Океан безмолвия, стр. 34

– Тогда зачем говорить, что она вам нравится? – Я уже не сержусь – просто хочу знать.

– Видно, что она хорошая девочка. Воспитанная. Никогда не приходит к нам на ужин с пустыми руками. – Раз воспитанная, значит, хорошая, что ли? Но я держу язык за зубами, потому что одно дело – злиться на Сару, другое – на ее маму. Не припомню, чтобы прежде я злился на нее за что-то. Хреновое чувство. Сам не знаю, откуда оно взялось. – У нее явно что-то случилось, и мы не вправе судить…

– И что из того? То есть вы приглашаете ее, потому что вам ее жалко, или она вам нужна, чтобы преподать урок Саре, научить ее порядочности? – Мне пришлось перебить миссис Лейтон. Все шло к тому, что сейчас она приступит к психоанализу, а этого я не хотел допустить. Не хотел это слышать. Это все равно что самого себя подвергнуть психоанализу, позволить им вспороть меня, раскритиковать каждое мое действие, каждый поступок, каждое побуждение, дать им почувствовать свое превосходство, порадоваться собственному здравомыслию. Я не хочу, чтобы Насте перемывали косточки в ее отсутствие. Конечно, при этом, по сути, я собственноручно вспорол себя, помог им, выложил свои чувства на обеденный стол, чтобы они в них копались.

– Джош. – Она многое вкладывает в это слово. Протест, укор, вопрос, жалость. Все смотрят на меня. Я их не осуждаю. Сам напросился, повел себя, как тупица, не смог удержать рот на замке. Это был даже не выплеск эмоций. Я ни разу не повысил голос. Не думаю, что мой тон изменился. Тем не менее таким они меня еще не видели. Это все равно что Джош Беннетт, которого они знают, вдруг взял и вытатуировал имя Насти на своей груди. Дурь полнейшая, идиотизм и стыдоба.

– Прости, – продолжает миссис Лейтон. Я понимаю, что теперь она думает, будто я обманываю себя. Но я не из тех, кто тащит домой бездомных собачонок. Я не пытаюсь никого спасти.

– Она вам не клоун, – резко говорю я, ибо мне не нужны извинения миссис Лейтон. Она не обязана передо мной извиняться. Мне следовало прекратить спор, пока я был на коне. Вот это был бы разумный шаг, а я сегодня туплю.

– Одевается она, как клоун. – Саре явно тоже сообразительности не хватает.

– А мне нравится, как она одевается. – Трудно сказать, чего добивается Дрю: то ли пытается предотвратить грядущий спор, напоминая нам, какой он идиот, то ли он и в самом деле идиот.

– Конечно! Удобно раздевать! – парирует его сестра.

– В чем твоя проблема, Сара? – спрашиваю я.

– А твоя в чем? Родителей моих ругаешь за то, что они хорошо к ней относятся, меня – за то, что плохо. Это у тебя проблема. – Сара без труда повышает голос. Самое противное, что она права. Проблема у меня, и я даже не знаю, что это за проблема.

Сам не понимаю, как случилось, что наша застольная беседа вылилась в перепалку, но мне кажется, в этом я виноват. Держал бы рот на замке, наблюдая, как они мило играют в игру «Разгадайте Солнышко», и дело с концом. А я зачем-то в бутылку полез.

Миссис Лейтон удается прижать меня к стенке, когда я уже у своего грузовика и собираюсь уезжать. Господи, ну почему она не оставит меня в покое, как все остальные?! Но, судя по всему, нравится мне это или нет, она не даст мне уехать, пока я не отвечу на интересующие ее вопросы.

– Кто из вас встречается с этой девочкой?

– Думаю, никто. – Может быть, Дрю, но вряд ли. Во всяком случае, слово «встречается» было бы не самым подходящим определением для их отношений, но об этом я думать не хочу. – Дрю, наверно.

– Сомневаюсь. – Она многозначительно смотрит на меня.

– Тогда зачем спрашиваете?

– Джош. – Господи, когда она перестанет обращаться ко мне таким тоном?! Мягким, осторожным, как будто облизывает разбитое стекло. – Посмотри, как она одевается, как замазывает свое лицо, не разговаривает. Может, она и немая, но ведь все в ней взывает о помощи.

У меня такое чувство, будто я смотрю одну из серий «Больницы» [8].

– Тогда почему ей никто не поможет?

– Может быть, потому, что никто не знает как. Иногда проще сделать вид, что все нормально, чем признать, что все ненормально, но ты не в силах ничего изменить. – Может, на самом деле она ведет речь обо мне, думая, что я не понимаю ее тонких намеков?

– Зачем вы мне это говорите? Скажите это Дрю.

– Ему все равно.

