Проклятый берег, стр. 8

Черт дернул меня зацепиться кончиком штыка за один из котелков, выставленных на стене… Котелок перевернулся, и похлебка хлынула на широкую спину пригнувшегося сержанта.

Моей — то ноге было только больно, а у сержанта вид был такой, словно его окунули в парашу.

— Взводный!

Рота стояла бледная, как полотно. Всем было ясно, что добром эта история для меня не кончится. Взводный вышел из строя.

— Об этом сукином сыне, ублюдке доложить в рапорте. Предлагаю пять суток гауптвахты.

Спасибо. Если он предлагает пять суток, то капитан добавит еще десять, майор — еще восемь и в конечном счете тридцать дней мне обеспечены, как пить дать.

— Марш! На обед… Рамз!…

Это должно обозначать «rompez!» — «разойдись!» Да, друзья мои. Что вы знаете о том, каково в этой гнусной Африке привыкать к самой тяжелой в мире службе за самое низкое в мире солдатское жалованье?

Жювель, зубной техник из Тараскона, который начал подделывать документы, чтобы только избавиться от возни с чужими челюстями, был человеком образованным и рассказал мне, будто один из служащих консульства, которому он пломбировал зуб, говорил, что у китайских солдат жалованье даже меньше, чем у легионеров. Однако если учесть, что китайская армия в промежутках между боями усиленно занимается самоснабжением, в то время как легионеру грозит полевой суд за несчастную козу, пропавшую у усмиренного арабского племени, придется согласиться, что китайцам живется все-таки легче.

Я уж не говорю о марш-бросках в сорокаградусную жару в полном снаряжении. Надо и мчаться по пустыне на горячих, как сковородки танках, и мучиться от прививок восьми разных видов, и маршировать с утра до вечера с пятиминутными привалами после каждых трех часов… Надо мостить дороги и прокладывать тропы в горах Атласа, надо уметь строить железнодорожные мосты и укреплять дамбы, а кроме того, надо стирать свое белье и тратить два часа в день на то, чтобы ремень, пуговицы и башмаки сверкали, как новенькие. И, наконец, надо проливать кровь, покрывая себя легендарной славой, в Индии и на Мадагаскаре — за Францию, но, если понадобится, и за Исландию, потому что на знамени легиона не стоит «За родину и честь», а только «За честь».

У нас нет родины.

Загляните в музей в наших оранских казармах. Мы проливали кровь в Крыму, мы покрыли себя славой в Мексике при императоре Максимилиане. Мы сражались под Садовой и Седаном, на Марне и где угодно. Ради чего?

В этом — то и загадка.

От других французских солдат нас отличает синий пояс. Такие есть только у нас.

И на всех парадах впереди всех французских частей идут легионеры.

Мы шутим, дерзим, сорим деньгами, если удается их где-нибудь раздобыть, но гордимся мы именно этим.

C'est la legion.

Однако тридцать дней гауптвахты все-таки гнусность.

Нельзя зайти даже в войсковую лавочку, а за ворота форта выход разрешен, только если тебя назначили в караул. Две смены по три часа на лестнице с карабином в руке.

Наступает вечер. Мы идем за начальником караула по короткой дороге через пустыню в сторону города.

— Можно закурить, — говорит добродушный капрал-русский.

Зовут его Ярославский. Хороший парень. У него приятный низкий голос, но говорит он редко и мало.

— Договорись с ним, — тихо говорит мне Альфонс, — чтобы он после смены отпустил тебя на час в город. Придешь немного в себя, а то вид у тебя — хоть ложись и помирай.

— Думаешь…стоит попробовать?

— Вполне. Русский — свой парень. Даже не похож на легионера. Скорее уж на миссионера.

Идея недурна. Когда мы входим в караулку у входа во дворец, как раз темнеет.

Мы ставим карабины в пирамидку. Приносят ужин. «Скажите, господин капрал, когда смена?

В одиннадцать.

Он старается экономить слова в любой фразе. — Я уже двадцать дней без увольнительных, — говорю я, — а будет один свободный час…

Он смотрит на меня. У него большие, умные, грустные зеленые глаза.

