На озере Светлом (журн. вариант), стр. 11
— Ладно тебе! замирал раньше смерти! — обрывает его Колокольцев и приказывает: — Садись, Зыков, в кабину, показывай дорогу!
«Сталинец», загребая одной гусеницей, круто разворачивается и вползает в просеку, подминая под себя курчавый кустарник и давя, как грибы, трухлявые пеньки. В густой траве остаются два широких рубчатых следа.
Колокольцев, Митя и Павлик идут пешком. Рокот машины гулко отдаётся в лесу, и от этого сила трактора кажется особенно мощной, всесокрушающей.
— Будто танк идёт, верно, Павка? — восторгается Митя. — А мы — будто десантники — в наступление двинулись.
Павлик кивает: да, вот так, наверное, и ходили десантники в атаки: в середине — танк, рядом с ним — десантники, автоматы наперевес. А Митя уже вобрал голову в плечи, пригнулся и насторожённо вглядывается вперёд: ему кажется, что вон там, в лесной чащобе, притаился противник и ждёт их…
— Игрушки вам всё, — усмехается, глядя на Митю, Колокольцев. Скинув китель и немного поостыв, он подобрел. Природа кругом так хороша, всё цветёт так пышно, что невозможно оставаться злыми угрюмым. — А вообще говоря, маленько похоже. На манёврах у нас примерно так же получалось…
Колокольцев недавно демобилизовался из армии, воспоминания о ней ещё свежи и сильны.
— На манёврах? — тотчас настораживается Митя. — Расскажите нам, а?
В разговорах дорога проходит незаметно. И вот наконец, тяжело грохоча гусеницами, лязгая на выступивших из-под земли камнях, трактор взбирается на вершину последней горы. Открывается Светлое — всё целиком, от своих самых дальних берегов до ближних. Оно длинной лентой втиснуто в складки между горных хребтов, ему тесно, и в поисках выхода оно выдвинуло во все стороны длинные, узкие языки заливов. Один из них, Скалистый, лежит прямо под горой, просека падает круто вниз, к отмели, отделяющей залив от озера.
— Ну и ну! — басит Василий Дмитриевич, и его грузная, могучая фигура показывается из кабины. Он с любопытством смотрит вниз, под гору. — Тут и загреметь недолго… Грузовик-то где стоит?
Семён показывает на Скалистое:
— Видите отмель? А левее буёк качается, видите? Вот под ним и стоит машина.
— Эк его, горемыку, куда занесло! — сочувственно говорит Пинчук, подразумевая водителя затонувшего грузовика. — А буёк кто поставил? Ты, что ли?
— Я.
— Смотри, какой распорядительный! Ну, пойдём, показывай своё хозяйство…
Они оставляют трактор на горе. Семён ведёт всех вниз и рассказывает обо всём подробно и обстоятельно, словно пробыл здесь не сутки, а целый месяц. Ему известно, в какую сторону повёрнут радиатором грузовик, откуда к нему лучше подобраться, где поставить трактор… Взрослые слушают молча, порой переспрашивают. Митя и Павлик бродят за ними безмолвными тенями.
После осмотра Колокольцев и Пинчук долго молчат. Предстоят большие трудности. Трудно будет спустить трактор вниз с такой вышины — это первое. Не легко будет и вытянуть машину на отмель. А отмель — единственное место, где трактор может подойти вплотную к воде. И даже если всё это и удастся проделать, придётся поднимать грузовик в гору. Тоже не простое дело…
Задумавшись, Пинчук усаживается на пенёк у края просеки и закуривает. Он выжидательно посматривает на Колокольцева: что-то скажет инспектор? Должен понимать, что дело предстоит нешуточное.
Колокольцев молчит: и у него невесело на душе. Вчера возился всю ночь с аварийщиком из городского торга, сегодня авария в десять раз сложнее.
— Как, инспектор? Что будем делать? — слышит он вопрос Пинчука.
Широкое лицо Пинчука озабочено, хитроватые глаза перебегают с предмета на предмет и явно не хотят встречаться с глазами Колокольцева. Колокольцеву понятно: ох, не хочется, очень не хочется трактористу браться за трудное дело! Но как прикажете поступать? Взяв себя в руки, Колокольцев твёрдо и решительно говорит:
— За чем приехали, то и будем делать.
