Работа над ошибками (СИ), стр. 102
В нем не виноват морозный воздух января, потому что я в теплой куртке, и морозец сегодня небольшой. Холод идет изнутри.
Он не отвечает мне, только сурово поджимает губы.
— А как же слова Иисуса, Роберт? В Новом Завете есть эпизод, когда к Иисусу приводят падшую женщину. Она действительно согрешила, а не так, как поступили со мной… Но Иисус не судит ее, нет! Он же говорит, помнишь: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень»
— Да, было такое в Евангелии. Женщину он простил. Но в Библии также сказано «Не прелюбодействуй». Заповеди, данные Богом, важнее того, что делал Иисус, тем более, его поступки можно трактовать по-разному…
Мои глаза расширяются от удивления. Теологические споры, конечно, никогда не были Вероникиным коньком, но читать и анализировать произведения — моя работа, мое любимое дело, мой хлеб, в конце концов.
— Как же так? Иисус учил любви к несовершенному! Любви, которая выше наших понятий о морали, грехе, нравственности!
Роберт смотрит на меня спокойно, отстраненно и немного безразлично. Учительским чутьем понимаю кое-что. От такого понимания у людей опускаются руки, закрываются глаза и замирают любые слова на губах.
Мы читали одну и ту же книгу, но увидели в ней совершенно разные вещи. Роберт знает, что его правда — самая правильная. Если будет стоять выбор между приличиями и любовью, он выберет приличия.
Судьба изящным жестом опустила вишенку на верхушку моего торта, слепленного из боли и потерь. Знаете, как бывает: вроде бы мелочь, а последний штрих, без которого — никуда.
Я искренне считала: религиозные люди порядочные, честные и добрые. Они и есть порядочные. Даже слишком. В ущерб настоящей любви.
— Ты еще, наверно, сейчас гордишься собой, да? Тебе неприятно, конечно, но вера в свой правильный поступок поможет пережить неприятный эпизод. Молодец, Роберт! Удобно, ничего не скажешь…
— Вероника, продолжение нашего разговора бесполезно, я думаю…
Роберту стоять рядом со мной не хочется. Его действительно ждут сын, старейшина или больные. Или Лена. Опороченная Вероника не представляет больше никакого интереса.
— Вот в этом ты прав. Совершенно бесполезно говорить с тобой. Что ж… Будь счастлив, Роберт! Ты хороший человек, нравственный, детям помогаешь, заповеди чтишь, и даже больше — в твоей секте есть, наверно, дополнительные заповеди. Я уверена, Господь будет к тебе благосклонен, и у тебя обязательно будет все, что только ни пожелаешь!
Роберт не заметит сарказма в голосе, потому что в его сознании подобный исход жизни неизбежен.
Он же молится, исправно ходит в церковь, ведет достойный образ жизни, не якшается с грешниками! За такое Господь воздаст сторицей, и никак иначе. Нормальные рыночные отношения.
Я тоже не собиралась задерживаться в парке. Мальчишка уже ушел, никого не дождавшись. После этих слов ухожу и я, не прощаясь, с достоинством расправив плечи. Не за что краснеть.
Если бы Стас узнал о сплетне, вряд ли бы он поверил. Еще посмеялся бы от души, обязательно сказав что-нибудь, одновременно юморное и немного обидное.
Только я бы не обиделась.
Глава 32
Душу мне зачем рвешь? Кликаешь беду в дом.
Ты, печаль, мне все врешь, разрази тебя гром!
Не пропащий я, нет! Хватит мне еще сил
Отыскать мечты след и вернуть любви пыл.
Отыскать мечты след -
Я ведь счастлив там был…
Дмитрий Вешнев. «В городе моем ночь»
— Ну, и долго мы будем себя жалеть? — воскликнула Роза Андреевна с порога. Вытащила очки, надела и огляделась по сторонам.
— Пыли-то сколько… Вероника! Протри пыль!
— Где ж пыль-то, Роза Андреевна? Позавчера только генеральную уборку проводила… — стало чуть-чуть обидно.
— Убираться следует каждый день, — не согласилась мой старинный друг.
Не в пыли дело: она побаивается, как бы у Вероники не случилось депрессии и бывшая коллега не скатилась «на дно».
