Изольда Великолепная, стр. 27

Руки Дункана были свободны, как и ноги.

– Я… я не нарочно!

– Конечно, дорогой, не нарочно. И поэтому ты сидишь, а он вот, – Магнус указал на стену, – он висит. Но если разговор не заладится, то и ты повиснешь. Кушать хочешь?

– Н-нет.

– А пить? На вот, выпей отварчика. Полегчает. Хорошие травки. От нервов помогают. От бессонницы… от дурости, если ее не слишком много.

Магнус сам налил из глиняного кувшина, и пленник не посмел отказать. Пил он большими глотками, давясь и кашляя. В камере остро, терпко пахло кровью, железом и огнем.

Эхо чужой боли Кайя привычно глушил.

– Выпил? Молодец. Сейчас мы быстренько поговорим, и все закончится. Правда, Дункан? Кайя, не стой, тебя слишком много. Дункан у нас славный малый. Это он купцов порезал. И ту деревеньку подпалил, за которую ты так испереживался. Доблесть показывал, дурачок. Но всецело осознал совершенные ошибки и готов оказать содействие.

Дункан облизал искусанные до крови губы и, бросив взгляд на стену, заговорил:

– П-порох… его н-не готовили. Его привозили. Отец собирался сам, но не успел. Селитру купил. И серу тоже. Не успел…

– Мортиры? – Кайя не любил это место, но вынужден был признать, что методы дядюшки весьма эффективны. А жалость… вряд ли те, кто попадал в подвалы Магнуса Дохерти, стоили жалости.

– Т-тоже п-привозили. Н-но обещали человека дать, который знает, как их делать.

– Не дали?

– Н-нет. В-велели тихо сидеть. Ждать.

– Чего?

Дункан заерзал на месте.

– Не молчи, дорогой, – поторопил его Магнус. – Не надо делать себе больно.

– Б-будет б-большая война. Фризия жива. И люди помнят. Скоро будут готовы. Есть руки, но не хватает оружия. Если оружие дать, то в каждом протекторате вспыхнет восстание. Не одно восстание! Протекторов на всех не хватит! И вы… вы тоже сдохнете! В муках!

– Конечно. – Магнус похлопал Дункана по плечу. – Все мы когда-нибудь сдохнем. А вот остальное любопытно. Кто доставлял порох?

– Ч-человек… я не знаю! Я правда не знаю! Отец встречал! А я… я только издали видел. И не разглядел.

– Жалость какая.

– Он… он…

– Что? – Магнус наклонился к пленному, но тот вдруг отшатнулся и, вытянув руку, взвизгнул.

– Вот он!

Кайя развернулся к двери. Заперта. Никто не входил. Никто не выходил. Факелы горят ровно, и тени спокойны.

– Ло… лов…т-те… – Дункан рванул воротник. И серебряные пуговки, надо полагать, взятые среди другой добычи каравана, посыпались на грязный пол. Лицо пленника посерело, глаза закатились.

– Вот ведь. – Магнус, склонившись над мертвецом, оттянул веко. – Эй ты, подойди.

Палач вернул прут на жаровню и подошел.

– Кто-нибудь заходил?

Палач после недолгого раздумья ткнул себя в грудь.

– Что-нибудь приносил?

Кивок. И палец, указавший на кувшин. Травяной отвар, которым дядюшка потчевал каждого своего клиента, считая, что это способствует установлению взаимопонимания, выглядел обыкновенно. А вот на вкус слегка горчил.

Черный корень. Редкостная дрянь. И дорогая.

– А брал где? – Магнус явно раздумывал над тем, не подкупили ли палача. Тот пожал плечами и нарисовал в воздухе знак, который Магнус истолковал по-своему.

– Похоже, пора мне менять привычки. Это же надо было так опростоволоситься. Старею я, старею…

Кайя переступил через мертвеца и подошел ко второму пленнику. Он был жив и в умелых дядюшкиных руках мог бы долго сохранять некое подобие жизни. В представлении Магнуса это было справедливо. Но Кайя приподнял обожженный подбородок и, положив пальцы на шею, сдавил. Шея хрустнула.

Это была легкая смерть.

– Мавр, – сказал дядюшка. – Как есть мавр… добрый чересчур. Что делать будешь, когда меня не станет?

