Вселенский расконвой, стр. 16

Настроение у него стремительно улучшалось. Страх и напряжение прошли, ситуевина конкретно прояснилась, мысли кружились косяками, масла в голове хватало. А ведь все, с какой ты стороны ни посмотри, совсем неплохо: посудина даром что покувыркалась, слушается руля, двигатели тянут как звери, системы функционируют исправно, автоматика находится на высоте. Можно рвать когти хоть к черту на рога. Тем паче что на борту три сотни потенциальных доноров, а у одного из них на кармане матрица с очень-очень-очень-очень кругленькой суммой. Так что перспективы отчетливы, радужны и благоприятны: сейчас надо будет пройти Туннель, тщательно замести следы, а потом махнуть на Альфу Центавра, к проверенным чечикам. Ну а уж дальше все пойдет как по нотам: свидетелей на органы, посудину налево, матрицу – в работу. С пристрастием. Есть там гуманоид один, мастер на все руки, снимает вначале шкуру, а потом уже бабки со счетов. Виртуоз… Так что если глянуть в корень, все и не плохо вовсе, а, можно сказать, отлично, здорово, качественно и оптимистично. А все потому, что он хороший внук, помнит свою бабушку и мастерски владеет росписью по металлу. Ну и еще, конечно, ас, дока, профи, мастер виражей и корифей посадок.

Так, занятый своими мыслями, рулил в открытом космосе Хурдонай, обмозговывал перспективы, держался за штурвал и чрезвычайно – до мочеиспускания, до калоотделения – удивился, услышав властный голос:

– А ну, сволочь, тормози.

Удивился до такой степени, что забыл про управление. Впрочем, понять его было не сложно – рядом с ним стоял Тот с крупнокалиберным импульсным бластером, который, по мудрейшему совету Ана, с некоторых пор носил с собой. Массивное легированное дуло смотрело Хурдонаю точно в лоб. И он, даром, что ли, стопроцентный ас, мигом вспомнил про управление – начал тормозить. А Исимуд тем временем пришел в себя, дополз с проклятьями до пульта и разблокировал замок, ввиду чего в руль-рубке стало тесно – это пожаловали урки. Недобрые, не в настроении, готовые на все. Однако Хурдонай не дрогнул, не вскрикнул и не испугался, а отреагировал странно – судорожно захохотал. Причем смотрел он вовсе не на бандитов, глаза его были прикованы к панели управления. Со стороны казалось, что он прощается с крышей…

– Ты, сука, еще будешь лыбиться тут, как параша? – начал было Мочегон, душераздирающе выругался, сжал кулаки, но Хурдонай даже не шевельнулся, смотрел в одну точку. На сигма-индикатор активности напряженности хронополя, по умолчанию настроенный на устье Туннеля.

«Ага», – понял его взгляд Тот, тоже посмотрел, горько усмехнулся:

– Да, дела. Вход в канал заблокирован, не иначе как линкор постарался. Теперь ни проехать, ни пройти, точнее, в хроносистему не войти. В общем, мы теперь отрезаны от цивилизации. Остается только вариться в собственном соку.

– Ах, вот от чего ты так радуешься, сука, – не стал смотреть на индикатор Мочегон, уставился на Хурдоная. – Только хорошо скалится тот, кто скалится последним. – И мощным ударом ноги он вынудил его заткнуться, с напором приласкал рукой, умеючи добавил головой и как кутенка вышвырнул из кресла. – Эй, братва, стреножить его. Что делать будем с ним, решим завтра. То ли трюмить, то ли пидорасить. – Гнусно ухмыльнулся, разом подобрел, высунулся с экспрессией в пассажирский салон. – Эй, пернатые, ахтунг! У нас тут с рулевым беда, приболел малехо. Ну, кто на новенького? Пока не залетели на хрен.

За добровольцами дело не стало, но лишь только опытнейший из них четырехперый орлан занял еще теплое место, как глаза его в страхе округлились.

– Там на связи проверяющие, из командного пункта. Грозят трибуналом.

– Из командного пункта, говоришь? Проверяющие? – взял наушники Тот, ухмыляясь, послушал, узнал голос Нинурты. – Эй, проверяльщик хренов, расслабься. Наш статус восстановлен, никто уже никуда не едет. Все живы и здоровы.

Добро так сказал, ласково, искренне, как на духу. Впрочем, нет, маленечко соврал – Хурдонай совсем не выглядел пребывающим в добром здравии. Зафиксированный ремнями по рукам и ногам, он лежал в бледном виде и напоминал мертвеца.

Глава 4

– Ну что, ассур, будем? – с чувством сказал мужик, громко чокнулся с Бродовым и лихо осушил стакан. – Ух ты, пошло. Хорошо. Фалернское [9] отдыхает. Кислятина. Вот, колбаски бери. Охотничья. Черкизовского комбината. Хотя по сравнению с теми, что я едал в Марене [10], это не колбаски, а дерьмо. Собачье. Охотники бы есть не стали. Собаки тоже.

