Изольда Великолепная, стр. 23

– Туфли подойдут? – Кайя говорил мало и с каждой минутой мрачнел все больше.

– Туфли? Наверное.

Урфин и сам не знал, подойдут ли.

Первая туфелька сгорела в синем огне, подарив сноп ярких искр, которые долго держались в воздухе. Искры пахли конским навозом.

– И что это значит? – поинтересовался Кайя голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Браслет он крутил в пальцах, поворачивая то одной, то другой стороной.

– Ничего. Наверное.

Вторая туфля плавилась медленно, но получалась не белая пророческая жижа, как должно быть, а черное маслянистое пятно, которое с радостным шипением разъедало чашу.

И четкой картинки не появилось. Скорее уж запахи, звуки… будто играет кто-то, поет, и недурно. Ощущение тепла. Покоя. Неудобство, но не сильное. Грохот колес по камню. Голоса.

Песня знакомая. Урфин определенно слышал ее прежде. И все остальное… костры, люди, лошади, повозки. Дымы, запахи, множество запахов. Все вместе и…

Чаша треснула, разрушая робкую связь.

Но увидел Урфин достаточно.

– В замке она. – Он подошел к окну и распахнул, позволяя ветру очистить комнату и от смрада, и от искр. – Где-то там… видишь?

Кайя видел. Зажатое меж высоких стен, кипело человеческое море. Сотни костров, словно глаз, глядели на поседевшее небо. И сыпал редкий дождь, а облака грозили вовсе убрать солнце.

– Идем. – Урфин ткнул ложечкой в черную жижу, и та отпрянула, оставив на каменной поверхности стола проплавленный след. – Скоро стемнеет.

– С ней все хорошо?

Кайя умел задавать неудобные вопросы. А Урфин не умел врать ему.

– Не знаю. Странно все. Она спокойна, но кому-то плохо. И кровью пахнет.

Вот не следовало этого говорить. Не следовало.

– Найду, – пообещал Урфин жиже, – и выпорю. Зачем так людей нервировать?

Глава 13

Любовь к театру

Смеркалось. Точнее, серелось. Дождь то прекращался, то начинался вновь, но в остальном мир пребывал в гармонии с собой. Горел костер, доедая остатки дров. Пустой уже котелок стоял, наполняясь водой. Обжигающая крупяная каша была вкусна, и я собирала с деревянной миски последние крупинки. Голод отступил, на смену ему пришло состояние осоловелое, полусонное. В таком неплохо мечтается. Лаашья, почти не различимая в сумерках, тихо мурлыкала под нос песенку, а Сиг возился с порванной струной. Я думала об исчезнувшей стране.

И о том, что в моем мире нет рабства, зато есть порох и демократия. Стал мир лучше?

Не знаю.

– Спой, Сиг, – попросил Сержант, стряхивая каплю с рукава.

– А что я? Я уже напелся. Вон пусть она и поет. На вот. – Сиг протянул инструмент, этакую тыквину с тугими струнами и длинным, что журавлиная шея, грифом. – Ледей с детства петь учат.

Похоже, и здесь я буду исключением. Меня даже почти обязательная музыкальная школа благополучно миновала за полным отсутствием слуха. Но петь я пыталась, получая от процесса искреннее удовлетворение, пока Машка не сказала, что мое пение наносит ей глубокие душевные травмы…

Мне не хотелось травмировать новых знакомых.

– Я не умею, – призналась я, возвращая инструмент.

– Откуда ты такая выискалась? – Сиг обнял его и подпер грифом подбородок. – Одета не как леди, а платье дорогое…

Было дорогое, а теперь вряд ли на тряпку сгодится. Жаль. Мне платье нравилось. Может, больше у меня никогда не будет таких платьев.

– …петь не умеешь… про Фризию слыхом не слыхивала… сильно издалека, да?

– Сильно.

Его не думали одергивать, да и чувствовала я чужое любопытство.

– …а лошадей вот лечишь…

– Чего тебе надо?

– Скучно, – честно признался Сиг. – Хуже скуки зверя нету. Вот, думаю, порасспрошу, послушаю байки… все веселее.

И ведь не отцепится. Ладно, про то, что я не из этого мира, сказать можно. Я уже успела убедиться, что здесь к существованию параллельных миров относятся весьма спокойно. Но Сиг ведь не угомонится. Он полезет выяснять, как устроен мир… И что там Сержант говорил про опасные слова?

