Золотой фонд детектива. Том 5, стр. 28
— Шеф никогда не чувствует себя в безопасности, — заметил Старкингтон. — Правда, он не позволяет чувству опасности нарушать его равновесие. Итак, джентльмены, предложение Хааса вас устраивает?
С минуту все молчали. Потом Луковиль покачал головой:
— По-моему, нет необходимости выезжать всем. Хаас еще не оправился от ранения. Кроме того, было бы ошибкой помещать все яйца в одну корзину. Я бы предложил Хааса оставить. Может возникнуть необходимость в каких-то действиях на материке.
Это предложение было обдумано остальными. Старкингтон кивнул.
— Я согласен. А как Хаас?
Маленький энергичный человек невесело улыбнулся.
— Я бы, конечно, с удовольствием присутствовал при убийстве… Но я склоняюсь перед логикой аргументов Луковиля. Я тоже согласен.
Гановер кивком выразил одобрение.
— Хватит ли у нас денег?
Подойдя к столу, Старкингтон достал конверт.
— Это я получил сегодня утром. Холл подписал документ, предоставляющий мне право на все наши фонды.
Гановер удивленно поднял брови:
— Значит, он уплыл с Драгомиловым.
— Скорее с дочерью, — улыбнувшись, поправил Хаас. — Бедняжка Холл! Попался в ловушку, заполучил тестя, за убийство которого сам же уплатил деньги.
— У Холла логика подпорчена эмоциями, — заявил Старкингтон. — Судьба эмоционального предопределена, и в общем-то заслуженно. — Он встал: — Ну что ж, я пошел готовить наш отъезд. — Взглянув на Луковиля, явно обеспокоенный, он спросил: — Почему вы нахмурились?
— Пища на судне, — вздохнул Луковиль. — Как вы считаете, у них на все плавание хватит свежих овощей?
Краешек солнца плавно поднимался из-за горизонта. Наслаждавшийся теплым утренним океанским бризом Винтер Холл внезапно почувствовал, что кто-то стоит рядом. Повернувшись, он увидел Драгомилова.
— Доброе утро! — улыбнулся Холл. — Как спали?
Драгомилов с усилием улыбнулся:
— Как и следовало ожидать, — сухо ответил он.
— Когда, мне трудно заснуть, — сказал Холл, — я обычно гуляю по палубе. Такая прогулка помогает нагнать сон.
— В прогулках не было недостатка, — Драгомилов пристально посмотрел на высокого красивого молодого человека, стоявшего рядом. — Ко мне прошлой ночью перед отплытием пожаловал посетитель.
Холл вдруг все вспомнил.
— Грэй! Это ему было поручено обследовать этот корабль!
— Да, Грэй пришел повидаться со мной.
— Он на борту? — Холл оглянулся; приятная улыбка его исчезла.
— Нет, он не отплыл с нами. Он остался.
Холл с недоумением посмотрел на стоящего рядом светловолосого человека и, казалось, начал понимать.
— Вы убили его!
— Да. Я был вынужден.
Холл снова стал наблюдать за восходом солнца. Лицо его было строгим.
— Вы говорите, что были вынуждены. Не означает ли это признание перемен в ваших убеждениях?
— Нет, — Драгомилов покачал головой. — Хотя убеждения могут подвергаться изменениям, если думающий человек достоин звания существа разумного. Я потому сказал — вынужден, что он был моим другом. По крайней мере, можно сказать, моим протеже. И на мою жизнь он покушался, следуя моему учению. Отнимая у него жизнь, я не мог не признать чистоту его мотивов.
Холл устало вздохнул:
— Нет, вы не изменились. Но все-таки скажите, когда же это сумасшествие прекратится?
— Сумасшествие? — Драгомилов пожал плечами. — Объясните это выражение. А что такое здравомыслие? Позволять жить тем, чьи действия ведут к гибели невинных? Иногда тысяч невинных?
— Это, конечно, не относится к Джону Грэю?
— Нет. Я только объясняю основы моего учения, в которое верил Джон Грэй и которое вы назвали сумасшествием.
Холл безнадежно посмотрел на собеседника.
— Но вы уже признали банкротство этой философии. Не может человек судить, он может только быть судим. И не отдельной личностью, а только сообществом людей.
