Сердце Льва — 2, стр. 51

— Эй, рукожопые, слушай сюда, — сказал Борода негромко, но так, что было слышно на всем кладбище. — С сегодняшнего дня вы все негры. Кто не согласен — на хрен. Погост должен быть похож на окаменевший похоронный марш, а не на бардак. Я сказал. Ша, прения окончены. Все в пахоту.

И настал порядок. Железобетонный.

— Только знаешь, Академик, нашему пархатому и Борода не указ, — выдал в заключение спича Дыня, бросил копать, оглянулся и перешел на шепот. — Ему никто не указ. Ни менты, ни бандиты, ни мафия. Потому что он сам… — Тут же он заткнулся, прерывая разговор, сплюнул эффектно сквозь зубы и кардинально сменил тему. — Вон мошки сколько, вьется роем. Это к теплу. Скоро, брат, в пахоту, вся работа идет с мая месяца.

И Тим вздрогнул, если это не пахота, тогда что же?

Воронцова. 1996-й год

Было пять часов утра, солнце вставало. Пурпур восхода высветил храмы и дворцы, гханы — огромные каменные ступени, ведущие к Гангу, начали выступать из мрака. Древний Бенарес уже пять тысяч лет как город святости паломников и богов просыпался, приветствуя светила блеском позолоты. Люди, благоговея, тоже привечали солнце — соединяли ладони у лба, выпивали глоток священной воды и трепетно заходили в реку. В древний Ганг, как его называют здесь Мата Ганга — «мать Индии». Паломников как всегда прибыло во множестве — на берегу происходила толкотня, давка, ругань, скоротечные драки. Всем хотелось побыстрее войти в священные воды, от души набраться праведности, мудрости и благодати. Воздух вдруг разорвали резкие удары гонга, над рекой поплыл звон колоколов, люди, обсыхая, начали петь и молиться. Им ладно вторили звуки тамбуринов, священослужитель-сатху, стоя под зонтом из пальмовых веток, благословлял радеющих:

— Ом Тат Сат! (Ом! Ты — Истина) — Воронцова, загорелая до черноты, в разноцветном сари, трижды, как и все, выкупалась в Ганге, с чувством напилась воды и отправилась к себе на гхаты варить чечевицу на завтрак. Она уже три дня жила в палатке у реки, с тех самых пор, как вместе с гуру Бхактиведантой, Свами Чиндракирти и праведным блаженным джайном Адшхой Бабой прибыла в Бенарес на Дивали, ежегодный праздник радости, очищения и света. Считается, что в период с самой темной ночи октября и до первого ноябрьского новолуния здесь, в священных водах Ганга, можно смыть все тяжкие грехи, получить успокоение в душе и вернуться домой очищенным. Но уж умереть во время праздника самое милое дело. Что может быть почетней и благостней кремации на тысячелетних, ведущих к Мата Ганга гхатах, чтобы затем пеплом и останками уплыть по древним водам в вечность? Так что не случайно на Дивали в Бенерес собирались сотни тысяч паломников. Правда многие уже не возвращались с праздника назад — уходили на небо, на корм рыбам, на удобрения и перегной. Да, Бенарес, Бенарес… Город нирваны, жизни, смерти, прекрасный и загадочный. Построенный в виде полумесяца, он расположился лишь на одном берегу Ганга — другой, проклятый, порос лесом, кишащим змеями. Боже упаси умереть там, по поверьям сразу же перевоплотишься в осла. Уходить надо в Бенаресе и во время праздника — с гарантией попадешь на небо, а оттуда максимум в брахманы, минимум в вайшьи. Проверено, шудр нет. Да, Дивали, Дивали, праздник света, очищения и надежд…

А начался он как всегда самой темной октябрьской ночью, когда затихают муссоны и жизнь словно возрождается. Тысячи людей устремились в Татери Базар, но интересовали их не горы красного и желтого магического порошков, не пирамиды цветов, не ароматические масла, пряности и украшения из золота, нет, паломники словно исступленные закупали петарды, ракеты, розовые бенгальские огни. И тут же вся эта пиротехника взвилась в безлунное небо, вспыхнули на терассах, на подоконниках в храмах миллионы масляных ламп — дип, люди заплясали, запели, закружились в половодье толпы, а паломники все прибивали и прибывали, особенно было много женщин, изящных, в разноцветных сари, непальских узнавали по красно-кровавым оттенкам.

