Вселенский расконвой, стр. 23

– Дела, отец, идут, полным ходом, – ответил Зиусурда. – Мачтовый кедр, густейшая смола, лучшая, распушистейшая пакля. Забиваю без счета быков и овец, морем разливаю брагу, масло и вино. Думаю, дней через десять будет все готово…

– Неделя, сын мой, максимум неделя, – перебил его Тот, – и каждый вечер пристально смотри в сторону Сиппара [26]. Когда Шамаш в ночи прикажет грому грянуть и дождь камней и искр с небес обрушит, взойди на свой корабль и плотно вход закрой [27]. Буря, значит, скоро грянет, буря…

– Понял тебя, о отец, – сконцентрировался Зиусурда, – о мудрейший…

– И вот еще что, – сказал Тот, быстро посмотрел по сторонам и вытащил неброский, но массивный теллуриевый нагрудный медальон. – Надень и носи, не снимая. Эта вещь должна быть всегда с тобой, где бы ты ни был. В молельне, в опочивальне, в объятиях любимых женщин. Ты меня понял, о сын?

Он не стал говорить Зиусурде, что в медальон был вмонтирован гипермаяк – пусть будет ануннаком с большой буквы, надеется только на себя и в минуту, а может, и в час испытаний сделает все возможное и невозможное. Ну, а уж если настанет край, хана, амба, то старшие, как могут, помогут…

– Понял тебя, о отец, – выдохнул с почтением Зиусурда, – о великий…

– Ну вот и хорошо, вот и ладно. – Тот активировал гипермаяк, повесил Зиусурде на шею и глянул на трио мужиков, мощно подпирающих деревья. – А кто это с тобой? Они не похожи ни на придворных, ни на охрану.

– О, отец, ты, как всегда, прав. Это не придворные и не охрана, – с почтением Зиусурда кивнул. – Это дальняя родня уважаемого Исимуда, к слову сказать, не такая уж и дальняя – лоцман-виртуоз по прозвищу Хой и два его сына боцманы Зам и Калафет. Третий сын, Пим, остался в Шуруппаке и сейчас крепит пиллерс в районе третьего шпангоута. О, отец, это настоящие морские волки, дьяволы, баловни волны, корифеи румпеля, кормила и киля, мастаки форштевня и двойного дна. Я их взял сюда с собой для ясности, если у тебя вдруг возникнут вопросы.

– Да нет, вопросов больше не имею. – Тот хмуро посмотрел на Зама, двухметрового, зверообразного, очень не похожего на мореплавателя, с отвращением вздохнул и подумал вдруг, словно поднял завесу, что Исимуд-то, оказывается, совсем не прост. Теперь, куда ни плюнь, везде его народ. И в море, и на суше, и в небе, и под землей. Потоп не потоп, катаклизм не катаклизм… Впрочем, долго рассуждать на темы популяций Тот не стал, принялся прощаться. Сердечно с Зиусурдой и дистанционно с мореходами. Его ждала куча, гора, фантастическая прорва работы. Километры и километры километрового же льда, неотвратимо надвигающиеся на беззащитный океан. Готовые под корень извести дело всей жизни Ана, великого ануннака, достойнейшего из достойных. А этого допустить было никак нельзя.

Глава 5

– Ох, что-то не нравится мне эта пицца, – веско законстатировал Небаба, однако не побрезговал, снизошел, откусил огромный кусок. – М-м, а вроде и ничего. Только вот диаметр маловат.

– Пицца, Сема, очень даже неплоха, – отозвался Потрошитель. – Римским легионам и не снилось [28]. Чтобы такая вот, с сыром, с ветчиной. А вот насчет диаметра ты прав. Не тот калибр, не тот, мелковат.

– Да ладно вам, братцы, восхищаться, вы просто не пробовали кайнаров, – с ревностью заметил Рыжий. – А, командир? Скажи.

– А? – Бродов перестал жевать, кивнул и вспомнил кайнары Марьяны, круглые, поджаристые, вкуснейшие пирожки, выпекаемые в количествах неимоверных. – О да, кайнары – это вещь. Жрали бы легионеры их, Рим бы стоял и по сию пору.