— Верно. Основываясь именно на этом, вы убедили меня, что у Бюро недостойные цели. Или, точнее сказать «преждевременные», ибо Бюро само по себе — это, как вы знаете, группа представителей общества. Остальные ваши аргументы не играли бы роли. Но это неважно. Во всяком случае, вы меня убедили, и я принял заказ уничтожить себя. К сожалению, то обстоятельство, что организация слишком совершенна, сработало против меня.
— Совершенна! — с раздражением воскликнул Холл. — Разве можно употреблять это слово? Ведь шесть или даже восемь попыток уничтожить вас закончились провалом!
— Эти провалы и свидетельствуют о совершенстве, — без тени иронии сказал Драгомилов. — Вижу, вы не поняли. Провалы поддаются исчислению. Бюро имеет свои издержки и удачи. Провалы только доказывают правильность расчетов.
Холл с удивлением посмотрел на маленького человека.
— Трудно поверить! Скажите мне, когда… Ладно, я не стану употреблять слово «сумасшествие», — когда эти приключения все-таки закончатся?
К его удивлению, Драгомилов дружелюбно улыбнулся:
— Люблю это слово — «приключение». Вся жизнь — приключение, да мы этого не понимаем, пока сама жизнь не подвергнется опасности. Когда это закончится? Полагаю, когда мы сами закончим. Когда наш мозг перестанет работать, когда мы присоединимся к червям, тем, кто не мыслит. А в данном случае, — продолжал он, заметив открыто выраженное Холлом нетерпение, — по истечении года со дня моих указаний Хаасу.
— Времени уже пролетело много. До окончания контракта осталось менее трех месяцев. Что тогда?
К его удивлению, улыбка на лице Драгомилова погасла.
— Не знаю. Я не могу поверить, что организация, в создание которой мною вложено столько труда, допустит, чтобы я дожил до конца. Это свидетельствовало бы о ее несовершенстве.
— Однако вы, разумеется, не хотите, чтобы она добилась успеха?
Драгомилов сплел пальцы рук и нервно сжал их. Лицо его было строгим и хмурым.
— Не знаю. Пока идут недели и месяцы, что-то все больше и больше начинает беспокоить меня.
— Вы удивительный человек! В каком смысле это вас беспокоит?
Маленький светловолосый джентльмен посмотрел на своего собеседника.
— Я не уверен, что мне захочется жить по истечении этого периода времени. Настоящий хозяин людей — время. Время, видите ли, одна из совершеннейших машин, ее шестерни приводятся в движение звездами, ее стрелки контролируются бесконечностью. Мною тоже создана совершенная машина — Бюро. И ничто, кроме него самого, не поможет доказать его совершенства. Неумолимая поступь другой, более совершенной машины не оправдывает недостатков Бюро.
— Но вы все же предпринимаете попытку воспользоваться временем для своего собственного спасения, — подчеркнул Холл, по обыкновению увлекаясь ходом мысли оппонента.
— Я только лишь человек, — грустно ответил Драгомилов. — Со временем, возможно, как раз в этом и будет объяснение неизбежной слабости моей философии.
Прервав свою речь, он повернулся и медленно, тяжелым шагом направился к дверям, ведущим в каюту. С минуту Холл смотрел ему вслед, а потом, почувствовав, как кто-то тянет его сзади за руку, резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с Груней.
— Что вы такое сказали отцу? — требовательно спросила она. — Он выглядит потрясенным.
— Не я, это он сам сказал себе, — ответил Холл. Он взял ее под руку, и они пошли по палубе. — Существует инстинкт, он заставляет нас бороться за жизнь. Но в нас также укрывается и тяга к смерти, у нее находится немало оправданий. Нам предстоит стать свидетелями, какой из этих инстинктов восторжествует у вашего странного отца: к жизни…
— Или к смерти, — тихо сказала она, тяжело опираясь на руку возлюбленного.
Глава XVI
Приятные дни путешествия на борту «Истерн клиппер» летели быстро. Груня, лежа в шезлонге на палубе, грелась на солнце, она, как и Холл, стала бронзовой от загара. Драгомилов тоже все время проводил на залитой солнцем палубе, но он, казалось, имел иммунитет против жгучих солнечных лучей и оставался таким же бледным, как и прежде.