Вернуться в осень, стр. 90
Глава 7
«Вот. Вот оно... Только это может быть чем-то, потому что если иначе – то я просто грубо ошиблась...»
Шульга нахмурилась, внимательно разглядывая развалины какого-то строения, похожего на храм. Ничем не примечательные развалины – обвалившаяся внутрь крыша, широкие взмахи почерневших крыльев-колонн по бокам, кое-где тоскливо белеют остатки лепных украшений... Если бы не одно – они находились как раз на границе Голубой Черты. Голубой туман пересекал развалины, оставляя дальнюю часть расплывшейся и замутненной – уже по ту сторону, в другом и непонятном мире. И еще одно...
Шульга два часа непрерывно наблюдала за развалинами из кустов и ни разу не заметила ни единого движения. Мир за туманом всегда жил, там время от времени возникали силуэты пауков и разных тварей – нечисти Роха, они жили – появлялись из глубины и исчезали, возникали и пропадали, – занимаясь какими-то своими, неведомыми делами. А в развалинах никого не было. Там никто не появлялся, никто не ходил, не бегал, не ползал... И это давало надежду. Надежду на то, что там может оказаться шахта...
Шульга вздохнула. Она никогда не видела мрак-шахт – никто бы не рискнул подводить человеческих детей до клятвы верности Магрому к порталам-мостам, но курс подготовки включал и эти знания. Это была бы очень крупная удача, настоящее везение... К тому же оставалось последней надеждой, самой последней...
Она обернулась и бросила продолжительный взгляд к горизонту, вдоль Голубой Черты – взгляд, полный тревоги и разочарования. Ибо там, уже в пределах прямой видимости, было видно окончание Голубого тумана. Там поднималась стена непроницаемой Ночи. Стена не тумана, а черной всепоглощающей тьмы, где не бывает солнца, не бывает света и никогда не бывает и не может быть жизни, нормальной жизни... Всеобъемлющая Наступающая Ночь.
Она прошла Голубую Черту почти из конца в конец, и только здесь нашла хоть что-то, заслуживающее внимание. Или это оно – то, что увидел перед смертью Энист и что не хотела, чтобы узнали другие, Эллоя, или все. Окончательное, предсмертное «все». Окончательное «все» своей жизни, надежде, будущему... И не было смысла тянуть до завтра – «завтра» не покажет ничего нового.
Шульга медленно приблизилась к развалинам, бросая вокруг настороженные взгляды. Ничего. Только тихо прошелестел ветерок, прокатившись волной по густой, разросшейся здесь траве и закачав широкие листья притулившихся к стенам лопухов. Ничего... Она перепрыгнула через поваленную колонну и, поднявшись по заросшим ступеням, заглянула внутрь широкого входа – под ногами хрустнули осколки битого кирпича. Также ничего. По крайней мере на этой стороне. Просторный, заваленный битым камнем и мусором зал без крыши пересекала мутная колышущаяся стена тумана; сквозь белесую мглу смутно чернел вход в следующую часть здания. Так...
Она вздохнула и собралась с силами. Сейчас она пересечет Голубую Черту. Сейчас произойдет то, о чем не раз холодно предупреждала Эллоя, что не раз приходило в голову почти каждому – вместе с паникой и ужасом, о чем, бывало, со страхом перешептывались между собой дети, с опаской оглядываясь вокруг и бросая безнадежные взгляды за горизонт. Сейчас произойдет то, что навсегда поставит ее по другую сторону мира, закона, навсегда отгородит от всего знакомого и привычного. И ненавистного... «Поэтому – пускай. Пускай уж лучше так».
Она зачем-то набрала в грудь побольше воздуха и ринулась вперед, как ныряльщица в ледяную воду. Виски и затылок сдавила волна страха и ужаса – к этому она почти привыкла в багровом Иррагорте, но сердце зашлось от ощущения нависшей неотвратной беды. Видимый мир сразу сузился и стал колышущимся, голубовато-расплывчатым. Все. Свершилось. Больше назад пути нет. «Что-то произошло в этом мире, – почему-то пришло в голову. – Что-то. Кто-то где-то вздрогнул, кто-то что-то потерял и кто-то что-то нашел...» И где-то там неожиданно подняла голову, прислушиваясь к чему-то, Эллоя...
