Майами, стр. 111
— Пожалуй. Пожалуй. — Он налил вина, подозрительный как черт.
— Мери Уитни ликвидировала всю кампанию «Майами». Она собирается топить Кристу. Своими деньгами, судами и клеветой. Самое лучшее, что остается Кристе, это выйти замуж за своего укрощенного писателя и исчезнуть. Я такого исхода не хочу. Мне нужно больше.
— Я слышал про какие-то неприятности у Кристы в Майами.
— Она уверена, что это ты все устроил.
— Да что ты. Я не имею к этому отношения. Доказательств нет. И если она только попробует заикнуться, что я как-то к этому причастен, то получит еще новую порцию неприятностей.
Он говорил осторожно, словно предполагал, что Лайза принесла с собой микрофон.
— Да мне наплевать на это, — заявила Лайза. — Меня интересую лишь я сама.
— А что там с каким-то мальчишкой?
— Он очень милый. Но когда вопрос встает ребром, меня больше никто не интересует, кроме меня самой. Такой я была всегда, Джонни. Вероятно, тебе это известно.
Он преподнес ей бокал. Лицо его смягчилось. Они были похожи. Всегда. С того самого давнего времени, когда она была такой юной и такой алчной, и он так наслаждался ею.
— Но, Лайза, ты восстала против меня. Против Джонни, который сделал тебя. Ну ладно, у тебя красота. Пока еще сохранилась. Но ведь речь идет о большем, верно? Упаковать, и продать, и заставить людей поверить. Я все это делал для тебя, а ты бросила меня и ушла к сопернице, и поставила под удар весь мой бизнес. Ты ведь знаешь, как много значит для меня бизнес. Это все, что у меня есть. Я сам — это все, что у меня есть, но я уже цитирую тебя, ведь так, моя сладкая?
— Я дорогая, Джонни. Ты ведь знаешь мне цену.
— Я знаю, сколько ты стоила, дорогая. Я написал книгу на эту тему, ты помнишь? Но произошли разные вещи. Твои родители отбыли в мир иной, так? А теперь Мери Уитни объявила войну, говорит, что с тобой невозможно работать и что из-за тебя рухнула вся кампания вокруг духов «Майами». И может статься, что она права, и что ты действительно помеха. Люди из рекламы не любят таких вещей, и фотографы… да и агенты тоже.
— Джонни… прошу тебя.
Глаза Лайзы широко распахнулись. Она не знала, как действовать дальше. Джонни не любил просительниц. Он любил победительниц.
— Однако, с другой стороны, я мог бы поговорить с Мери Уитни. Разговоры ведь по моей части, а? И, может, я уговорю ее отозвать своих собак, по крайней мере тех, что спущены на тебя. Кто знает, может, и удастся. Но разговор получится тяжелый. Мне придется работать сверхурочные, чтобы расчистить то дерьмо, в которое ты посадила сама себя. Придется восстанавливать твою репутацию. Мне придется всем врать, говорить им, что ты не такая коварная сука, которую нужно лупить, а не кормить.
В его глазах появился странный блеск. Лайза видела его и в прежние времена. Его глаза начинали так сверкать, когда он помышлял о сексе. И не просто о нем. Он выглядел так, когда думал об особенном сексе… том самом, который причиняет боль. Лайза нервно сглотнула. Сейчас это пройдет. Она всегда чувствовала это нутром. Если она хочет получить желаемое, придется платить.
Ее голос стал тихим, почти превратившись в шепот, когда она ответила ему.
— Если ты возьмешь меня назад, Джонни, я позволю тебе наказать меня.
— Позволишь? — спросил он. — Как следует наказать?
— Как угодно, только возьми меня назад.
— Ты поступила ужасно, бросив меня, — произнес он тихим голосом. — Это была подлость. За всю свою жизнь ты, пожалуй, ничего не делала хуже, чем это. А если ты делаешь ужасные вещи, то заслуживаешь и ужасного наказания, правда?
Лайза тяжело вздохнула.
— Да, — пробормотала она и низко уронила голову.
— Быть может, наказание очистит тебя от твоего греха, — сказал Джонни. Она увидела струйку пота на его верхней губе. Кулаки сжимались и разжимались. Она завладела им. Почти. Совсем близко к этому.
— Ты должен сделать мне больно, — выговорила она пересохшими губами.
Он быстро подошел к ней.
Он зажал мочку ее уха между пальцами и начал сдавливать.
— О! — закричала она от острой боли, но не сопротивлялась.