А наутро на берегу случилась жестокая драка между голыми сатху за право первым войти в священные воды Ганга. Только ведь Свами Бхативеданта и гуру Чиндракирти были не простые посвященные — они еще владели страшной и секретной борьбой каляри-ппаятт. Быстренько и доходчиво показали праведникам ху из ху и торжествующие, увитые гирляндами, первыми погрузились в воду. Следом за ними, оглашая округу песнями и ликующими криками, устремились в Ганг праведники всех мастей. Ну а уж потом тысячи и тысячи поломников. Вскипела, запенилась вода, казалось, вышла из берегов. И понеслось, и понеслось, и понеслось…

После обеда давали представление в честь Рамы, героя Рамаяны. Все было очень трогательно и достоверно — молодой, всеми силами стремящийся оправдать высокое оказанное доверие брахман ловко разодрал гадину Варуну, прыгнул со священного дерева в Ганг и неожиданно для всех оказался рядом с лодкой махараджи, на огромной камуфляжной водоплавающей змее.

— Да здравствует Рама! — закричал на берегу народ.

— Да здравствует махараджа! — закричал брахман, бросил повелителю венок из цветов и заиграл на флейте душещипательную мелодию. Оркестр, расположившийся на соседней лодке, подхватил, трепетные звуки вольно полились над просторами Ганга. Махараджа, восседая на массивном троне из литого серебра, одобрительно кивал, важно надувал лоснящиеся щеки, сверкал бриллиантами, рубинами и изумрудами. Нищие, увечные и умирающие от проказы были тронуты и чрезвычайно довольны.

А празднество все разворачивалось по нарастающей — на слудющий день поминали Ханумана, главнокомандующего обезьян и лучшего друга Рамы, затем слоноголового бога Ганеша, покровителя мужчин, потом богиню Лаксми, покровительницу женщин. Паломники все живей плескались в Ганге, пили от души святую воду, катались на лодках, пели и молились:

Роженицы в новых сари купали новорожденных в Ганге, ночами сотни ламп, укрепленных на бамбуковых шестах, освещали великую реку. Говорят, что светильники эти указывают дорогу усопшим, возвращающимся в мир своих предков. Малой скоростью вниз по течению.

А Воронцова между тем, ничем не выделяясь из толпы паломников, вела жизнь скромную, достойную и праведную. Вставала как и все с восходом солнца, купалась, не снимая сари, молилась, занималась йогой, пела, предавалась танцу. Стирала, медитировала, беседовала с народом, прогуливалась на лодке по реке, смотрела на фейерверки, варила чечевицу. Однако окружающие люди относились к ней с почтением — как же, к этой статной, похожей на богиню брахманше приходят на обед сами Свами Чиндракирти и гуру Бхактивиданта. Такие сатху. Да и сама Воронцова излучала некую таинственную энергию, эманации которой улавливали даже на расстоянии все паломники. Люди приносили ей больных детей, и она вылечивала их, посмотрев в глаза, женщины на сносях прикладывались ей к руке и благополучно разрешались от бремени, параличные и увечные приползали за благословением и с песнями и танцами уходили на своих ногах. Да, годы тантры, благочестия и аскезы не пропали даром — Воронцова творила чудеса. Народ приносил ей бананы и кокосы, с почтением кланялся, поливал молоком и втихомолку называл уважительно и просто Грудастой Волоокой Благодатной Богиней.