Шульга вытерла со лба липкий пот и, настороженно оглядываясь, заглянула в открытый вход на противоположной стене. Какой-то коридор с залами... Она медленно вошла, готовясь при малейшем движении сигануть к выходу. Когда-то двери в залы были стеклянными, но теперь стекло было выбито и мелкими осколками скрежетало под ногами, отдаваясь под сводами быстро гаснущим эхом. Мозаичный пол покрывал толстый слой пыли и обвалившейся штукатурки, стены проглядывали каменной кладкой и глубокими бороздами непонятных царапин. По углам – изломанные остатки каких-то изваяний... Пусто и тоскливо.
В конце коридора обнаружился еще один вход – вниз, в темноту, убегали плоские ступени круглой лестницы. Шульга, стараясь сдерживать заколотившееся сердце, быстро вернулась и пошарила в пустых залах – кое-где на стенах оставались огарки старых факелов. Потом долго высекала искру дрожащими руками. Когда наконец вспыхнул и запылал, набирая силу, огонь – побежала вниз, прикрывая от сквозняка пламя рукой.
Лестница привела в круглый зал – в центре виднелся парапет колодца. Шульга закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов: «Бог мой, неужели...» Потом подошла и глянула через борт вниз...
Факел выпал из ослабевшей руки и закружил вниз, описывая в темноте замысловатые круги и зигзаги, потом достиг дна и взорвался грудой быстро тухнущих искр. Шульга сжала голову и медленно опустилась на пол. Бог ты мой, Бог... Это была она, это была мрак-шахта, только без мрака... Портал без дверей. Это уже был не портал, это была теперь никому не нужная труба – самый обычный колодец. Да еще и без воды... Отчаяние, захлестнувшее от кончиков ног до затылка, вырвалось наружу и прокатилось по залу дробящимся эхом глубокого стона. Девочка обхватила колени руками и тихо заплакала, уставившись в пустоту – всхлипывая и икая, и размазывая по грязным детским щекам обильные соленые слезы, которые никак не хотели останавливаться и только оставляли на языке свой особый и почти забытый с годами привкус... Обильно и с горечью, и с потерянной надеждой, с надеждой не только на жизнь и какое-то будущее – на мечту...
Она сидела так долго, очень долго, вперив безжизненный взгляд в темноту. Давно остановились и высохли слезы, оставив разводы на грязных щеках, перестало вздрагивать и сжиматься переполненное сердечко, прошли обиды и горечь, и вздохи – но осталась, осталась и разрасталась, заполняя собой все пространство внутри, нудящая глухая пустота. Пустота и в душе, и в мыслях, и в сердце...
Она не удивилась, когда сверху донесся звук множества шагов и на лестнице заплясали отблески факелов. Она не произнесла ни слова и не сопротивлялась, когда ее подхватили черные руки и поволокли наружу, и бросили в пыль – прямо к ногам холодно улыбающейся Эллои. Она не застонала и ничего не сказала – только подняла голову и посмотрела в глаза, ледяные глаза своей бывшей наставницы и надзирателя. Очень бы удивился этот надзиратель, если бы узнал, что она там искала. Ей не надо было прощение, она не хотела ничего себе вымаливать – она искала сочувствия. Капельку, маленькую крошку сочувствия и тепла. Маленькую дольку жалости и сострадания – без которых просто не могут существовать дети...
В темных глазах было чувство. Там было и всегда жило чувство. Но не сострадание и жалость. Там жила ненависть – ненависть к ним всем, детям, и еще... радость. Радость и предвкушение от... Шульга не хотела задумываться – от чего. Она просто закрыла глаза, на которых стали опять появляться предательские слезы.
Она была дочерью принцессы и внучкой короля. Но еще она была маленькой двенадцатилетней девочкой, которая умеет мечтать и видеть сны, боится страшного и пугается плохого, и по крупицам ищет доброту и тепло – чего так и не смогла вытравить из нее Эллоя. И, как и все дети в ее возрасте, завышение считала себя почти взрослой и, как и все дети, не рассчитала своих сил...
Она еще молчала, когда мрачные морги вбивали в камень – тут же, рядом с развалинами храма – острые клинья от ручных кандалов. Когда приковывали ее этими кандалами к стене. Но уже начала отходить в сторону отупелость, начало постепенно спадать безразличие – сердечко заволновалось, забеспокоилось и начало тихо и бесповоротно наполняться ужасом. Ужасом перед тем, что вряд ли молча смог бы вынести и любой из взрослых...