— Мне следовало бы жестоко наказать тебя, но нужно сохранить твое лицо красивым, чтобы ты могла делать мне деньги. Но тогда получится, что ты легко отделалась, правда? Я, пожалуй, изуродую твое лицо совсем чуточку, Лайза, чтобы заставить тебя заплатить за все подлые вещи, которые ты делала.
Лайза сглотнула. Сердце бешено стучало. Стоило ли? Разве может что-то стоит боли? Она прикусила губу. Ее лицо, о, Боже, ее лицо!
Его большой палец воткнулся глубоко ей в ухо.
— Ты что-то сказала?
— Да, — пробормотала она.
Он резко ударил ее тыльной стороной руки, и она отлетела назад от силы удара. Ее губа лопнула. Она почувствовала соленую кровь. Но ведь губа заживет. Она стояла на ногах.
— Как, понравилось? Получать по заслугам всегда приятно.
Она не ответила, но кивнула. Вверх. Вниз. И приготовилась встретить его ярость. Он ударил ее ладонью, оглушительный удар по щеке, разбрызгавший кровь из ее губы тонкой струйкой по всей комнате.
— Как, нравится? — закричал он ей.
И снова она кивнула сквозь красный туман, который застилал ей глаза, сквозь звенящий шум в ушах, в голове. Она почувствовала слабость. Колени ослабели. Она рухнула на пол перед ним.
— Теперь говори вот что. Благодари меня за это, ты, сука, — ревел Джонни.
— Спасибо тебе. Спасибо за то, что наказываешь меня. — Ее губа уже раздулась как футбольный мяч. Левый глаз закрывался. А впереди ее ждало еще столько всего. Она старалась думать о своей задаче. Для достижения ее все годится, любая боль, любые издевательства, любые муки, которые способен изобрести его искривленный мозг.
— Знаешь ли ты, что я собираюсь делать? — спросил Джонни Россетти.
Его голос дрожал от возбуждения.
— Я буду бить тебя, жечь, я свяжу тебя, и, детка, если ты справишься с болью, я буду трахать тебя так, как ты этого еще не знала. И тогда, только тогда ты можешь вернуться и работать на меня, и это покажется тебе как новое утро.
Крупная слеза прокатилась по ее щеке. Она слишком хорошо знала, чего хочет. Требовалось только продержаться.
— Ты разрешила мне наказать тебя? — заревел Джонни.
Лайза сглотнула.
— Да, Джонни, — пробормотала она.
Она закрыла глаза. Ее платье издавало резкий шум, когда он срывал его клочками. Раздавались и другие звуки там, в темноте, за ее веками, когда ее мучитель готовился к пыткам.
57
Лайза Родригес медленно поднималась из пропасти. Ей не хотелось этого. Там, внизу, в холоде и тишине все казалось таким спокойным. А поверхность окажется кипящим котлом, полным ужасных вещей, и все-таки она возвращалась. Потом пришла в сознание. Целая стена боли обрушилась на нее, раскололась на тысячи мучительных кирпичиков. Агония колола ее мозг остро и горячо, тускло и больно, присутствовала повсюду, вибрировала у нее в душе. Лайза открыла глаза. Потолок то фокусировался, то расплывался. Она старалась повернуть голову, но шея болела. О, Боже, сейчас ее стошнит. Она повернулась набок, и дурнота фонтаном хлынула из нее, желудок сжимался и расслаблялся, выдавливая жидкость из ее внутренностей. Лайза была холодной и липкой от пота… и голой, совершенно голой! Разорванное платье и распоротые трусики лежали на ковре возле лужи с тошнотой.
Крупица за крупицей возвращался ужас. Она старалась прогнать из памяти страшные воспоминания. Она поднесла дрожащую руку к лицу. Веревка была срезана, но следы остались на запястьях, багрово-синие рубцы, болезненные и воспаленные следы ее борьбы с мучителем.
Она оторвала голову от ковра. Где он сейчас? Она попыталась произнести его имя, но не могла. Язык распух и стал вдвое толще обычного. А губы втрое толще. Рот пересох от запекшейся крови. Она с трудом села. Оооох! Боль ожила в щели между ягодицами, где он жег ее. Боль плясала по избитым плечами и прыгала по распухшим рукам. Сидела в голове за налитыми кровью глазами. Лайза хотела знать лишь одну вещь. Изнасиловал он ее или нет? Она потянулась рукой к избитым губам ее лона, болезненным и распухшим после его нападения. О, да, сделал и это. О Боже, сделал. Она засунула палец внутрь. Да, там это было. Он сделал это. Джонни Россетти сделал то, что любил больше всего. Он занимался любовью с ее бесчувственным телом. Это было самым близким к тому, чего он мог добиться, чтобы оно показалось ему трупом.