был рабочим Иоганном Губером, из Граца.

На улице он остановился. Нужно было урегулировать еще один вопрос из того времени, когда его звали Штайнером. Он закрылся в будке телефона-автомата и поискал в телефонной книге один номер.

– Леопольд Шефер, – пробормотал он. – Траутенаугассе, 27. – Это имя словно выжгли в его памяти.

Он отыскал номер и позвонил. К телефону подошла женщина.

– Полицейский Шефер дома? – спросил он.

– Да, я его сейчас позову.

– Не нужно, – быстро ответил Штайнер. – Говорят из полицейского управления на Элизабетпроменаде. В 12 часов состоится облава. Полицейский Шефер должен явиться без четверти двенадцать. Вы меня поняли?

– Да. Без четверти двенадцать.

– Хорошо. – Штайнер повесил трубку.

Траутенаугассе – маленькая тихая улочка с невзрачными домишками. Штайнер внимательно осмотрел дом N27. Дом ничем не отличался от других, но Штайнеру он показался особенно отвратительным. Потом он немного отошел от дома и стал ждать.

Полицейский Шефер вышел, торопясь, и чинно застучал каблуками по улице. Штайнер двинулся навстречу с таким расчетом, чтобы сойтись с ним на темном участке. Проходя мимо, он сильно толкнул его плечом.

Шефер пошатнулся.

– Вы что, напились? – зарычал он. – Не видите, что перед вами полицейский при исполнении служебных обязанностей!

– Нет, – ответил Штайнер. – Я вижу только жалкое собачье отродье! Собачье отродье! Понял?

На момент Шефер потерял дар речи.

– Послушайте, – наконец вымолвил он. – Вы сошли с ума. Вы за это поплатитесь! Живо в полицию!

Он попытался вытащить револьвер. Штайнер ногой ударил его по руке, мгновенно подскочил и ладонью стал хлестать его по щекам, по правой, по левой, снова по правой, – самое позорное оскорбление, какое можно нанести мужчине.

Полицейский захрипел и бросился на него. Штайнер отскочил в сторону и со всего размаха ударил Шефера левой рукой в нос, из которого сразу хлынула кровь.

– Выродок! – зарычал он. – Вонючее дерьмо! Трусливая падаль!

Он снова коротко ударил полицейского прямо в губы и почувствовал, как зубы хрустнули под кулаком. Шефер зашатался.

– На помощь! – крикнул он приглушенно.

– Заткнись! – буркнул Штайнер и нанес ему правой рукой удар в подбородок, а сразу вслед за этим – точный, быстрый удар левой в солнечное сплетение. Шефер квакнул «и столбом грохнулся оземь.

В некоторых окнах зажегся свет.

– Что там опять стряслось? – раздался чей-то голос.

– Ничего, – ответил Штайнер из темноты. – Это всего лишь пьяный.

– Хоть бы черт побрал этих пьянчуг! – сердито крикнул голос. – Отведите его в полицию!

– Я как раз и собираюсь это сделать.

– Залепите ему сперва по пьяной морде!

Окно захлопнулось. Штайнер ухмыльнулся и исчез за ближайшим углом. Он был уверен: в темноте Шефер не узнал его. Тем более, что усы сбриты. Он сворачивал с одной улицы в другую, пока не достиг более оживленного района. Здесь он пошел медленнее.

«Великолепно… и в то же время противно, – подумал он. – Смешная мелкая месть. Но она возмещает годы бегства и унижений. Надо мстить, если предоставляется случай».

Он остановился перед фонарем и достал свой паспорт. «Иоганн Губер! Рабочий! Ты умер и гниешь в земле где-то под Грацем, но твой паспорт жив и действителен для властей. Я, Йозеф Штайнер, жив, но у меня нет паспорта, и я для властей мертв. – Он засмеялся. – Давай поменяемся, Иоганн Губер! Отдай мне свою бумажную жизнь и возьми мою беспаспортную смерть! Если нам не помогают живые, – пусть помогают мертвые!»

6

В воскресенье Керн вернулся в отель только вечером; в комнате он натолкнулся на Марилла, тот был чрезвычайно взволнован.

– Наконец хоть кто-то! – вскричал он. – Проклятая дыра, в которой как раз сегодня я не могу найти ни одной падали! Все разбежались! Даже проклятый хозяин!

– Что случилось? – спросил Керн.

– Вы не знаете, где живет акушерка? Или врач, какой-нибудь врач по женским болезням, или еще кто-нибудь в этом роде?

– Нет, не знаю.

– Конечно, вы не знаете! – Марилл уставился на него. – Вы же еще порядочный человек, Керн. Пойдемте со мной. Кто-нибудь должен остаться у женщины. Тогда я побегу и найду акушерку. Вы можете это сделать?

– Что?

– Присмотреть, чтобы она не очень волновалась! Поговорить с ней. Что-нибудь сделать!

И он потащил ничего не понимающего Керна вдоль по коридору, в нижний этаж, и открыл дверь в маленькую комнатку, где, кроме кровати, почти ничего больше не было. На кровати стонала женщина.

– Седьмой месяц. Наверно, преждевременные роды! Успокойте ее, как можете. Я позову врача.

Он исчез, прежде чем Керн успел что-либо ответить.

Женщина на кровати стонала. Керн на цыпочках подошел к ней.

– Вам дать что-нибудь? – спросил он.

Женщина продолжала стонать. У нее были светлые блеклые волосы, совершенно мокрые от пота, и посеревшее лицо, на котором удивительно отчетливо выступили веснушки. Глаза закатились, за полуопущенными ресницами виднелся только белок. Тонкие губы были приоткрыты, зубы обнажены и плотно сжаты. В полумраке комнаты они словно светились…

– Вам дать что-нибудь? – спросил Керн еще раз.

Он огляделся. На стуле валялся дешевый тонкий пыльник. Перед кроватью стояла пара стоптанных туфель. Женщина лежала, распростершись, прямо в одежде. На столе стояла бутылка с водой, а рядом с умывальником – чемодан.