Роза Андреевна разделась и прошествовала на кухню. Устроилась на табуретке, положив на колени объемную сумку, облокотилась на стол. Минутку посидела в молчании. Я поставила перед ней чашечку чая. Она побренчала ложечкой в стакане…
— Как дела? С работой как?
— Ничего. Газетки просматриваю. Ищу, — дела мои в самом деле таковы. Еще читаю объявления в интернете. Сегодня начала поиски, потому что все-таки надеюсь на отпуск подкопить. Поеду в Крым. Индию, увы, не потяну, Крым же выйдет дешевле. Будет мне праздник в кои-то веки…
— Какие вакансии? — Роза Андреевна проявляет неподдельный интерес к будущей работе.
— Не знаю… Секретарём, что ли?
— А школа?
Отворачиваюсь. Не могу говорить — больно до сих пор. Да, я тут строила планы пойти в другую школу где-нибудь на самом конце города, далеко-далеко отсюда, где никто меня не видел и никогда не узнает, почему я уволилась. Но как подумаю, что и там, среди пытливых и радостных глаз ребятишек, может проскользнуть глаза, так похожие на расчетливые глаза Лены…
— Вероник Васильна, вы все в печали? — по-своему понимает мои развороты Роза Андреевна, — С хулиганом своим рассталась, значит? Люди тебя опорочили, родители плохо сказали о тебе? Директор несправедливо уволила? Ой, беда-беда…
— Я всю душу в школу вложила, Роза Андреевна…
— Вероника, сколько можно? Порыдала, поревела — и будет. Ты у нас сильная девочка, — Роза Андреевна держит идеальнейшую паузу, — Новость рассказать? Максим-ка порезал-таки себе вены… Бог все видит, да не сразу говорит…
Я мало не упала.
— Ой, успокойся, только новой язвы не хватало, — поморщилась Роза Андреевна подвигая мне вторую табуретку, — откачали его. Это он узнал, что его любимая Леночка — шлюха. Застукали ее…о-о… Рейд был какой-то милицейский, что ли? Мы так и не поняли, как и что, но скандал был на всю ивановскую десятого числа. А потом Максим на следующий денек добавил. Ленку куда-то отослали учиться, документы почти сразу забрали. Больше она у нас не числится.
Перевожу дыхание. Значит, живой. Слава Богу…
— А о тебе Максимчик в предсмертной записке написал, — рассказывает дальше Роза Андреевна, — «Вероника Васильевна, простите меня, пожалуйста, что я так сказал. Это неправда». Вот, дословно старая карга запомнила, записку всем классом читали — там еще много было о чем. Его же друзья нашли — Костя из твоего десятого и еще несколько, не наши. Костик все мне и выложил. Максим с ними поговорил, проводил — и по венам себе, по венам! Ладно, дверь не закрыл — они придумали вернуться, Касте слова Максима не понравились… Записки самой не видела: Костька ее сфотографировал. Они ж все фоткают, это нынешнее поколение. То еду, то себя… Полиция была, ко всем заходила в школе, к кому было нужно. Родители упросили, чтобы тебя не трогали и никуда не вызывали. Стыдно, что ли, не пойму…
Слезы льются из глаз. Слезы облегчения, что Максим жив. И еще почему-то…
— Поплачь, — разрешает мне Роза Андреевна, — живой он, живой… Но получил по заслугам. Тайное всегда становится явным, а в его случае — он еще чужую жизнь разрушил. Поделом, впредь умнее будет, и головой, дай Бог, Так что теперь твое имя белее снега. В нашу школу вернуться не хочешь? С твоими часами напряженка, учителя на них пока не нашли, Львовна не против, я с ней вчера говорила…
— Вы смеетесь, Роза Андреевна?
— Хорошо. Необязательно в нашу. Я еще созванивалась с завучем сороковой. Эта школа от тебя недалеко, только идти в другую сторону, сама знаешь. Они тебя ждут. У русаков там часов валом, подвинутся. И классное руководство возьмешь на следующий год…
— После такого я не могу…
— О-ой… Вероника! Чего в нашем деле не бывает? Хуже твоей ситуации были, и ничего, люди пережили…
— Такое тяжело пережить. Не могу вернуться, трудно. Пойду, вон, в магазин или секретарем, и денег больше, я уже надумала, — делюсь я с Розой Андреевной сокровенным, не рассказывая о своих школьных метаниях.
— И все потеряешь? Вероника! Столько лет ты учила детей, чтобы все бросить? Все наработки — в топку?