Изольда Великолепная, стр. 84

Нельзя отказывать, как и показывать, что руки дрожат. Рыцарь в пурпуре заставляет коня преклонить колени перед зрителями и сам кланяется. Всем, но как будто Тиссе.

– Ай, оставь ты эти титулы тем, кому без них не можется.

Тисса кивнула: если их светлости будет так угодно. Страшный человек. Говорили, что все еще безумный. Улыбается вот искренне, так, что Тисса невольно отвечает улыбкой.

А ведь их светлость людей пытает. Неужели не испытывает при том душевных терзаний? Верно, не испытывает, потому как на истерзанного вовсе не похож. И тан станет таким вот? Будет ночью в подземельях допросы вести, а днем над Тиссой потешаться? Ну или не совсем так – спать ему тоже когда-то надо, но в остальном верно. И еще воображает, будто бы эта позорная должность должна Тиссу впечатлить. Мерзко!

Рыцари столкнулись, ломая копья. Два белых стяга повисли под щитами. Ничья. Второй разъезд. И тан де Монфор направляет коня вдоль ограды. Свистят мальчишки. Дамы закрывают лица веерами, отворачиваясь в притворном смущении.

– Позер, – фыркает их светлость, запуская руку в кулек с орешками, – Урфин его выбьет.

– Говорят, – Тисса осмелилась возразить, потому как совсем ничего не отвечать было невежливо, а соглашаться не позволяла обида на тана, – их сиятельство устал.

– Ага. И рука болит щит держать. Вчера вон надержался.

Магнус чистил орехи, роняя шелуху на дорогой ковер. Но их светлости не принято делать замечаний. А вот про руку тан ничего не сказал…

– Гийом это знает. И бить станет не в щит.

– Это нечестно!

– Точно. Но ты не переживай за Урфина, птичка.

Тисса и не переживает. Просто ей, как благородной даме, отвратительна всякого рода несправедливость. И если тан действительно болен – впрочем, утром у него с обеими руками был полный порядок, – он не должен принимать участия в турнире. Победа, вырванная обманом, унижает победителя.

На втором ударе Гийом де Монфор опрокинул соперника вместе с конем.

– Ох ты ж… – Их светлость помрачнел. – И надо было ему мальчишку калечить…

Глава 37

Соперники

Действо было впечатляющим, хотя несколько однообразным. Рыцари разъезжались, а потом, по сигналу, съезжались, норовя проткнуть друг друга копьем.

Копья были специальными, турнирными – то есть с тупым наконечником, на который еще коронка крепилась, распределявшая силу удара на несколько точек.

В общем, трещало громко, разваливалось эффектно, а трупов было по минимуму.

За рыцарями бодрым галопом носились турнирные служки, в чьи обязанности входило следить за соблюдением правил, а заодно уж помогать упавшим или падающим. Счет, как ни странно, велся на очки, и победитель определялся по итогам трех заездов.

Копье, сломанное о щит, – один балл.

О кирасу – два.

О шлем – три. Правда, местные рыцари бить в шлем воздерживались, подозреваю, не из сочувствия к остаткам мозгов соперника, но из сложности цели.

Падение с лошади или падение с лошадью являлось безусловным поражением. И, как мне объяснили, первый вариант менее почетен. Зато второй более травматичен. Я сама убедилась, насколько это страшно.

Почему-то я видела все очень подробно, словно в замедленном времени. Вот кончик копья касается щита и трещит, но не разваливается, как должен бы. А сам щит идет в сторону, выворачивая руку. Всадник кренится, копье скользит по броне, втыкаясь в щель между пластинами доспеха. Кажется, я слышала треск разрываемого мяса.

Железная бабочка на деревянном острие.

Жеребец встает на дыбы, но, не способный удержаться, падает-таки, всем весом обрушиваясь на ногу всадника.

Крика не слышно.

