Майами, стр. 24

— Сто двадцать длинноствольных роз для каждого стола на восемь персон. Пятьдесят столов. То есть приблизительно семь тысяч с запасными. Они прилетят в Уэст-Палм из Нью-Йорка завтра после полудня в ледяном отсеке. Бутоны раскроются во время приема.

— А на следующий день они отправятся в контейнер для мусора, — резюмировала Мери Уитни. Пышка могла поклясться, что в ее голосе прозвучало наслаждение от грандиозности расходов. И не первый раз она с изумлением подумала, какая странная и жутковатая мутация в генах Уитни позволяла ей наслаждаться выбрасыванием на ветер десяти тысяч баксов на кроваво-алые розы. Это так напоминало нуворишей. Она подавила дрожь отвращения. Если лилии, орхидеи и гардении включить в этот счет, то денег, потраченных на цветы для этого единственного вечера, хватило бы на то, чтобы ее брат закончил колледж — если бы этот паршивец имел энергию или склонность туда пойти.

Мери Уитни прошлась по диагонали террасы к балкону с колоннами. Она высунулась за перила — худые локти оперлись о выцветший камень — и поглядела на океан. Он был плоским, его цвет напоминал аквамарин Карибского моря. Внизу, на траве, мужчины драпировали тканью черные металлические каркасы: «Ночной клуб» на берегу приобретал очертания. Она глядела то вправо, то влево, зондируя безупречные десять акров своих владений на океанском берегу, старый мизнеровский дом, величественно восседавший на клочке земли стоимостью в мультимиллион долларов. Она вздохнула. Деньги не могли купить ей счастье, но уж точно позволяли распространять вокруг немного несчастья. Она повернулась к Пышке.

— Придет хоть кто-нибудь мало-мальски занятный? — спросила она с раздражением.

— Я полагаю, что ты хочешь сказать «знаменитый»? — уточнила Пышка с саркастической улыбкой. Как социально равной Уитни, хотя и уступающей по богатству, ей позволялось делать подобные вылазки против плутократии.

— Не преувеличивай их славу, дорогая. Это просто еще один из способов набирать очки. Славу нужно заработать при помощи одной маленькой штучки, именуемой талантом. Разумеется, я представляю себе, что тут, на земле трастовых фондов, это очень неприличное слово.

Пышка рассмеялась, довольная тем, что ей предоставилась возможность царапнуть поверхность шкуры Уитни.

— Ну, если не считать нью-йоркских «блестящих» персон, которые не покидают тебя, я боюсь, что список окажется довольно скуден на «домашние имена», если ты не включишь сюда потомков тех героев, которые ввели в нашу жизнь такие понятия, как «листерин», «клинекс» и «корнфлекс». Теперь, кто же забавный? Боже, найдется ли хотя один? О, я едва не забыла. Ты помнишь Кристу Кенвуд? Она сейчас здесь с одним жутковатым фотографом, на съемках. Я встретила ее на пляже и пригласила. Надеюсь, что я не ошиблась. Она занятна, а также знаменита, а ты ведь предоставила мне карт-бланш в отношении уроженцев Палм-Бич. Она одна из них.

— Я знаю Кристу Кенвуд, — фыркнула Мери Уитни. — Она живет в реальном мире, Пышка. Она могла бы ходить с нами в дневную школу, но смылась, дорогая. Она сбежала, как и я. Она задавала тон в компании. Она звезда и лапочка. — Мери остановилась. — А ты помнишь ее желтые штаны? — сказала она наконец.

— Данфорт Райтсман распространялся насчет них на пляже. Забавно, что остается в памяти.

— Я слышала, что она оставила профессию модели и открыла агентство, — произнесла Мери задумчиво.

— Что за эксцентричную вещь она пытается сделать. Я думаю, те желтые штаны уже тогда пытались нам что-то о ней сообщить, — усмехнулась Пышка.

— Я слышала, что агентство в Майами. Здесь, в Саут-Бич, становится горячо. Весьма освежающая идея. Хорошо. Я рада, что она придет. Оживит вечер для гетеросексуалов… если таковые остались. Посади ее за мой стол.

— Я уже так и сделала.

— А кто сидит рядом с ней? Это должен быть кто-нибудь, кто был бы безнадежно в нее влюблен и в результате разрушил свою жизнь… ты знаешь, развод, мешкотный судебный процесс, самоубийства.

Мери Уитни с восторгом захохотала при этой мысли.

— Действительно, — проговорила медленно Пышка. — Я решила, что может оказаться забавным, если мы посадим ее рядом с Питером Стайном.

8

— Я встану за штурвал.