– Не знаю, – честно ответил Кайя.

Глава 15

Лошади и тигры

Утро.

Свет пробивается сквозь витраж, расплескивая по полу разноцветные лужи. В детстве мы строили замки из песка, а в окна вставляли осколки бутылок. И наши замки, кривоватые, ненадежные, сияли всеми цветами радуги.

Было хорошо.

Не стоит вспоминать. От воспоминаний только головная боль. И Гленна появляется вовремя: снова все, как раньше, или почти. Но сейчас люди боятся на меня смотреть. Не слышны, не видимы. Тени, а не люди. Не хочу думать об этом.

Сегодня я – кукла. Позволяю себя одевать, расчесывать и только от пудры с румянами отказываюсь. Пожалуй, я достаточно бледна.

Меня провожают, если не сказать – конвоируют.

Двери, двери… Эхо собственных шагов заставляет морщиться. И ладонь зудит. Вчера тоже чесалась, но не так сильно. Леди не расчесывают руки. Ну или хотя бы делают это незаметно, притворяясь, что разглаживают несуществующую складку на юбке – и несколько дольше обычного.

– Леди Изольда Дохерти! – орут над ухом, прежде чем распахнуть дверь.

Наша светлость.

Надо улыбнуться и сделать вид, что все хорошо. К обеду и вправду станет хорошо, я привыкла уже. А сейчас притворюсь. Леди ведь часто притворяются.

Потолок стеклянный, и кружевные тени рам ложатся поверх мраморного пола причудливым узором. Я любуюсь им секунду или две, достаточно долго, чтобы собраться с мыслями.

Ах да, реверанс…

– Что случилось, птичка моя? – Вопрос этот задал не Кайя. Их светлости вообще не было в гостиной. Зато присутствовал старичок самого жизнерадостного вида. – Бледна, бледна… ни кровиночки на лице!

Рыжеволосый и рыжеглазый. Родственник?

Я не расположена сегодня к знакомству с родственниками. Но старичок улыбался так искренне, что не ответить ему улыбкой было невозможно. Широкоплечий, с непропорционально длинными руками, он передвигался с какой-то обезьяньей ловкостью. И, оказавшись рядом со мной, взял за руки.

– И рученьки холодные, – вздохнул он с непритворным огорчением. – Неужели мой племянничек так тебя напугал?

Племянник? Дядюшка, значит.

– Нет.

– От и хорошо. Не пугайся. Чего его бояться? Ворчал небось? Это он умеет. Только это и умеет. – Старичок подмигнул мне сначала левым, потом правым глазом. И вид у него сделался лукаво-разбойный. – Ну, будем знакомиться? Я – Магнус Дохерти, но можешь называть меня дядюшкой Магнусом. Или просто дядюшкой.

– Изольда.

Дядюшка Магнус обошел меня с одной стороны, с другой, осматривая куда как внимательно. Удивительное дело – обидно не было, уж больно восхищенным был его взгляд. На меня никогда и никто так не смотрел. И даже если дядюшка притворялся – а в этом я почти не сомневалась, – все равно приятно.

– Ну, пойдем, птичка моя. Ты прямо дрожишь вся. А худенькая какая! Не заболела ли ты?

– Нет. Сон плохой.

– Сон… всем снятся плохие сны. Но это только сны. – Дядюшка Магнус усадил меня за стол – длинный такой стол, разделявший комнату пополам. Сам же уселся рядом, чересчур даже рядом. – Скушай булочку. И меда возьми. Мед – лучшее лекарство от ночных кошмаров.

Он протянул мне разрезанную пополам булочку и сам же полил медом. Щедро так полил.

– Простите, а где… их светлость?

– Наша здесь. Ваша тоже. А их светлость, – дядюшка Магнус фыркнул, – где-то бродит. Небось вчерашний день ищет. Найдет и вернется. А не вернется, так разве ж нам плохо?

Отнюдь, нам хорошо: головная боль отступила и слабость тоже. Но как-то неудобно начинать без Кайя. И пусть дядюшка Магнус – милейшее существо, но…

– Ну, вот и закручинилась, ласточка. Улыбнись. Женщина должна улыбаться. Моя жена вот улыбалась всегда. И мне на сердце становилось радостно.