Кирюша из Севастополя, стр. 18

Сердцем Кирюша тянулся в Сенную, а рассудком всецело был на стороне Кебы. Рулевой правильно угадал, сказав, что настоящий моряк ни под каким предлогом не изменит своему кораблю, пока тот в строю, плавает и действует. Маленький моторист причислял себя к настоящим морякам. Язвительное предположение Кебы о том, что Кирюше придется отсиживаться у неизвестного деда в хате, словно резнуло ножом. Самолюбие подростка страдало от одной мысли, что он не сумеет вернуться во-время и прозевает час, когда начнется наступление и сейнера двинутся в Севастополь. Даже если он проберется туда раньше их, все равно его не примут на корабль и назовут дезертиром. В темноте пещеры перед ним возникали отчужденные лица Андрея Петровича, старшины Баглая, командира дивизиона, всех, кто узнает, что он, несмотря на совет Кебы, отправился с Федором Артемовичем, по сути — сбежал куда глаза глядят, хотя должен был вернуться на сейнер.

Размышления маленького моториста прервал громкий голос Федора Артемовича.

— Вылезайте! — долетело в пещеру. — На горизонте ни души, а бора передышку сделала. Рюкзак прихватите!

Кеба вопросительно обернулся к подростку, надеясь, что услышит его ответ о маршруте, но не дождался и, махнув рукой, на четвереньках выполз наружу.

Кирюша, нацепив автомат и волоча оба рюкзака, покинул пещеру.

На дне балки все еще было темно. Густые кусты заслоняли тропинку, идущую среди них вверх по склону, и не пропускали дневного света в гущу зарослей держидерева.

Несколько минут рулевой и маленький моторист молча продирались сквозь колючие кусты.

— Так что же надумал? — не утерпел Кеба.

С глаз Кирюши, едва он вылез из кустов и выпрямился, будто сорвали повязку. Он зажмурился от дневного света и, снова открыв глаза, поднял их к вершине обрывистого склона балки.

На самом краю ее, выставив голову над обрывом и настороженно поглядывая по сторонам, пристроился в позе наблюдателя Федор Артемович.

— Иду, — коротко сообщил подросток. — Подсоби втащить рюкзаки.

— Куда? — не поняв, переспросил рулевой, но Кирюша, не расслышав, начал карабкаться по осыпающемуся склону.

— Не сорвись! — крикнул сверху Федор Артемович и, как только подросток взобрался поближе к нему, ухватил его за руку и рывком вытянул на глиняный выступ.

Кеба поднялся сам.

— Теперь отыщите!

Федор Артемович повел взглядом вниз и заулыбался, заметив вытянутые от удивления лица спутников.

Кеба даже присвистнул:

— Вот это маскировка! Если не знать, как мы, ни за что не догадаться.

Кирюша тоже не сумел точно указать вход в пещеру, где провел ночь.

Непроницаемая чаща держи-дерева совершенно скрывала дно глубокой, расширяющейся к морю балки. Цепкие ветви смыкались над ней, свисая с обоих склонов, образуя колючий свод и отбрасывая вечную тень, в которой тонул пристальный взор человека. Верхняя половина склонов была отвесной, лишена растительности и пробуравлена множеством норок полевых мышей и гадючьих гнезд.

— Здесь таких балок пропасть, — сказал Федор Артемович. — До Анапы вернее всего продвигаться по ним, а там обойти стороной и по камышам и солончаками — почти до самой Тамани. Но в твою сторону, Кеба, лучше за шоссе перейти и по кукурузе шагать. Не дали фрицы людям убрать ее. Где конями и танками потоптана, где целиком на корню. Гибнет добро, гниет, мерзнет…

— Найду где проскочить, — отозвался рулевой. — Выходит, мы разошлись, товарищ Вакулин. Что же, не гора с горой, может еще и повстречаемся.

— Непременно. Доложи комдиву, что высадился благополучно. Пусть присылает за мной, как условились.

— Есть.

Кеба стиснул Кирюшу за плечи:

— Прощевай, чинарик. Кланяйся от всех черноморцев, если попадешь в Севастополь.

Маленький моторист сердито высвободился из объятий рулевого и негодующе уставился на него.