Словоохотливый такой сотрапезник, жутко компанейский, только, как сразу понял Бродов, лишнего не болтающий. И очень четко выдерживающий свою генеральную линию. Интересно, и какого черта ему надо?

– А что это ты меня, Сима, все ассур да ассур? – отведал, как учили, охотничьей Бродов. – Нет бы по-человечески, по имени, по отчеству. Можно просто Данилой. Даном. А то как-то не по-людски…

В голове его вертелось из Александра Сергеевича и из Владимира Семеновича. Про шестикрылого серафима, явившегося классику на перепутье, и про лихого духа, гораздого и псалмы читать, и крылья распускать. [11]

А в глубине души Бродова мучило сомнение – может, он спит и видит не привычный, со Свалидором, сон, а вот этот странный, с амбалом-гуманоидом. С суперэлитным патентованным бойцом с милой кликухой такой Гвидалбархай, что в вольном переводе, блин, со стародорбийского примерно означает «потрошитель». М-да…

– Не по-человечьи, говоришь? Не по-людски? – рассмеялся Серафим, сунул в огурчик вилку, и в голосе его послышалось презрение. – Да я бы с тобой, Даня, и разговаривать не стал, если бы не был ты, Даня, ассуром. Люди, человеки, хомо сапиенсы. Алчные, тупые, амбициозные твари, возомнившие себя венцами эволюции. Не знающие ни кто они такие на самом деле, ни что у них в душе, ни что у них вокруг. Вернее, не желающие знать. Венцы мироздания, блин. Такую планету просрать!

Очень зло сказал, искренне и вроде бы даже с сожалением.

– Просрать? Планету? – Бродов перестал жевать, нахмурился, выразил вялый интерес. – Что-то я не понял. Вот же он, шарик. Крутится-вертится голубой. Все на той же орбите. А вот мы, алчные, тупые, амбициозные твари. Все на том же голубом шарике. Может, объясните, дяденька?

Хорошо сыграл, на уровне, ни на йоту не показал, что тема ему знакома. И сразу же вспомнил Дорну. Ее глаза, голос, губы. Где она сейчас, с кем, пересекутся ли снова их пути?

– Только вы на нем, Даня, уже давно не хозяева, – ухмыльнулся Серафим, крякнул и вилкой загарпунил сардинку. – Как там ваш этот кашевар-то поет? Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки? Это, Даня, про вас, про вас, вернее, про твое сраное человечество. Ну давай, что ли, наливай.

– А, вот ты про что, – улыбнулся Бродов, выпил и пальцами потащил из банки испанскую маслину. – Как же, как же, знаем, знаем. Летающие тарелки, узоры на полях, таинственные истязатели, терроризирующие парнокопытных. И еще люди в черном, про них еще кино сняли. Вернее, все прочее человечество конкретно в дерьме, а они, эти люди, все белые и пушистые. Фигня, провокация, ересь, полный бред. Эх, хорошо пошло. А у тебя?

Интересно, и к чему это потрошитель клонит? Черта ли ему собачьего в этих разговорах про пришельцев? О бабах было бы приятнее.

– Муру эту сняли по заказу, чтобы выпустить пар. Слишком много накопилось информации, показаний свидетелей, кино-, фото– и прочих материалов. А это уже наводит на мысли, это уже не шутка, – взял колбаску Серафим. – Вот и свели все дело к трепу, к веселухе, к наибанальнейшей комедии. Помню, как-то Мазарини во время ужина в Сен-Клу сказал: «Граф, если угодно вам остаться незамеченным на улице, смело вставайте под фонарь», а уж он-то был не дурак, далеко не идиот. Эх, если бы ты, Даня, только знал, как мы набрались тогда. – Потрошитель рассмеялся, приложился к кваску, и от веселого настроя его не осталось и следа. – Конечно же, просрали. Вчистую. Гуманоиды с Персея трахают ваших баб, инсектоиды с Центавра похищают детей, рептозоиды с Цереры прилетают на сафари. Отгадай с трех раз, на кого же они охотятся? Да у вас не планета, блин, а гадюшник, отстойник, клоака, помойка, межгалактический зоопарк. Венцы мирозданья, такую мать. Да вас же держат за уродов, за скотов, за дичь. Вернее, так вы сами себя держите. В коленно-локтевой позиции. Все чего-то делите, перетираете, выясняете, кроите. Войны, войны, войны. И добром это, чует мое сердце, явно не кончится. – Потрошитель замолчал, посмотрел на Бродова и улыбнулся вдруг очень добро, с детской непосредственностью. – А мне бы, блин, этого очень не хотелось. Ну что, может быть, уже пора кликнуть баб? Давай что ли, ассур, расслабимся, вдарим по рубцу [12], ну, ты как? Несмотря на выпитое, и выпитое изрядно, выглядел он молодцом, совершеннейшим огурчиком – чувствовалась большая практика. Да и потом «Абсолют», он и в Африке «Абсолют», а провисная белорыбица, она и в Арктике белорыбица. А уж в сочетании с чавычей, маринадами, балыками, языком…