Океан безмолвия, стр. 66

– Зачем мне учиться печь печенье, если для меня его печешь ты?

– Видишь ли, – отвечаю я, пододвигая к нему пакет коричневого сахара и другой мерный стакан – раз уж ему так хочется что-нибудь сыпать, – может так случиться, что однажды меня здесь не будет, и ты останешься без печенья. – Я жалею о своих словах, едва они слетают с языка. Про себя фигачу эту мысль ногой под яйца и, когда она сгибается в три погибели, коленкой даю ей в морду, чтоб она никогда больше не поднимала свою безобразную голову. К сожалению, слишком поздно.

– Все нормально, – тихо говорит Джош, едва заметно улыбаясь. – Я больше на это не реагирую. Все деликатничают, боятся задеть мои чувства. Не будь как все, ладно?

– И тебя это не злит?

– А смысл?

– То есть тебя это устраивает?

– Я сказал, что не злюсь. Я не сказал, что меня это устраивает. Я понимаю всю ту чушь, что люди говорят. Это естественно. Это неизбежно. Это часть жизни. И все же трудно смириться с тем, что кто-то просто берет и исчезает, будто его никогда не было. Но постоянно злиться тоже не дело. Я знаю, что это такое. Раньше все время злой ходил. Надоедает.

– Я на твоем месте была бы самым сердитым человеком на земле.

– По-моему, ты уже такая.

Возражать бессмысленно, поэтому я подхожу к нему и показываю, как нужно утрамбовывать коричневый сахар, но по-прежнему чувствую себя дерьмово.

– Когда здесь управимся, поможешь мне переставить от стены журнальный столик? Думаю выкинуть ту дрянь, что стоит перед диваном, – говорит Джош, меняя тему разговора. Должно быть, специально – чтобы избавить меня от неловкости.

– Ты намерен передвинуть на середину комнаты любовь всей своей жизни и позволить Дрю осквернять ее своими туфлями, когда ему заблагорассудится? – Вот уж сюрприз так сюрприз. Я ведь знаю, как Джош дорожит тем столиком.

– С каких это пор он стал любовью всей моей жизни? – удивляется Джош.

– Ты говоришь о нем, как о девушке.

– Ну что тебе сказать? – Он пожимает плечами. – Этот стол пробуждает во мне желание стать более достойным человеком. Ревнуешь?

– Дрю помрет от того, что лишится возможности закидывать ноги на стол. Если, конечно, ты ему сам не разрешишь.

Лицо Джоша чуть искажается от ужаса. Наверно, представил Дрю с ногами на своем драгоценном столе.

– Пожалуй, пусть лучше стоит, где стоит.

– К твоему сведению, – заявляю я, – в один прекрасный день мне надоест делить твою любовь с этим столом, и я потребую, чтобы ты сделал выбор: я или он.

– К твоему сведению, – передразнивает он меня, – я скорее изрублю этот стол на дрова, чем предпочту что-то или кого-то тебе. – Большей нелепости я не слышала, но Джош не сводит с меня глаз, заставляя понять, что не шутит. Я все же надеюсь, что его любимый столик избежит столь жалкой участи.

– Это было бы расточительством. – Я забираю у Джоша пакет с сахаром и кладу его на место – предлог, чтобы отвернуться. Сейчас я не в настроении вести серьезные разговоры, а мы почему-то то и дело затрагиваем темы, которых я не хотела бы касаться. – Тем более что у тебя даже камина нет.

– Тебе невозможно сказать что-то приятное.

– Возможно. Но трудно, – беспечно бросаю я, надеясь, что он тоже сменит тон. Стремясь настроить его на более беззаботный лад, я приподнимаюсь на цыпочках, чтобы поцеловать его. Вижу, он понимает, что я делаю, и секунду колеблется, но потом кладет руку мне на шею, наклоняется, отвечая на мой поцелуй мягкими пытливыми губами, будто убеждая меня раскрыть свои тайны. Я отстраняюсь. Он смотрит на меня. Я отхожу на несколько шагов и включаю миксер, надеясь, что шум не позволит нам вести беседу.

– Расскажи, откуда у тебя шрам. – Это возникло ниоткуда и одновременно отовсюду.

– Нет, – шепчу я. Жужжание миксера заглушает мой ответ, но он знает, что? я произнесла. Самое ужасное, что мне хочется ему рассказать, и это до чертиков меня пугает. Джош внушает мне чувство безопасности – чувство, которое, я думала, никогда уже не вернется ко мне.

