Смелая жизнь, стр. 25

– Что это, ты ранен, Дуров? – с тревогой спросил попавшийся ей по дороге Галлер. – Допрыгался, мальчуган! Следовало бы арестовать тебя за неповиновение начальству!

Надя с недоумением оглядела себя и тут только увидала, что весь мундир ее залит кровью.

– Никак нет, господин ротмистр! Я, слава Богу, невредим. Это кровь поручика Панина, – произнесла она в ответ на слова своего эскадронного.

– Какого Панина? Что ты мелешь? А твоя лошадь? Убита?

– Никак нет! Я отдал ее тому же Панину.

– «Панин, Панин»! Заладил одно и то же! – вышел наконец из себя потерявший терпение Галлер. – Пошел за фронт, повеса! И помни раз навсегда, что улан только мертвый может расстаться со своим конем!

И когда Надя отошла от него достаточно далеко, добродушный ротмистр все еще недовольно ворчал ей вслед:

– Не угодно ли еще на войне нянчиться с этой детворой! Наградил Господь! Нечего сказать!.. Этот и другой… Вышмирский… Эх, чтоб тебя!.. И лезут ведь на войну, когда другие в их годы играют в бабки! А тут дрожи за них.

Ротмистр был прав. Дрожать было за что. Кругом свистели и жужжали пули и лопались гранаты, грохотали пушки, и над всем этим неслось дикое, хриплое, отчаянное «ура!», вырывающееся из остатка русских молодецких грудей…

Остатка!.. Да, немного вернулось их назад, к русским позициям; немало зато полегло там в страшной долине близ Гутштадта. В этот день с кровавой нивы была в изобилии собрана жатва… Но что бы ни было, битва осталась за нами. Неприятель был оттиснут на прежние позиции… Русские и их союзники-пруссаки могли поздравить себя на этот раз с победой… Увы, с победой, доставшейся так непростительно дорого мужественным героям. И все же неприятель отступил вплоть до самой речки Падарги и, перейдя ее вброд, укрепился на ее берегу, приготовляясь к новой атаке, к новому бою…

Глава VI

Неудачная поездка. – На краю гибели

После знаменитой Гейльсбергской битвы [36], когда озверевшие от упорного и долгого сопротивления союзников французы вихрем налетали на них в составе целых полков и, принимая на себя грудью молодецкие штыки пехоты, умирали героями, искрошенные в куски, – после Гейльсбергской битвы, где уланы-коннопольцы не участвовали в бою, наступило затишье.

Надя, воспользовавшись им, попросила Галлера отпустить ее в Гейльсберг подковать Алкида. К тому же бедная девушка порядочно изголодалась за это время, так как приходилось крайне экономить взятые из дому деньги, от которых почти ничего не осталось теперь. Необходимо было купить хлеба себе и Вышмирскому, который в этот день числился дежурным по эскадрону и не мог сделать ни шагу из полка.

Измученная до смерти от усталости, голода и пережитых от ужасов войны впечатлений, Надя чуть держалась в седле. Она ни минуты не смыкала глаз за две последние ночи, потому что полк был все время начеку, в ожидании нападения. И теперь, слегка покачиваясь в седле на спине своего верного Алкида, Надя скакала легким галопом по дороге в Гейльсберг, в надежде вернуться оттуда пораньше и выспаться до зари. Издали неслась замирающим звуком канонада неприятельских орудий, но и она затихала понемногу, по мере приближения Нади к городу.

Бой, очевидно, кончался. По крайней мере на сегодня. Люди, измученные и утомленные, решили сложить пока оружие. Люди устали нападать, защищаться и… убивать друг друга. И бой затихал…

Уже у городской заставы Наде невольно пришло в голову, что она не знает Гейльсберга и что ей придется долго промыкаться по городу, пока она доберется до кузницы.

– Пожалуйста, – вежливо остановила она шедшего с парой сапог в руках немца, очевидно сапожника, – не знаете ли вы, любезный, какой-нибудь кузницы поблизости? Мне необходимо подковать мою лошадь.

Немец добродушно ухмыльнулся и пожал плечами. Он, очевидно, не понимал по-русски. Тогда Надя перевела свой вопрос на французский язык. И тут получился тот же результат. Немец усиленно улыбался и беспомощно тряс головой.

