Кирюша из Севастополя, стр. 16

Наконец шорохи впереди смолкли.

— Стоп, — раздался над ухом Кирюши сиплый голос Федора Артемовича. — Переждем до рассвета, чтобы не нарваться на скрипачей: их дозоры шляются кругом балки… Выжимайте воду из робы, а тогда залазьте в гостиницу. Отдельных номеров, правда, нет, но тепло.

— Эге, — обрадованно сказал Кеба, — попали в то место, где боцман и сигнальщик с восемьдесят седьмого Эс-Ка [13] ховались, когда их шлюпку разбило, как нашу.

— То самое, — подтвердил Федор Артемович, разувшись и выливая из сапог воду. — Такую пещеру вырыли, что в ней зимовать вполне возможно.

— Пещеру? — восхищенно переспросил Кирюша, стаскивая неподатливые сапоги.

— Давай-ка на пару выкрутим, — предложил Кеба, помогая ему снять мокрый ватник. — Берись, Кирилл Трофимыч, поднатужься.

Поторапливаемые холодом, они быстро выжали воду из одежды.

— Лезь сюда. Ниже голову…

Последние слова Федора Артемовича прозвучали будто из-под земли.

Вытянув, как пловец, руки, Кирюша протиснулся в узкую дыру, вырытую в склоне балки, и сразу почуял приятный запах сухой земли и прелой травы.

Пахну?ло теплом, но ощущение его вызвало приступ неудержимой дрожи, как всегда, когда озябшее тело начинает согреваться.

Кирюша подполз к Федору Артемовичу и распластался возле него на травяном ложе.

Рулевой примостился обок подростка.

Некоторое время все молчали, раздумывая над каверзой, какую им подстроила бора. Одно было ясно без споров: сейнер не мог ждать до утра вблизи места высадки. Такая неосторожность несомненно привлекла бы внимание немецко-румынских дозоров к Балке Разведчиков. Кроме того, он рисковал, если рассвет застанет его здесь, оказаться мишенью для вражеских самолетов, которые спозаранку всякий день барражировали над Цемесской бухтой и ее окрестностями.

Кеба вздохнул.

— Закурить бы! — просяще сказал он. — Не подымишь — не подумаешь. Трубка моя в кармане, табачок в коробке… А, товарищ Вакулин?

Федор Артемович, за которым Кеба этим вопросом признал старшинство, рассмеялся.

— Ты, друг, малое дитя: лишь бы соску дали. Кури, пожалуйста, никто не увидит. А вот где спички возьмешь? Мои отсырели.

— На войне спички ни к чему, — авторитетно заявил рулевой и заворошился в сухой траве. — Имею подарок на всю жизнь от Кирилла Трофимыча. Полюбуйся, — похвалился он, зачиркав зажигалкой, и, прикурив, передал ее вместе с табаком Федору Артемовичу. — Смастерил что надо. Сверни потуже, товарищ Вакулин. Не табак, а перец. Жинка на огороде возле хаты сажала. Как закурю, так про нее и вспомню. Отсюда до моих рукой подать. По бережку итти — в самую горку упрешься, а на ней мои… — мечтательно протянул он и вдруг предложил подростку: — На, затянись разочек, согреешься.

— Куришь, Кирюша? — удивился Федор Артемович. — В Севастополе, помню, был некурящим.

— Потягивает, — посмеиваясь, ответил Кеба за Кирюшу. — Самостоятельный чинарик. И письма барышням пишет. В Батуми. Там у него, кажется, Наташа имеется. Невеста.

Кирюша даже перестал стучать зубами и от неожиданности подавился дымом. Его лицо словно охватило полыхающим пламенем, но спасительная темнота скрыла смущение.

— Чего ты насмешки строишь? — обиженно проговорил он, когда прокашлялся. — И письма написать нельзя… Не верьте ему. Наташин батька плавал капитаном на «Буревестнике», вы его знаете — Степан Максимович Логвиненко. Утонул. Его на траверзе Сарыча «юнкерсы» разбомбили. Я с ней в одном доме жил. Ее эвакуировали раньше меня, а потом мы в Махиджаури встретились. Вместе в госпитале были. И никого у нее нет. Я и пишу.

— Добре, добре, — похвалил Федор Артемович.

Кеба ласково обнял подростка за плечи.