Он снова привлекает меня к себе, обнимает. Тепло его пальцев остается на моей талии. Его губы у моего уха, и на какое-то мгновение мне кажется, что сейчас он обзовет меня русской шлюхой.

– Прошу тебя.

– Я даже не знаю, про какой шрам ты спрашиваешь. – Слава богу, что я не вижу его лица. То, как он произнес «прошу тебя», не позволит мне отделаться шуткой или солгать ему. В его голосе прозвучало отчаяние, которого я не хочу слышать.

– Про любой. Хотя бы про один. Хоть что-нибудь расскажи. Только чтоб это была правда. – Крепкими руками Джош обнимает меня, прижимает к своей груди. Вот они-то не лгут, они-то и есть моя истина, которую я так долго искала. Но мне по-прежнему нечего ему дать.

– Я уже не знаю, что такое правда.

– Ты вообще здесь живешь? – спрашивает однажды Марго, когда я возвращаюсь из школы. Хотела бы я сказать, что это неуместный вопрос, но я действительно все время пропадаю у Джоша. Домой забегаю утром перед ее приходом с работы, чтобы принять душ и переодеться для школы. Иногда даже этого не делаю. Мало-помалу почти весь мой гардероб тоже перекочевал в его дом.

Я могла бы пожать плечами, мотнуть головой или прикинуться дурочкой: мол, не понимаю, о чем ты. Но Марго заслуживает большего. Мне даже хочется с ней заговорить, но я не могу себя заставить. Если я скажу «а», мне придется сказать и «б», а сегодня я к этому не готова. Я вырываю листок из школьной тетради и пишу:

Если я отвечу «нет», ты заставишь меня вернуться?

– Сядь, Эм. – Марго выдвигает стул из-за кухонного стола, я – тоже, держа в руке карандаш и листок.

– Я знаю, теперь ты совершеннолетняя. – Слово «совершеннолетняя» она произносит будто в кавычках, и я хочу мотнуть головой, попросить ее, чтоб она не лишала меня самоуважения. – Но ты еще не совсем взрослая, – продолжает она. Все, что говорит Марго, для меня не откровение.

Суть? – пишу я и пододвигаю к ней листок. Я не пытаюсь дерзить. Просто хочу понять, придется ли бороться за то единственное, что позволяет мне не свихнуться. И это даже не столько Джош, сколько его гараж.

– Тебе это помогает? То, что ты там?

Я порываюсь сказать: нет, ничего не помогает. Такова, как всегда, моя первая реакция. Но на этот раз я бы солгала. Там мне все помогает. Само место, возможность что-то делать, человек, который не сравнивает меня с Эмилией. И я не просто киваю. Я пишу на листке: Да.

– Не стану уверять тебя, что я в восторге. Но здесь ты все время одна, и это мне тоже не нравится. – Марго медлит, и я не знаю, как мне быть: написать что-нибудь или дождаться, когда она продолжит. И она говорит: – Ты спишь с ним?

Формально да, я сплю с ним, но, готова поклясться, она спрашивает не об этом. Я качаю головой, ведь сексом мы с ним действительно не занимаемся, хотя не знаю, долго ли еще нам удастся сдерживаться.

– Серьезно? – уточняет Марго. Трудно определить, разочарована она, обрадована или просто сомневается в правдивости моего ответа.

Серьезно.

– Я все равно должна знать, где и когда ты бываешь.

Я киваю. Я ее не осуждаю, да и какая разница, если она всегда может отследить меня по телефону. С моей стороны это всего лишь реверанс. От меня не убудет.

– А он симпатичный парень. – Она заговорщицки улыбается.

На это я тоже киваю.

Глава 42

– Сколько миль ты пробежала? – спрашиваю я, когда она в начале одиннадцатого снова появляется в моем гараже, снимает с пояса перцовый аэрозоль и с запястья – кардиомонитор.

– Не считала. Просто бежала, – отдуваясь, отвечает она. По ее лицу струится пот. Она хватает бутылку воды, подходит ко мне и заглядывает через плечо. – Далеко продвинулся?

– Почти доделал. Как раз собирался закончить на сегодня. Завтра можно будет лачить, если дождь не пойдет.

– Я помогу, когда освобожусь у Клэя. – Весь месяц не меньше двух раз в неделю она торчит у Клэя. Он делает какой-то странный коллаж. Я его не понимаю. Мне нравятся те рисунки, на которых просто видно ее лицо.