Письма Кэмптона — Уэсу, стр. 18

Итак, наши любовники естественны и незатейливы. Они вступают в брак. Эпоха преследования с ее наслаждениями Тантала, вздохами и песнями ушла безвозвратно. Наступила эпоха обладания, являющаяся удовлетворением, близостью, познанием. Она требует возвращения разума, и мозг снова должен разбираться в явлениях, взвешивать и измерять их ценность. Наши любовники открывают, что другой, в сущности, является всего только человеком — мужчиной или женщиной. Эфирное вещество, составляющее, по мнению мужчины, земную оболочку его возлюбленной, оказывается кровью и плотью, со всеми недугами и немощами, присущими плоти. Он, с своей стороны, проявляет некоторую грубость характера, недостатки и предрасположения, о которых она не подозревала до свадьбы и которые ей теперь кажутся весьма неприятными. Но вначале все эти свойства не проявляются в резком виде. Они пока не ведут к ссорам. Тот или другой из супругов тотчас же уступает, не закрывая, однако, глаза на свое открытие, и тот или другой удаляется поплакать втайне или с сигарой в зубах обдумать случившееся. Это первые смутные намеки, лукаво подмечаю я, на возвращение разума. Любящие начинают думать. Опьянение любви сменяется похмельем разума.

«Ах, это все мелочи», — говорите вы. Вы правы; поэтому я и делаю на них ударение. Общая сумма бесчисленных мелочей становится мощным мерилом человеческой души. Более того, много семейных очагов расстроилось вследствие разногласия по вопросу о количестве подушек на кушетке, и немало разводов произошло от табачного дыма, пропитавшего занавеси.

В браке наших любящих, как и в большинстве браков, первый год брачной жизни определяет, окажутся ли они способными делить ложе и стол в последующие годы. Первый год — нередко первый месяц — является переходом от любви к брачной привязанности или же становится свидетелем непоправимого разрыва.

В первый год совершается сердечная перестановка. Безрассудство, служившее основанием союзу, должно уступить место разуму; слепая эгоистическая мелкая любовь должна исчезнуть, чтобы на ее место могла прийти мудрая, смотрящая на вещи открытыми глазами дружба. Бывают моменты, когда две воли приходят в столкновение и желания не согласованы: они должны стать моментами раздумья и уступки, когда тот или другой приносит себя в жертву на алтарь возникающей дружбы. От этой способности к уступкам зависит счастье их брака. Возвращаясь к разуму, забытому в период любви, они не могут вести совместного существования без уступок и компромиссов. Если они подходят друг к другу, то постепенно приспособляются к совместной жизни; уступки в некоторых определенных вопросах явятся сами собой; а в остальном они молчаливо и благоразумно признают несовершенство и непостоянство жизни. Все это им подскажет разум. Если же они окажутся неспособными подняться до уступок, жертв и обуздания эгоизма, разум подскажет им развод. В этом случае, вернувшись к благоразумию, они осознают невозможность дальнейшей связи и прекратят ее. Последователь учения о верной любви может заключить, что и вначале не было здесь настоящей любви. Но это неправда. Она была столь же подлинной, как и всякая другая, но после брака ей не удалось найти себе замену в послебрачной дружбе. Во всех браках страстная романтическая любовь должна исчезнуть, и на ее место должна прийти супружеская привязанность, или место останется пустым. Первые — это счастливые браки, вторые — неудачные.

Кончая это письмо, я вспомнил слова Лабрюйера: «Внезапная любовь труднее всего излечивается». Это обобщение всех любовных дел на протяжении человеческой жизни правильно и вполне совпадает с общим ходом моих рассуждений. Я показал, что (так называемая) любовь, которая образуется медленно, родственна дружбе и является подлинной супружеской дружбой. С другой стороны, чем внезапнее любовь, тем она напряженнее и тем менее у нее разумных оснований. А вследствие ее напряженности и неразумности должен пройти большой промежуток времени, пока безумие не прекратится и не наступит время холодных, спокойных размышлений.

P. S. Моя книга — «The Economic Man» — вышла. Посылаю ее вам. Я не думаю, что она вам будет интересна.

XXI

ГЕРБЕРТ УЭС — ДЭНУ КЭМПТОНУ

Ридж.