Турнирный служка замирает столбом, и к упавшему устремляются герольды и оруженосцы. Машут руками. Хватают за уздцы жеребца, который поднимается быстро и не пытается сбежать, но стоит, дрожа всем телом. А пурпурный рыцарь победно галопирует вдоль ограды. Его любят.

И розы падают под копыта коня, алые, как кровь на опилках. Их тотчас подсыпают.

– Такое иногда случается. – Кайя мрачнеет и трет подбородок.

Рыцаря – шлем его снимают, и становится видно, что паренек юн, – уносят. Он жив, и я надеюсь, что выживет. И что Урфин собьет спесь с пурпурного ублюдка.

По-моему, в этом наши с Кайя мысли сходятся.

А Гийом де Монфор останавливается у нашей ложи. Сняв шлем, он отвесил изящный, насколько это возможно в железе и верхом, поклон. Хорош, мерзавец. Темноволосый, кучерявенький, утонченный до изнеможения. Очи-озера, ресницы-опахала и девичий румянец на щеках.

Так бы и записала в херувимы.

– Победу в этом турнире, – крикнул он, и глас у сего ангелочка оказался трубным, – я посвящу вам, ваша светлость.

А оно мне надо?

– Вы сначала победите, – вежливо ответила я. – А потом и посвящайте.

Магнус захихикал, мерзко так. А Гийом, похоже, обиделся. Ну да, он к нашей светлости со всей душой, а мы тут выпендриваться.

– Будьте уверены. – Пурпурный рыцарь отсалютовал обломком копья.

Уверены мы не были, и, пожалуй, скепсис подлил масла в огонь. Или просто Магнус хихикнул чересчур уж громко? Но, дернув шеей, точно металлический воротник кирасы стал вдруг тесен, Гийом заявил:

– Теперь это дело чести. Если же я проиграю…

Он повысил голос, и теперь его слышали не только в нашей ложе.

– …то на этом же поле… поцелую сапог того рыцаря, который одержит надо мной победу…

Надо же, миры меняются, а понты остаются.

– …признав тем самым его славнейшим из всех рыцарей двора вашей светлости!

– Я хочу на это посмотреть, – пробормотал Кайя, глядя на де Монфора почти с нежностью. Кажется, турнир потерял былую томность.

– За что ты его не любишь? – Я проводила рыцаря взглядом, и пожалуй что не только я.

– Да не то чтобы не люблю…

Угу, скорее, стойкую антипатию испытывает.

– …он действительно очень хороший воин. Из лучших.

Это я сама вижу. Несмотря на воздушный облик, Гийом де Монфор знает, за какой конец копья держаться, как бы пошло это ни звучало.

– Но излишне жесток с оруженосцами.

Турнир шел своим чередом. И новая пара рыцарей – я с трудом сдержалась, чтобы не помахать Урфину, – сошлась в бою. Снова хруст. Обломки копий – «Гринписа» на них нет. Но обошлось без травм. Разменяв три пары, противники схватились за мечи.

– Он говорит, что закаляет волю. Воспитывает силу духа. Но как-то чрезмерно, что ли.

Звенели мечи. Кружились кони. В какой-то момент Урфин прижал соперника к ограде и просто приставил острие меча к горлу. Рыцарь выронил щит. Сдается, значит.

– Если так, то почему ты не вмешаешься?

Кайя посмотрел на меня с удивлением. Снова что-то не то ляпнула? Со мной бывает. Пора бы уже привыкнуть.

– Я не могу. Это… это как в брак вмешаться.

В некоторые браки стоило бы и вмешаться.

– Да и повода нет. Все живы. И учить он действительно учит. Ему многие желали бы отдать своих детей. А что до остального, то… рыцарь обладает полной властью над своими оруженосцами. Его долг – наставлять их. Твердой рукой.

Как-то Кайя это сказал нехорошо. И опять шрамы трогать полез. Оборвать бы ту самую руку, которая его наставляла, уродуя одновременно. Как жестокость может быть нормальной?