Приключения Пиноккио (Худ. Роберт Ингпен), стр. 6
Вскоре он очутился на площади, переполненной народом, толпящимся перед большим деревянным балаганом с пёстрым полотняным занавесом.
– Что это за балаган? – спросил Пиноккио у маленького деревенского мальчика.
– Читай, что написано на афише, и ты узнаешь!
– Я бы это сделал с удовольствием, но как раз сегодня я не умею читать.
– Браво, осёл! В таком случае я тебе прочитаю. Так вот, на афише написано огненно-красными буквами:
– И давно уже началось представление?
– Оно как раз начинается.
– И сколько надо платить за вход?
– Четыре сольдо.
Пиноккио, пылавший от любопытства, позабыл про всякие приличия. Он бесстыдно спросил у маленького мальчика:
– Не дашь ли ты мне до завтра четыре сольдо?
– Я бы это сделал с удовольствием, – ответил тот насмешливо, – но как раз сегодня я не могу.
– За четыре сольдо я продам тебе свою курточку, – сказал Деревянный Человечек.
– А зачем мне нужна курточка из пёстрой бумаги? Стоит ей попасть под дождь, и я её больше не увижу.
– Может быть, ты купишь мои ботинки?
– Они очень хороши для растопки плиты.
– Что ты мне дашь за колпак?
– Это была бы удачная покупка! Колпак из хлебного мякиша! Мыши съедят его у меня на голове!
Куда денешься? Пиноккио прикусил язык. Он хотел было сделать последнее предложение, но ему не хватало мужества. Он колебался, медлил, вертелся туда-сюда. В конце концов он сказал:
– Дашь мне четыре сольдо за новый букварь?
– Я мальчик и не покупаю у других мальчиков, – ответил его маленький собеседник, оказавшийся гораздо более рассудительным, чем Пиноккио.
– Беру букварь за четыре сольдо! – крикнул некий старьёвщик, слышавший весь разговор.
И в мгновение ока книга была продана.
Вспомните, что дома в это время бедный Джеппетто в одной рубашке дрожал от холода, ибо променял свою куртку на букварь.
Глава 10
Куклы узнают своего братца Пиноккио и устраивают ему грандиозную встречу. Но в самый торжественный момент появляется хозяин театра Манджафоко, и Пиноккио подвергается страшной опасности
Приход Пиноккио в кукольный театр вызвал чуть ли не революцию. Занавес был поднят, представление уже началось.
На сцене находились Арлекин и Пульчинелла, они ссорились и бранились и, как обычно, каждую минуту обещали друг другу парочку оплеух или порцию тумаков.
Зрители корчились от смеха, глядя на кукол, которые бранились на разные голоса так правдоподобно, словно они действительно были двумя разумными существами – людьми нашего мира.
Вдруг Арлекин прерывает представление, обращается к публике, простирает руку в глубину зрительного зала и кричит трагическим голосом:
– О силы неба! Я бодрствую или вижу сновидение? И всё-таки там, позади, Пиноккио!
– Верно, Пиноккио! – восклицает Пульчинелла.
– Да, это он! – восклицает синьора Розаура, высунув голову из-за кулис.
– Пиноккио! Пиноккио! – кричат все куклы и вприпрыжку выбегают на сцену.
– Пиноккио! Наш братец Пиноккио! Да здравствует Пиноккио!
– Пиноккио, поднимись ко мне! – кричит Арлекин. – Иди сюда и пади в объятия к своим деревянным братьям!
После этого сердечного приглашения Пиноккио делает скачок, который переносит его с задних рядов к самой сцене. Ещё один скачок – он оказывается на голове у дирижёра и оттуда прыгает на сцену.
Нельзя себе даже представить, сколько объятий, дружеских тумаков и щелчков получил Пиноккио в доказательство искреннего и нерушимого братства актёров и актрис деревянной труппы.
Это был несомненно волнующий спектакль, но зрители в зале потеряли терпение, им хотелось видеть продолжение комедии, и они стали кричать:
– Давайте комедию! Давайте комедию!