– Подковать лошадь! Comprenez-vous? [37] Лошадь подковать! – уже кричала выведенная из себя непонятливостью немца Надя и, соскочив с коня, легонько ударила по раскованной ноге своего коня.

– А-а… – протянул недогадливый немец. – Ja, ja… Gut, sehr gut! [38] – И опять улыбался и мотал головою.

– Ничего не «гут»! – злилась девушка, в свою очередь почти не понимавшая по-немецки. – Чего же «гут», когда подкова сломалась!

– Sehr gut, sehr gut! – твердил свое немец и замахал рукою по направлению города. – Ich verstehe ganz gut, Herr Offizier, ich verstehe [39].

И он проворнее зашагал по дороге, сделав знак Наде идти за ним, и та, не имея ничего лучшего в виду, следовала за немцем.

Немец оказался понятливее, нежели этого ожидала Надя. Не более как через полчаса все трое – он, Алкид и она, Надя, – стояли перед дверьми какой-то заезжей бедной корчмы.

На пороге их встретила добродушного вида толстая немка с книксенами, улыбками и целым потоком болтовни, из которой Надя, однако, не поняла ни слова.

С трудом девушке удалось жестами разъяснить словоохотливой хозяйке, что необходимо добыть кузнеца – подковать лошадь и что, кроме того, ей нужно купить хлеба.

После долгих усилий хозяйка наконец поняла, что требовалось юному улану. Она передала лошадь мальчишке-слуге и ввела Надю в просторную горницу, где в большом очаге ярко пылал огонь. Несмотря на конец мая, стояли адские холода, и огонь пришелся как нельзя более кстати иззябшей за длинную дорогу Наде. Жестом показав немке, чтобы та принесла ей чего-нибудь поесть, девушка с удовольствием опустилась в кожаное кресло, стоявшее перед очагом. Живительная теплота и полная тишина подействовали самым приятным образом на измученную душой и телом юную героиню. Отяжелевшие веки слипались сами собою, голова бессильно падала на высокую резную спинку кресла, и менее чем через минуту Надя погрузилась в сладкий и крепкий сон, лишенный всяких грез и сновидений.

Долго ли или мало спала Надя, она не знала. Но когда, проснувшись, девушка открыла глаза, то в первую минуту ничего не могла увидеть, благодаря непроглядной темноте, воцарившейся в комнате. Прошло немало времени, пока глаза ее привыкли к темноте и могли различить и тлеющие уголья в камине, и ближайшие предметы, легкими силуэтами рисовавшиеся во мраке.

– Вставай, молодчик, – послышался в темноте чей-то голос. – Эк, разоспался! Слышишь канонаду? Неприятель, того и гляди, ворвется в город!

– А хозяйка?

– Эк, чего хватился! Все убежали из города. Кто не успел еще дать тягу – топчется у заставы. Там как есть вавилонское смешение. А ты торопись, молодчик, а то ненароком «он» нагрянет!

«А Алкид? Мой дорогой Алкид? – вихрем пронеслось в мозгу Нади. – Как бы не увели его в общей суматохе!»

И, наскоро поблагодарив разбудившего ее неизвестного благодетеля, Надя быстро вскочила и опрометью бросилась во двор. Слава Богу, Алкид был там, но – увы! – неподкованный, как и прежде. Размышлять, однако, было некогда. Быстро взнуздала Надя своего четвероногого друга и выехала со двора корчмы.

Ночь стояла непроглядная, черная, настоящая южная ночь. Где-то невдалеке слышались пушечные залпы. По усилившейся канонаде можно было догадаться, что неприятель находится поблизости Гейльсберга. Надо было торопиться, чтобы не быть отрезанной от своих. С сердцем, сжимающимся от жалости, Надя понукала Алкида. Благородный конь, слегка прихрамывая на раскованную ногу, бежал бодрым шагом вперед.

У заставы теснилась громадная толпа народа, – очевидно, обитателей Гейльсберга, спешивших покинуть город. Между ними находилась целая масса раненых в повозках и пеших, с перевязанными руками и головами, хромающих и опирающихся на палки. Женщины голосили на разные лады, дети плакали, и ко всему этому еще присоединялось блеяние овец и мычание коров, так как горожане угоняли и весь свой домашний скот за собою.