Магия успеха, стр. 114

Разбудил Прохорова Рысик, с утра пораньше, самым наглым образом. Открыл, гад хвостатый, дверь и, тайно прокравшись в комнату, смахнул со шкафа тяжелый меч-боккен, выточенный с большим трудом из ворованной «дельта-древесины». Жалобно звякнули гантели в углу, застучали по батареям возмущенные соседи, — день был субботний.

— Такую мать. — Выругавшись спросонья, Прохоров поднялся, смачно, так что зубы щелкнули, зевнул, поискал глазами нарушителя спокойствия. — Кастрирую тупыми ножницами!

Куда там, Рысика уже и след простыл, только те самые, огненно-рыжего цвета, которые надо бы тупыми ножницами, мелькнули молнией.

«Ладно, у кого рано встает, тому Бог дает. — Прохоров глянул в угол, где скорбел оставшийся от бабки в наследство чей-то почерневший лик, затем перевел взгляд на свою бунтующую плоть, вздохнул. — Да, весна, весна, пора любви. А не ожениться ли мне на недельку-другую?»

Сквозь щелку в занавеси проглядывало апрельское солнце, за окнами чирикали воробьи, слышался лязг лопаты и проникновенный мат непохмеленной дворничихи: в усмерть засношали ее ларечники со своими коробками и пожарники со своими брандспойтами. На хрену видала она и мэра, и депутата, и начальника жэка. Все пидорасы.

«Пидорасы, это точно», — с легким сердцем согласился Прохоров и, накинув шелковый, презентованный Женей халат, направился в сортир. Из-за отцовской двери раздавалася храп, тянуло перегаром и телесной вонью — отставной майор снова подался от бренной суеты в запой. Какое там «торпедирование» с кодированием — душа горит, и все тут. Загадочная, славянская… Из кухни доносились запахи совсем другого рода — благоухало свежезаваренным чаем, котлетами, поджаренной с луком и яйцами картошкой.

— Мать, привет. — Прохоров махнул рукой и, повинуясь зову природы, заперся в сортире. — «Губернатор выступил с отчетом, Петербург войдет в третье тысячелетие уверенно и достойно…»

День он всегда начинал с просмотра свежей прессы.

Потом он мылся, брился, делал зарядку и наконец, подгоняемый желудочным соком, появился на кухне.

— Мать, не спится тебе.

— Садись, сынок, садись. — Клавдия Семеновна торопливо наложила ему картошки с котлетами — горкой, достала квашеной капусты, огурчиков. — Просыпаюсь все, не уснуть. Третью ночь уж Витенька снится. Господи, ведь снова на убой вот таких же погнали…

Она отвернулась к окну, украдкой смахнула с глаз слезинку.

— Ладно тебе, мать. — Прохоров с яростью откусил сразу полкотлеты, рывком поднявшись, включил телевизор. — Вот смотри, видишь, как весело. Какая там, на хрен, Чечня!

На экране популярный девичий проект под названием «Палки» задорно распевал на четыре голоса:

Ой цветет калина в поле у ручья,

Парня мало, дога полюбила я…

Девушки были в ударе, в теле и почему-то в цепях. Полуголые братки из бэк-вокала, изображая стаю догов, лихо подтягивали, подскуливали, под-тявкивали в лад:

Ав, ав, ав, гае, гае, гае, ры, ры, ры.

— Тьфу, срамота — Клавдия Семеновна поднялась, сняла чайник с огня. — Схожу-ка я в магазин. Тебе какого супу сварить?

— Какой быстрее, мать, у тебя все вкусно. — Прохоров переключил программу, вытащил крепенький огурчик из банки. — Огурцы, ма, самое то, хрустят!

Откровенно говоря, «Палки» ему понравились: жопы что надо, рожи глупые, довольные, мотивчик незатейливый, запоминающийся, слова, опять-таки, доходчивые — ав-ав-ав, гав-гав-гав, ры-ры-ры! И как только дверь за матерью захлопнулась, Прохоров переключил канал на прежний, однако тут же замер, застыв с поднесенным ко рту огурцом. Собачий клипец уже закончился, шли «Новости», и в центре внимания мирового сообщества оказались знакомые до боли места — окрестности неказистого норвежского фьорда, затерянного среди диких скал. Кое-что, правда, вокруг изменилось: на месте заводика зияла здоровая дымящаяся воронка, берег потрескался, осел, базальтовая круча, разломившись надвое, свалилась в воду. Кружили вертолеты, ревели полицейские сирены, сновали вездесущие репортеры. «Предположительная причина трагедии — взрыв рудного газа в заброшенных шахтах, — произнес голос за кадром, и камера дала крупным планом оглушенную, плававшую кверху брюхом косатку. — Зеленые бьют тревогу».

— Дивная страна Норвегия, где во фьордах водятся косатки. — Прохоров в задумчивости прикончил огурец, ощутив себя после трех котлет сытым и добрым, налил чаю, и в это время раздался телефонный звонок.

— Эй, свидетель, ты телик смотришь? Как тебе? — Это был Толя Громов, голос его переполняли радость и бесшабашная удаль. — А вот она, вот она, хунта поработала!

Чувствовалось, что он уже был навеселе.

— Да, здорово бабахнуло. — Прохоров вдруг вспомнил, как они вместе шли по канализации, по колено в дерьме. — Ты чего это, празднуешь уже?

— А то! — Толя Громов довольно заржал, было слышно, как рядом, мяукнув, захихикала Вика. — Тебе тут просят передать, чтобы ты, свидетель, не опаздывал.

— Ладно, новобрачные. — Прохоров повесил трубку, отхлебнул остывшего чаю, потянулся ложкой к варенью, и в это время снова раздался звонок, на этот раз от входной двери.

«Каррамба». В сердцах отставив чашку. Серега вышел в прихожую, нагнувшись, глянул в смотровой глазок:

— Кто там?

На площадке царил непроницаемый мрак, видимо, лампочку снова свистнули.

— Кто-кто, воры, — честно признался из темноты Лешик-поддужный и, едва дверь открылась, предстал на пороге во всем великолепии своего прикида. — Наше вам.

— Привет, заходи. — Прохоров посторонился, пропуская гостя в прихожую, глянул на него выжидательно. — Чаю?

— Зачем чифир, когда водяра стынет? — Лешик коротко усмехнулся, фиксы его матово блеснули. — Ты хрен к носу прикинул? Что Зверю передать?

— Мой рахмат за оказанное доверие. — Прохоров тоже усмехнулся, получилось несколько зловеще. — Скажи, как-нибудь перебьюсь.

— Хозяин барин, никто тебя силком не фалует. — Лешик посмотрел на него как на недоразвитого. — Только от себя скажу, корешок, что такой фарт выпадает раз в жизни. Зверь — это же фигура, мозга, мамонт, во, легок на помине.