Они могли бы поберечь свои голоса, так как куклы даже и не собирались продолжать представление, а наоборот – заорали и загалдели вдвое громче, подняли Пиноккио на плечи и с триумфом поднесли к передней рампе.
Но тут появился кукольник – хозяин балагана, огромный уродливый господин, один вид которого нагонял ужас. У него была растрёпанная борода, чёрная, как чернильная клякса, и до того длинная, что доставала до земли, и он на ходу наступал на неё ногами. Рот у него был широкий, как печка, а глаза напоминали два красных стеклянных фонаря с горящими свечками внутри. В руках он держал толстенный кнут, сплетённый из змей и лисьих хвостов.
При внезапном появлении хозяина театра всё онемело. Никто не смел громко вздохнуть. Можно было услышать, как муха летит. Бедные куклы задрожали, как осиновые листья.
– Ты почему творишь беспорядок в моём театре? – спросил хозяин кукольного театра, обращаясь к Пиноккио хриплым голосом сильно простуженного людоеда.
– Верьте мне, ваша светлость, я в этом не виновен.
– Ладно, пока довольно! Сегодня вечером мы с тобой рассчитаемся.
После представления хозяин пошёл на кухню и стал готовить себе на ужин доброго барашка. Он долго и тщательно обжаривал его на вертеле. Но для того чтобы мясо стало поджаристым и хрустящим, не хватило дров, и тогда он позвал Арлекина и Пульчинеллу и приказал им:
– Давайте-ка сюда Пиноккио, который висит там на гвозде! Полагаю, что Деревянный Человечек сделан из хорошего сухого дерева и обеспечит прекрасное пламя для моего жаркого.
Арлекин и Пульчинелла заколебались было, но не смогли преодолеть страх под свирепым взглядом хозяина. Они пошли исполнять приказание и вскоре вернулись на кухню вместе с беднягой Пиноккио, который извивался, как выброшенный на песок угорь, и в отчаянии кричал:
– Отец, спаси меня! Не хочу умирать, не хочу умирать!
Глава 11
Манджафоко начинает чихать и прощает Пиноккио, который затем спасает от смерти своего друга Арлекина
Хозяин кукольного театра Манджафоко (ибо так его звали) был страшен на вид – особенно страшной казалась растрёпанная чёрная борода, покрывавшая, как щит, его грудь и ноги, – но, по сути дела, он был неплохим парнем. Когда к нему принесли несчастного Пиноккио, который отчаянно барахтался и кричал «не хочу умирать», он пожалел его. Некоторое время он боролся с чувством сострадания, но затем сдался и начал громко чихать.
Как только послышалось это чихание, Арлекин, до той поры стоявший в полном унынии и сгорбившись, как плакучая ива, весь просиял, наклонился к Пиноккио и прошептал ему на ухо:
– Добрые вести, братец! Хозяин зачихал, а это значит, что он пожалел тебя, и ты теперь спасён.
Следует сказать, что, в то время как другие люди, жалея кого-нибудь, плачут или трут себе глаза, Манджафоко всякий раз, испытывая чувство жалости, начинал чихать. Это был его способ показать другим своё доброе сердце.
Начихавшись вдоволь, хозяин театра обратился к Пиноккио по-прежнему грубо:
– Перестань ныть! От твоего нытья у меня начинает болеть живот… Так колет, что я почти… почти… Апчхи! Апчхи! – И он снова дважды чихнул.
– На здоровье, – сказал Пиноккио.
– Спасибо. Твои родители ещё живы? – осведомился Манджафоко.
– Отец жив. Мать я никогда не знал.
– Как огорчился бы твой отец, если бы я бросил тебя на раскалённые угли! Бедный старик, мне его очень жаль!.. Апчхи! Апчхи! Апчхи! – И он чихнул ещё три раза.
– На здоровье, – сказал Пиноккио.
– Спасибо. Впрочем, я тоже достоин жалости. Ты же видишь, что у меня нет дров, чтобы поджарить баранину, и ты – скажу тебе по правде – очень пригодился бы мне. Но я пожалел тебя. Ну что ж! В таком случае я вместо тебя сожгу кого-нибудь из моей труппы. Эй, полицейские!