Лайза Родригес шагнула вперед и взялась за штурвал лодки. Мальчик, которого она сменила, прижался к сиденью, чтобы дать ей место.

— О'кей, прекрасно, Лайза, — пробормотал он, делая вид, что это он разрешил ей управлять. Он жестко сглотнул. Среди шелковистых волос на его груди болтался на цепочке золотой крест.

— Где тут штука, регулирующая скорость? — рявкнула Лайза. Она обернулась и сурово уставилась на него.

На какой-то миг он онемел. Взгляд Родригес отнял у него все мужество. Это было чересчур. Она сама была тоже слишком избыточна. Один ее зад мог превращать людей в рабов. Он покоился на стройных ляжках орехового цвета, венец славы, завершающий ее длинные, сочные ноги, а ее обнаженные ягодицы отделялись друг от друга карандашной линией самого удачливого материла в мире.

— Где? — прогавкала Лайза. Она махнула властной рукой над пультом управления.

— Рычаги с золочеными головками, — пробормотал невнятно Хосе де Портал де Арагон. В его желудке царил вакуум. Дело было не просто в красоте Родригес. Тут примешивался еще и страх, что она что-нибудь сделает с его драгоценной лодкой.

Так оно и случилось.

Ее правая рука метнулась вперед и вдавилась в четыре акселератора.

Рев спаренных «Меркруизеров-450» совпал с сильным рывком вперед. Лайзу отшвырнуло назад к белой коже водительского кресла, ее туловище удачно попало на мягкую обшивку. Хосе, однако, повезло меньше. В утыканном скобами кокпите моторного катера он находился на ничейной территории между сиденьями водителя и пассажира. И его выбросило оттуда. Он полетел спиной, словно парфянская стрела, потерял равновесие и рухнул грудой извивающейся плоти на корму, на площадку для принятия воздушных ванн.

— Черт! — провыл он.

— Держись! — завизжала Лайза среди воющего ветра. Она знала, что слишком опоздала со своим предостережением, однако ее это не беспокоило. Она находилась на вершине своей красоты и славы, беспокойство было уделом других людей.

Она ощущала пульсацию двигателей под подошвами. Волны шока ползли вверх по ее ногам и удовлетворенно закруглялись вокруг гладких контуров ее зада. Вибрации сами обертывались вокруг нее, бежали кверху по внутренней стороне ее ляжек, собирались возле внезапно пробудившейся сердцевины. Широко расставив ноги, чтобы удержать равновесие, она балансировала на вздымавшейся палубе.

На корме своей полумиллионной «Сигареты» поднялся Хосе. Он был более умудренным, чем большинство парней двадцати одного года, но сейчас понимал, что потерял почву под ногами. Лайза Родригес была на два года его моложе, однако по тому, особому счету, она могла сойти за древнюю старуху. Он беспомощно оглядывался по сторонам, а океан проносился мимо. Катер делал шестьдесят миль в час. Слава Богу, океан возле Майами был спокойным. Если неопытный водитель на такой скорости ударится о волну, прощание будет коротким.

— Осторожней! — прокричал он сквозь бурю.

— Осторожней… все дерьмо! — закричала Лайза в ответ. Чтобы подчеркнуть свои слова, она выжала «скоростные штуки» вперед, до отказа. «Крути педали на свалку», — пробормотала она себе под нос.

«Сигарета» повиновалась. Двигатели ревели на максимальных оборотах. Спидометр зашкаливало за семьдесят.

Хосе приполз в кокпит. Такая вот поездка, вроде этой, доведет до ручки три из четырех двигателей его превосходно отрегулированной лодки. Если катер ухитрится не опрокинуться и не врезаться во что-нибудь, один только счет от механика может достичь двадцати тысяч баксов. И все же, несмотря на опасность и грозивший финансовый крах, он не чувствовал себя несчастным. Вместо этого он ощущал свет, чудесный, возвышенный… потому что, разумеется, был влюблен.

Он отстегнул ремень безопасности на кресле пассажира и вполз на сиденье, с облегчением ухватившись за поручни. В полумиле справа берег превратился в расплывчатое пятно. Они мчались мимо Бол Харбор, и теперь небоскребы Майами-Бич валились набок, словно кегли. На такой скорости ланч в Лос Ранчосе на Бейсайд казался нереальным. Дальше за ним был Ки-Ларго. Хосе подумал, не направиться ли им туда, и бросил украдкой взгляд на амазонку, которая так смело распоряжалась их жизнями. Это было бессмысленно. Так сказал ветер. Это же сделал и доводящий до умопомрачения звук двигателей. Это же сказали и груди Родригес, выставленные вперед навстречу бризу, властные, дерзкие, бросающие вызов кому угодно и чему угодно, если что-то встанет на их пути.