Или станет спрашивать, чего мне в замке понадобилось. И доберется до договора и моей короткой, аки кротовий хвост, семейной жизни, которая ушла под этот самый хвост. Мне не хочется об этом говорить.

А о чем хочется?

Если нельзя говорить правду, надо соврать.

Если лень придумывать ложь, надо использовать чужую.

– Скучно, значит… – Я погладила Снежинку по носу. – Байку… расскажу.

Когда-то, классе этак в десятом, я записалась в театральную студию. Ну, студией она лишь звалась – кружок при чудом уцелевшем ДК. Руководил им немолодой, но весьма энергичный Владлен Яковлевич, и как-то его энергии хватило, чтобы, придя однажды, я осталась. На месяц. Год. И больше.

Мы ставили «Отелло».

И Колька, которому отдана была роль несчастного доверчивого мавра, неуловимо походил на Сига. Не потому ли я вспомнила сейчас? Колька чернил гуталином лицо, а губы мазал красной помадой, но никто не смеялся над ним.

Я была Дездемоной, но ровно до тех пор, пока не появилась Машка. И роль передали ей, а других, подходящих для меня, не нашлось. Вот и осталось играть саму себя – верную тень на подмостках жизни. Разве я не понимала того, что происходило?

Понимала.

А почему терпела?

Была причина и, наверное, осталась, если я опять играю в прятки с собой.

Слабо зазвенела струна, подхватывая оборванную фразу.

– Продолжайте, леди, – подбодрил Так, присаживаясь у костра.

Продолжу. Точнее, начну сначала. Текст я помню где-то на две трети. Оставшуюся треть как-нибудь вытяну…

– Итак, – я обвела взглядом моих слушателей, – жил-был мавр по имени Отелло…

Сиг получит свою историю. А я… если выгонят из леди, в актрисы пойду.

Цепь огней веером расходилась от ворот. Узкая полоса света ползла по камням, то и дело выхватывая самые разные предметы. Тележное колесо. Разворошенную гору соломы, в которой копошился пьяный. Палатку. И людей, собравшихся у костра. Кости громко стучали по доске. Кто-то кричал, обвиняя, кто-то оправдывался. Кайя слышал совокупное настроение толпы.

Раздражение.

Усталость.

Обида.

И с трудом сдерживаемый гнев. Чей-то крик бьет по ушам. И Кайя с трудом вынырнул из этого плотного человеческого моря. Нельзя. Он не в том состоянии, чтобы держать равновесие. Будет всплеск – в последнее время Кайя все чаще подходит к грани – и накроет всех. Злость перейдет в ярость, а обида забудет пределы. И вместо слов люди схватятся за ножи. Кровь польется… Это дом. Кто льет кровь в собственном доме?

– Спокойно. – Урфин рядом.

Хорошо. Урфин нужен. Он подсказал, где искать, и если прав, то Изольда здесь. Двор обыскать проще, чем замок, пусть даже люди прячутся от случайного света. Каждый вспоминает свои преступления, и общий страх опять пробует Кайя на прочность.

Со страхом бороться проще, чем с гневом. Страх Кайя просто поглощает.

Стенобитные орудия что деревянные слоны. Урфин рассказывал про слонов. И про драконов тоже. Про моря из кипящего газа, хотя Кайя не представляет, как газ может закипеть. Но Урфину верит.

И если думать о тех историях, получается ненадолго отвлечься.

Требушеты. Онагры. И выводок баллист в тени огромной осадной башни, на боку которой видны свежие подпалины. Еще три сгорели… лорд-канцлер опять станет пенять на расходы, намекая, что Кайя и без осадной башни справился бы. И будет прав – справился бы, но так неправильно.

Воюют люди. Кайя помогает.

– Погоди, – Урфин остановился, вслушиваясь в сумерки, – погоди… может, не настолько плохой из меня маг…

Он поворачивался, как лоза в руке лозоходца, чтобы указать на строй сомкнутых спин.

Толпа. В толпе как явлении нет ничего удивительного, но эта толпа была молчалива и сосредоточенна. А еще от нее не било гневом, готовностью к войне, которая есть в любом скоплении людей.