Беркли — Калифорния.

26 мая 19… г.

Я прочел это в сегодняшней газете в отделе происшествий. Заурядная история — мужчина, любящий низменной, упорной, безумной любовью, свойственной самцу до обладания. Женщина дразнит и мучает его, как свойственно самке, за которой ухаживают. Они были обручены. Женщина любила мужчину и собиралась выйти за него замуж. Период обручения подходил к концу, и за день до свадьбы туго соображавший и любивший напряженной любовью мужчина получил разрешение на брак. Женщина прочла бумагу и с последней вспышкой жеманства до окончательной сдачи заявила, что не выйдет за него замуж.

«Я сказала это в шутку», — говорила она, лежа на больничной койке; но в нее были выпущены четыре пули, а Чарльз Д. Джонсон, неловкий и примитивный влюбленный, лежал мертвый в соседней комнате с пятой пулей в мозгу. В этой жалкой маленькой трагедии мы находим самые характерные для любви черты, а именно — безумие и себялюбие. Разберемся в поведении Д. Джонсона. Он был монтером телеграфного общества, здоровым и сильным парнем, привыкшим к жизни на открытом воздухе и к тяжелой работе. Работа была постоянная и жалованье хорошее. Не правда ли, вы видите этого человека, довольного своим пищеварением, здоровым телом, спокойными развлечениями, наслаждающегося жизнью с животной безмятежностью. Но вот в его жизнь вошла хорошенькая Луиза Навре. «Первобытный инстинкт» получил толчок, и жизнь потребовала продолжения рода. Спокойствие и удовлетворенность исчезли. Все силы его устремились к захвату и обладанию девятнадцатилетней Луизой Навре. Он был охвачен болезнью ума и тела, обезумел, поддался обольщению, и им овладело столь гнетущее страдание и беспокойство, что обладание этой девятнадцатилетней женщиной стало для него самой насущной потребностью, более насущной, чем жизнь, и более мощной, чем воля к жизни.

Я совершенно прав, называя любовь безумием. Всякое отступление от начала разума есть безумие, а для человека склада Чарльза Д. Джонсона самоубийство — действие, в высшей степени неразумное. Но он убил Луизу Навре и в этом поступке проявил столько же себялюбия, сколько и безумия. Убежденный в том, что ему не удастся обладать ею, он решает, что и другой не должен ею обладать.

Упоминая об этом случае болезни ума и тела, я вспоминаю недавно прочитанную в одном из журналов статью мистера Финка, в которой он разбирает представление Сафо о любви. По его словам, в знаменитой поэме «Сафо», которая считается как бы перечнем всех чувствований, составляющих любовь, он не нашел ничего, кроме забавного перечисления ощущений, скорее похожих на то, которые нахлынули бы на женщину при встрече с медведем в лесу: «смертельная бледность», «холодный пот», «сердцебиение», «язык не может вымолвить ни слова», «все тело дрожит», «теряешь сознание».

Данте тоже страдал болезнью любви, если вы потрудитесь припомнить. По этому поводу можно привести следующее место из «Парадоксов» Дидро:

«Возьмем двух любящих, еще не признавшихся друг другу в своей любви. Который из них лучше выйдет из положения? Не я, ручаюсь вам. Я помню, что приближался к предмету своей любви со страхом и трепетом: мое сердце билось, мысли путались, голос меня не слушался, и я говорил невпопад. Я бормотал „да“ вместо „нет“, я делал тысячи промахов, я был бесконечно бестолков, я был нелеп с головы до пят, и чем больше я это сознавал, тем становился нелепее. Между тем, в моем присутствии, легкомысленный и веселый соперник владел в совершенстве собой, был самодоволен, не упускал случая сказать комплимент, был интересным собеседником и наслаждался жизнью. Он умолял о прикосновении к руке, которая сейчас же ему протягивалась, иногда ловил ее, не прося разрешения, целовал ее многократно. Тем временем я, оставаясь одиноко в углу, старался избежать зрелища, столь невыносимого мне; я подавлял вздохи, ломал себе руки и, погруженный в печаль, покрытый холодным потом, не мог ни показать, ни скрыть своего волнения».