— Можете сходить в город.

— Спасибо.

— Вернуться точно.

— Обещаю.

Если я не вернусь вовремя, быть беде. В дверях появляется лейтенант.

— Gardez! A mon commandant! Прибыли в составе: шесть рядовых и разводящий! — рапортует русский.

— Передаю вам командование караулом.

— Oni, mon commandant!

— Двух человек к главному входу, одного к боковому на улице Лавуазье.

— Oni, mon commandant! Лейтенант уходит.

— Aux armes!

Мы выходим. У главного входа, по двум сторонам самой верхней ступеньки стоим мы с Альфонсом. Так в ослепительном, режущем свете мощных ламп мы должны три часа стоять, словно восковые фигуры в паноптикуме…

Глава четвертая

Машины одна за другой останавливались у входа. Офицеры высших чинов, дипломаты в попугаисто-зеленых костюмах, источающие аромат дорогих духов дамы. Сказочные, красные и лиловые искорки вспыхивали на драгоценностях, отражавших яркий свет ламп…

В удушливой жаре дышать совсем трудно из-за облака выхлопных газов от тормозящих и трогающихся с места машин.

Флигель-адъютант стоит у входа, принимает гостей. Ежесекундно из его уст звучит:

— Капитан Бирон…Добро пожаловать, мадам…Капитан Бирон, к вашим услугам… Капитан Бирон, добро пожаловать, ваше превосходительство…

— А-а… ну, что скажете, Бирон, о недавних событиях… Недурно, правда ведь?…

Посыльный.

— Пакет для капитана Коро. Из штаб-квартиры.

— Проходи… Капитан Бирон, добро пожаловать, маркиз… А потом меня ожидает такой сюрприз, от которого я чуть не свалился с лестницы.

В группе нескольких дипломатов и дам, дружески взяв под руку какого-то старичка-графа, по лестнице шел навстречу мне…

Чурбан Хопкинс!

Чудо просто, что я не выронил карабин и устоял на месте…

Чурбан был в форме капитана с кучей орденов, но все равно… никаких сомнений…

Он был бледен и немного похудел, но вне всяких сомнений именно он приближался к нам под руку со стариком-аристократом. В эту минуту он как раз говорил:

— Выше голову, граф, умоляю вас… Будьте только осторожны!… Ничего страшного не случилось.

С ума можно сойти от такого.

Он увидел нас, но и глазом не моргнул.

— Поглядите, какие бравые ребята… Их следовало бы поставить в Синей комнате.

— Почему это… зачем? — спросил граф.

— Красивая, уютная комната, расположена в боковом крыле, так что любой может войти туда по малой лестнице… Я люблю посидеть там, и мне всегда кажется, что там не мешало бы поставить караульный пост…

— Хорошо, что он есть хоть у главного входа…

— Да, да… Так будьте же осмотрительны, господин граф…

И он прошел мимо нас. С графом! Если я правильно понял, он хотел дать понять мне и Альфонсу, что будет ждать нас в Синей комнате и что попасть туда совсем несложно…

Но что же все это значит?… Ведь мы уже дважды похоронили его…Что произошло? И как он оказался здесь в форме капитана?

Я бросил украдкой взгляд на Альфонса. Тот стоял неподвижно, как статуя.

Трудные это были три часа. И не потому, что надо было стоять на посту, а потому, что от всех этих загадок я готов был взорваться, как бомба!…

Толчея у входа давно уже прекратилась. Торжественный прием был в полном разгаре, гости больше не появлялись. Только мы двое продолжали неподвижно стоять на посту.

Я не суеверен. С заблуждениями людей, верящих в ведьм и привидения, я распрощался еще в детстве. Я ничуть не суеверен, хотя видел в одну туманную ночь Черного Тома, безголового капитана, на его судне. Видел своими собственными глазами, и он даже поздоровался со мной, вежливо наклонив безголовую шею. Но несмотря на это, я не суеверен.

Однако сейчас… Это зрелище… Воскресший из мертвых Хопкинс в форме капитана — все это страшно напоминало старые, смешные рассказы о привидениях.