— Сто раз тебе говорить, что иду обратно! Чего ты меня допекаешь? — проговорил он дрогнувшим голосом и перевел насупленный взгляд на бывшего шкипера. — В Сенную не хочу. Тоже дело — сидеть у деда на печке!

Федор Артемович и Кеба переглянулись.

— Ладно, — помолчав, сдался Федор Артемович. — Беру тебя до конца.

Кирюша недоверчиво покосился.

Федор Артемович развязал вещевой мешок:

— Возьми харч, Кеба.

— Не надо! — воскликнул Кирюша и протянул свой рюкзак рулевому: — Неси. Я тебя охранять буду. — Он положил обе руки на автомат и выставил вперед левую ногу. — Увидите мамашу и брата Николку, Федор Артемович, поцелуйте за меня. Скажите, что каждый день о них беспокоюсь и думку про Севастополь ношу при себе. Не говорите, что не пошел с вами. А то как хотите… Про Наташу обязательно передайте: вылечилась. И скажите мамаше: где ни воюю, все равно за наш Севастополь.

— Добре! — взволнованно произнес Федор Артемович. — Передам. Это очень правильно ты сообразил: где ни воюем, все равно за наш Севастополь бьемся.

Он обнял маленького моториста.

— С характером ты, Кирюша, выгребешь… Ну, снялись с якоря, друзья. Двигай, Кеба.

Рулевой разом вытащил из балки Федора Артемовича и Кирюшу.

— Силища! — с завистью проговорил бывший шкипер и, не отпуская пальцы Кебы, согнул их в огромный кулак. — Пропащий тот фриц, которого угостишь этакой штукой… Побереги хлопца, Игнат.

Он разжал кулак рулевого и прощально потряс его руку.

— Постой, товарищ Вакулин… — Кеба вытащил из кармана зажигалку. — Возьми на дорогу.

— А сам с чем остаешься?

— Мне Кирилл Трофимыч новую смастерит.

— Ну, спасибо, — признательно сказал бывший шкипер. — Покажу мамаше искусство сынка. Бувайте, друзья.

— Счастливого пути, — от души пожелал Кеба. — Чуешь, опять бора сорвалась! — подосадовал он, завидев на прибрежной равнине быстро перемещающуюся полосу взвихренной пыли.

Шквал холодного ветра пронесся над балкой.

— Бора нам кстати, — ответил Федор Артемович. — Гляньте: ни человека, ни птицы, ни фрицев… Выше нос, Кирюша! Желаю удачи.

Он снял шапку и низко поклонился.

Кеба и Кирюша одновременно козырнули и, в свою очередь, сняли шапки, не надевая их и не трогаясь с места, пока одинокая фигура человека в сером ватнике и с горбом рюкзака на спине не спустилась в ближнюю балку.

Тогда рулевой нахлобучил шапку и обернулся в сторону, противоположную той, где исчез бывший шкипер.

Справа, до штормовых туч, неровной темной стеной обрамляющих горизонт, простиралось пустынное, в гребнях пены Черное море. Ни дымка, ни паруса, ни силуэта не было в нем. Вдоль извилистой береговой черты замерзшими валами зыби тянулись заросшие сухим репейником, дерезой, бурьяном и держи-деревом бугры и холмы. За ними вздымалась черно-синяя круча горы Мысхако. Напротив нее выступали из моря освещенные ранним солнцем зубцы восточного берега у входа в Цемесскую бухту, увенчанные отвесной громадой Дообского мыса, до которого обоим морякам надо было добираться через неисчислимые и неведомо какие препятствия и вражьи ловушки. Левее Мысхако, меж буграми и холмами, раскинулась заволоченная дымкой штормовой пыли, в проплешинах черных и рыжих пустырей, в желто-грязных пятнах полей неубранной, пересохшей и посеревшей от времени кукурузы бесконечная прикубанская равнина. Петляя, вело через нее в дымчатую даль шоссе, соединяющее рыбачьи поселки и местечки на пространстве от Керченского пролива и Таманского полуострова до Новороссийска, а рядом с ним лежала невидимая и единственная для рулевого и маленького моториста дорога.

Часть третья. Дорога в жизнь