— Н-да! Значит, трактор спускать?
— А ты как думал? Обратно покатим?
— Сам видишь, обстановка сложная, — кивнув на обступившие залив скалы, говорит Пинчук.
— Допустим, сложная. Дальше что?
— Ни черта нам здесь не сделать. Только намучаемся да ещё трактор угробим…
— Ну-у, пое-ехали!
Колокольцев с ожесточением хлещет хворостинкой по голенищу сапога. Потом неожиданно произносит:
— Ты, Василь Дмитрич, когда-нибудь в палатке зимовал?
— То есть как в палатке? — не понимает Пинчук.
— В обыкновенной палатке. Над тобой метель воет, степь кругом, снег во все щели лезет, мороз этак градусов на тридцать. Ни раздеться, ни помыться…
— Ты к чему это? — удивляется Пинчук, — Армию вспомнил?
— Зачем армию? Я ребят вспомнил, которые на целине зимовали. Машина-то ведь из Алаганского совхоза. Её по всей области ищут.
Груз на ней, может, такой, что цены нет. А мы с тобой сидим на пенёчке рядышком, покуриваем и рассуждаем: не то вытаскивать машину, не то домой поехать, чайку попить…
— Агитируешь? Зря! В политике я не хуже тебя разбираюсь.
Семён, ни на кого не глядя, произносит:
Я смотрел груз-то, хотел ещё в лодку докладывать да на берег вывезти, да уж больно тяжелущие ящики, одному никак не поднять. — Помолчав, как бы про себя, добавляет: — Надо бы вытащить машину: вода-то для неё вредная, попортить может.
— Тоже мне адвокат нашёлся! — ворчит Пинчук.
Он докуривает папиросу, втыкает огнём в землю, придавливает каблуком и встаёт.
— Так спускать, значит, трактор? — спрашивает он ещё раз.
— Само собой, — подтверждает Колокольцев и тоже встаёт.
Они поднимаются в гору, туда, где на самой вершине стоит трактор. Стоит и сверкает своими никелированными прожекторами-глазами, точно всматриваясь в бескрайные горные дали, в леса и озёра — в места, на которых ему придётся потрудиться.
БОРЬБА ЗА ПОБЕДУ
Пулемётной дробью рассыпался над озером треск мотора-пускача. Он работает с минуту, не больше, потом слышатся глухие, благодушные хлопки.
Сначала редкие, они быстро учащаются, и вот уже все звуки исчезли в густом и басовитом рёве главного мотора.
Шевельнувшись, трактор наклоняется, словно хочет посмотреть землю, потом начинает осторожно ползти вниз.
Идёт он не прямо, а зигзагами, то двигается вперёд, то пятится назад, выбирая более пологий путь. Дверцы кабины открыты и беспрерывно хлопают, то распахиваясь, то закрываясь.
— Василь Дмитрич нарочно их не закрыл: в случае чего выпрыгнет. Как же, ведь опасно! — торопливо поясняет Митя, и голос его дрожит от волнения. Если бы не шагающий неподалёку от трактора Колокольцев, Митя давно бы умчался к машине — так его, горячего и бесшабашного, тянет туда, где опасно.
Опасно… Это простое слово обжигает Павлика, заставляет сильнее биться сердце. Он много читал об опасностях и приключениях, но это были какие-то книжные приключения, придуманные опасности, а эта вот опасность настоящая. Ведь трактор может перевернуться так быстро, что и выпрыгнуть не успеешь, и тогда конец, гибель. Вот почему Василий Дмитриевич так неохотно согласился спускать трактор с горы: не потому, что не хотел, а потому, что надо было рисковать жизнью. Но тогда об опасности не было сказано ни слова, — видимо, об этом не принято говорить…
Сквозь ветровое стекло Павлик видит как-то по-особенному затвердевшее, напряжённое лицо тракториста, его глаза, прощупывающие каждую складку на пути, видит его руки, крупные, тяжёлые руки, лежащие на рычагах. Даже не взглядывая на рычаги, он с молниеносной быстротой переключает их, когда нужно…
Иногда трактор накреняется так круто, что у Павлика замирает дух: вот сейчас, сию минуту машина перевернётся и кувырком покатится вниз. Сердце бьётся так сильно, с такой болью, что Павлик не может выдержать и закрывает глаза. Хоть бы скорей всё это закончилось!