— Не серчай! — И признался: — Пошуткуешь, посмеешься — горе и отсунется подальше. Думаешь, не тошно, если все мои — жинка с сынком, сеструха с мамашей — в Станичке у немцев? Не поспели уйти с добрыми людьми на ту сторону…

Он взял у Кирюши трубку и жадно затянулся. Розоватый отсвет огня на миг озарил прилипшие к вискам, мокрые волосы Кебы, хмурые глаза под нависшими бровями, брызги моря, слезинками ползущие с бровей по скулам.

Огонек в трубке, угасая, превратился в крохотную тлеющую точку. Тоскующие глаза Кебы исчезли во мраке пещеры.

— Не журись прежде срока, — посоветовал Федор Артемович. — Хуже нет, чем растравлять себя догадками. Все равно что привязать камень на шею и ни с того ни с сего в море нырнуть.

— Ну, я еще не одного фрица туда спроважу! — пообещал Кеба.

— Про то и разговор, — подхватил Федор Артемович. — Значит, первым делом надо план наметить, куда тебе с Кирюшей податься. Ты как рассчитываешь?

Рулевой подумал.

— Подождем тут до завтра. Может, придет Баглай.

— А если не найдет? Или немцы помешают? Время терять негоже.

— Тогда махнем вокруг бухты. Каждую тропку с детства знаю. Проберемся к своим. Так ведь, Кирилл Трофимыч?

— А шлюпка? — вдруг встрепенулся Кирюша.

— Что шлюпка?

— Утром немцы увидят ее, а мы еще здесь. Вот и дождемся Баглая.

— Молодец! — быстро сказал Федор Артемович, одобрив предусмотрительность подростка. — Куда же деть?

— Камней насовать в нее и утопить, — предложил тот. — Идемте.

Он приподнялся.

Федор Артемович удержал его за полу ватника.

— Успеем. До рассвета на берегу делать нечего — не отыщем. Как начнет развидняться, так и отправимся. Пока грейся и обсыхай помаленьку. Жмись до меня. А ты, Кеба, прикрой его с того боку.

Стиснутый с двух сторон, Кирюша блаженствовал. Тепло разливалось по всему телу, дрожь унялась. Вместе с теплом подкрадывалась сонливость. Веки слипались. Напряжение, испытанное с момента отплытия сейнера из базы, сменилось усталостью. Далеко-далеко убаюкивающее-ритмично шумел прибой. Монотонно гудела бора.

Сопротивляясь сну, Кирюша таращил глаза, переводя мутный взгляд с огонька трубки в зубах рулевого на огонек цыгарки Федора Артемовича. Будто два огненных зрачка тлели в ночной тьме, невпопад расширяясь и вспыхивая, озаряя неясным светом насупленные лица и низкий свод земляной пещеры, пока оба разом не погасли.

Так показалось маленькому мотористу в ту секунду, когда сон одолел его и увлек за собой из Балки Разведчиков на борт штормующего сейнера.

Секрет шкипера

Кирюше приснилось, что он благополучно вернулся на свой сейнер и, сменив механика, принял вахту в моторном отсеке. Стрекочущий мотор дышал благодатным теплом, пыхая в лицо подростку синеватыми волнами чада. Было приятно прислоняться к нагретым металлическим подпоркам, прикасаться к ним озябшими пальцами… Волна повалила сейнер на бок под предельным углом. Дверь из отсека в кормовую рубку распахнулась, из нее потянуло холодом. Кирюша кинулся к двери, чтобы прикрыть ее. Она не поддалась. Холод все глубже проникал в моторный отсек, растворяя тепло, студил металлические части, забирался под взмокшую от пота одежду. Дверь не закаталась, несмотря на отчаянные усилия Кирюши…

Мальчик продолжал спать, борясь во сне с неподатливой дверью, а в действительности ворочался, огребая вокруг листья и сухую траву, обкладывая ими себя, ежился, прижимаясь лицом к подогнутым коленям, натягивал на голову короткий воротник ватника, не желая расставаться с теплом и забвением…

Холод безжалостно разбудил его.

Спросонья Кирюша пошарил по сторонам. Сознание одиночества моментально развеяло сон, а память окончательно восстановила ход событий, оборванных сном, и обстановку, в которой находился подросток.

Ему стало не по себе.

— Федор Артемович! Кеба!.. — негромко позвал он.

Никто не откликнулся.

Встревоженный, Кирюша потянулся к изголовью, где лежали автомат и рюкзак.

Веши и оружие были на месте. Возле них, прикрытый листьями, бугорком торчал вещевой мешок Федора Артемовича.

Маленький моторист несколько успокоился, угадав причину отсутствия спутников: должно быть, они отправились на взморье, чтобы спрятать или уничтожить разбитую шлюпку.