Они сидели вчетвером в пиццерии «Трапезунд», то ли поздно завтракали, то ли рано обедали, не понять, время было ни то ни се, около одиннадцати. Бродов, Рыжий и Серафим прели в оранжевых комбезах, изображали то ли ремонтников, то ли спасателей, то ли работников с большой дороги. Небаба же был одет в вульгарный ватник, зато имел настоящий теодолит, трехногий, обшарпанный, напоминающий орудие инженера Гарина. Так они и сидели в тесном коллективе – делились впечатлениями, замечаниями, соображениями. Что интересно, в действительно тесном. Заносчивый Потрошитель, презирающий род людской, отлично поладил и с Небабой, и с Нигматуллиным. Хотя, увидев их впервые четыре дня назад, посерел, побледнел, изменился в лице и, выругавшись по-человечески, воззрился на Бродова.

– Даня, что это значит? Даня, этого не может быть. Даня, ведь это же…

Небаба, оказывается, напомнил ему атамана Вертихвыста, грозу всех басурман. Альберт же Нигматуллин, по прозвищу Рыжий, был, как выяснилось, похож на кочевника Мункэ-Сала. На ужасного, зловещего, кровавого Мункэ-Сала, безжалостного убийцу, палача Джебэ-Нойона [29]. А с атаманом и с мокрушником у пришельца Серафима были, видимо, ассоциации, не внушающие оптимизма. Однако ничего, притерлись, подружились и вот уже четыре дня с хрустом кололи лед, хлопали крышками люков, шастали по теплосетям, важно возились с астролябией. Изображали рвение, мастерство, четкость, деловитость и целеустремленность. Изображать-то изображали, однако хвастать пока что было нечем – в «Альтаире» все было устроено добротно и по уму. Ну да, видели и Рхата, напоминающего шкаф, и начальничка его Гвара, оккупировавшего «Мерседес», и японские миниваны канареечного цвета… А вот как быть с периметром, охраной и четырехметровым забором, за коим, если Потрошитель не врет, находится директатор, суть форсированный хронокрут? Миленький такой пси-модулирующий генератор, бета-корректирующий свойства континуума. Да еще настроенный на пи-режим. Вот вопрос так вопрос, принцу датскому и не снилось – четыре дня работы вчетвером на морозе, а результатов с гулькин хрен. Точнее, нулевой, решений пока нет…

– Э, Даня, брось, харч тут ни при чем, – хмыкнул Серафим и мощно, по-волчьи, отхватил кусок лепешки. – Ты бы видел только, как брали Рим. Желающих прошвырнуться по его улицам было море, океан, невообразимое множество. И все, Даня, варвары. Тут гунны, там готы, здесь аламаны со своей предводительницей. Ох, Даня, доложу тебе, и баба. Зверь. Пантера. Настоящая Валькирия. А умна, а шикарна! До сих пор перед глазами стоит. Вернее, до сих пор на нее стоит. Знаешь, такой бабы… – Потрошитель вдруг замолк, вздрогнул все телом и принялся давиться пиццей: – Ы-ы-ы-ы-ы…

Глаза его выкатились из орбит, расширились до невозможности, похоже, он увидел нечто душераздирающее.

«Так-с, похоже, привидение. Кантервильское», – мигом понял его Бродов, резко обернулся, тоже изумился, но сразу же до жути и обрадовался – увидел Дорну. Пропитка, белые сапожки и несколько легкомысленный шарфик были ей на удивление к лицу, ангельскому и одухотворенному, тронутому легким румянцем. Привет – махнула она ручкой, неспешно подошла, взглянула с улыбкой Джоконды.

– Мужчины, не угостите даму пиццей?

При звуке ее голоса Потрошитель сник, снова вздрогнул мускулистым телом и мощным усилием, концентрируя все силы, отправил-таки в пищевод прожеванное. Патентованный боец как-никак, элита, чудо-богатырь.

– Для вас, красавица, все что угодно, – лихо, и не вспомнив про Марьяну, засуетился Рыжий, молодцевато вскочил, начал двигать стулья, но впечатления не произвел.

– Иди-ка ты гуляй, – сказала ему Дорна, хмыкнула и посмотрела на Небабу, общающемуся с пиццей. – Ты тоже. – И дважды, словно собираясь сплясать фанданго, прищелкнула пальцами. – Гулять, гулять.

Странно, но Рыжий и Небаба ее послушались сразу, тандемом, в унисон подались на мороз, со стороны казалось, будто их толкает в спину какая-то невидимая рука. Бухнула дверь, затихли шаги, скорбно сверкнула медью забытая астролябия.

– Нет, пиццы не хочу. Лучше выпью сока. Грейпфрутового, а лучше томатного, – Дорна озорно прищурилась и как-то по-особенному взглянула на Серафима: – Может, принесешь, а?