В ее голосе звучит укоризна, и я отвечаю на ее упрек:

– Мне тоже.

Глава 20

Настя

Я ненавижу свою левую руку. Ненавижу смотреть на нее. Ненавижу, когда она спотыкается и дрожит, напоминая, что я лишилась своей индивидуальности. Но я все равно смотрю на нее; ибо она также напоминает мне, что я намерена убить парня, который отнял у меня все. Я убью парня, который убил меня. И убивать его я буду левой рукой.

В четверг по пути на первый урок меня нагоняет Клэй Уитакер – растрепанный, всклокоченный, ну точно беглец с острова Отверженных мальчишек. Альбом, закрытый, как всегда, под мышкой, словно приклеенный. Мне хотелось бы посмотреть, что в этом альбоме. Интересно, сколько альбомов он уже изрисовал, быстро он их заполняет? Это явно не один и тот же альбом все время. Может быть, у него столько же изрисованных альбомов, сколько у меня исписанных черно-белых толстых тетрадей. Наверно, шкаф Клэя забит ими от пола до потолка, и, готова поспорить, если их пролистать, ни один рисунок там не повторяется. Не то что в моих тетрадях. Его альбомы рисунков, наверно, сродни фотоальбомам. Листая их, он может точно вспомнить, где находился в своем воображении, когда работал над тем или иным рисунком. У меня все не так. Листая свои тетради, читая то, что в них написано, я не могу сказать, что происходило в моей жизни, в моей душе в то или иное время. Я могу сказать лишь то, что происходило в один конкретный день, в тот самый день, который я якобы не помню.

– Привет, Настя! – говорит он, поравнявшись со мной. Пыхтит, но улыбается, хватая ртом воздух. Я останавливаюсь, отхожу к стене, чтоб не стоять посреди коридора. Меня разбирает любопытство: обычно Клэй просто здоровается, когда я с ним случайно сталкиваюсь. Он никогда специально не искал со мной встречи.

– Хотел попросить тебя об одолжении. Подумал, ты не откажешь, ведь ты передо мной в долгу.

Неужели? Сама его просьба меня не беспокоит. Я просто пытаюсь понять, чем ему обязана. Прищурившись, смотрю на него. Он по-прежнему улыбается.

– Вспомни, сколько раз тебе удавалось попасть в отделение английского языка во время обеда, потому что в дверь была подложена некая книжка, не дававшая ей захлопнуться. Между прочим, эта книжка изодрана в хлам, и мне, скорее всего, придется платить за нее, так что ты в долгу передо мной дважды.

Ну допустим. Жестом показываю: Ладно. Выкладывай.

– Я хочу нарисовать твой портрет. – Такого я не ожидала, да и вообще не думала о том, чего могла бы ожидать. В общем-то, просьба не такая уж необычная, учитывая, что исходит она от Клэя Уитакера, однако с чего вдруг его выбор пал на меня? Надеюсь, он не рассчитывает на то, что я буду позировать ему обнаженной, иначе он зря старается. Я стучу пальцами по его альбому, кивком требую, чтобы он его открыл. Мне давно страсть как хотелось посмотреть его работы, а сейчас он сам предоставил идеальный повод. Его улыбка, если это возможно, становится еще шире, но теперь она абсолютно искренняя. Клэй больше ничего не пытается мне продать, хотя именно это призваны сделать его рисунки.

Мы стояли лицом к лицу, но теперь он становится рядом со мной, плечом к плечу, спиной прислонившись к стене. Бросает рюкзак на пол, открывает альбом. Первый рисунок – портрет женщины, немолодой, с морщинистым лицом и тонкими губами. У нее запавшие глаза – это производит жуткое впечатление. Я перевожу взгляд на Клэя, он ждет моей реакции. Я не знаю, как реагировать, и кивком предлагаю ему перевернуть лист. Следующий рисунок – лицо мужчины. Он похож на Клэя, только гораздо более взрослого. Должно быть, это отец Клэя, а может, его будущий автопортрет. Как и лицо на первом рисунке, это – ошеломляюще живое. Клянусь, можно заглянуть в глаза этих людей и понять, о чем они думают. Одухотворенные портреты и вместе с тем пугающие. Следующий рисунок – женщина с налитыми кровью глазами. Я точно знаю, что они красные, хотя рисунок черно-белый. Я едва не отшатнулась. Чувствую, как во мне все переворачивается. Хочу коснуться ее лица, понять, что у нее не так. Но эта реакция ничто в сравнении с тем чувством, что меня охватило, когда Клэй перевернул лист и показал мне следующую работу.

вернуться

8

«Больница» (General Hospital) – популярный телесериал 1980-х из разряда «мыльных опер»; его показывали по телевидению в течение многих лет в дневное время.