Кирюша из Севастополя, стр. 15

Высадка в ночь

Все было собрано заранее, на всякий случай, и сложено в ящике под нижней койкой: ватный костюм, шапка-ушанка, неразлучный автомат, вывезенный Кирюшей из Севастополя, плоский трофейный штык-тесак, высокие сапоги, смазанные дельфиньим жиром для мягкости и для того, чтобы не пропускали воду. В тощем рюкзаке, извлеченном из ящика, хранился боевой и продовольственный НЗ [11]: диски с патронами для автомата, несколько банок консервов, сухари, пара гранат.

Труднее всего было надеть сапоги: мешали толстые ватные брюки. Сколько ни пыжился Кирюша, но голенища, как назло, не растягивались и напоминали складки мехов баяна.

С грехом пополам ему удалось совладать с ними.

Обмотав шею шарфом, он завязал на горле тесемки наушников, застегнул ватник и нацепил автомат.

Дверца капа [12] завизжала.

— Готов? — осведомился сверху Баглай. — Вира на палубу!

Вскинув на спину рюкзак и на ходу поправляя на плечах лямки, Кирюша быстро взобрался по шаткому трапу навстречу ветру.

Дождь острых соленых брызг сыпался из черного отверстия капа в лицо, колол глаза, нос и щеки. Брызги скатывались за шиворот и щекочущими струйками стекали вниз по спине.

Стало холодно и тоскливо.

Тревожно озираясь, Кирюша старался различить в ночном мраке кого-нибудь из тех, с кем предстояло делить опасное путешествие на шлюпке. Мгла растворила и фигуры моряков и очертания надстроек сейнера, но как только глаза мальчугана свыклись с темнотой, в ней смутно забелело море. Его можно было принять за усыпанную снегом равнину: вспененные гребни слились в сплошной белый покров. Их шипение отчетливо раздавалось в гуле боры; вздымая сейнер в беззвездную высь или перекатываясь через него, они мчались к невидимым скалам, куда надо было высадить Федора Артемовича.

— Ты, Кирюша? — спросил тот, когда подросток столкнулся с ним в темноте. — Ну и зарядила погодушка… Ступай в кубрик, пока не поздно.

— Федор Артемович! — с таким упреком воскликнул маленький моторист, что пассажир оставил уговоры и, окликнув Баглая, сказал, что согласен итти один, если старшина пожертвует шлюпкой.

Баглай подумал.

— Не выйдет, товарищ Вакулин, — ответил он. — Мы должны доставить тебя до места, а не кинуть посередке моря. От кого узнаем, добрался ты чи нет? Всех благ, товарищ. Как назначено, придем за тобой в эту пору.

— Спасибо на добром слове, — признательно проговорил Федор Артемович и взялся за скользкую кромку фальшборта.

Сейнер стремительно качнуло.

— Погоди прыгать, — предупредил старшина, — а то угодишь мимо. Принимай, Кеба! — позвал он рулевого, который первым слез в пляшущую под бортом шлюпку.

— Левее… еще… вот так… — донеслось из мглы, когда сейнер накренился в обратную сторону, а Федор Артемович повис на руках над морем. — Скачи, борода! В порядке… Старшина, давай помощника!

Баглай потянул стоящего рядом маленького моториста.

— Держись, Кирюша, — напутствовал он, помогая подростку спуститься за борт.

Сильные руки рулевого подхватили Кирюшу и поставили на ускользающее дно шлюпки.

— Садись ближе до кормы, — приказал Кеба. — Отдавай, старшина!

Коротко хлестнул по мокрому борту конец швартова, брошенный Баглаем, и в ту же секунду ветер и зыбь повлекли шлюпку прочь от сейнера.

Подхваченная борой, она без помощи гребцов помчалась в ночь, кружась в толчее волн, взлетая на головокружительную высоту и неудержимо соскальзывая с гребней в пропасти водоразделов. Вихрь брызг и пены сопровождал шлюпку, словно намереваясь унести ее на край света.

— Пригнись! — долетело с кормы. — Хватайся за банку!

Кирюша обнял обеими руками доску сиденья и охнул от боли. Волна смаху толкнула его, окатила с головы до ног и придавила к доске. Диск автомата врезался в грудь с такой силой, что было невозможно сдержать стон. Ватная одежда сразу набухла, впитав воду, как губка, и железными обледенелыми доспехами прильнула к телу.

Продолжая держаться одной рукой за выступ сиденья, Кирюша другой скорехонько передвинул автомат на бок и, заслышав шипенье очередной волны, снова распластался на дне шлюпки.

С каждым мгновением бора влекла шлюпку все ближе к острозубым уступам береговых скал, к неприметной в ночи расщелине, которая имела условное название Балки Разведчиков.

Ночь скрывала все, кроме неровной полосы прибоя. Вой боры и грохот наката дополняли друг друга, поглощая любой посторонний звук, но маленькому мотористу чудилось, что стук его зубов слышен на все море.

Кирюша продрог и, коченея без движения, трясся мелкой дрожью, ожидая, когда Кеба подаст сигнал, что пора взяться за весла: единственная возможность согреться и унять дрожь.

Ожидание было напрасным. Бора вполне заменяла гребцов. Кеба сознательно приберегал свои и Кирюшины силы на обратный путь. Испытания только начались, и неизвестно, что в конечном счете было труднее: высадка пассажира на захваченный противником берег или возвращение на веслах наперерез штормовой зыби.

Гребень огромной волны зашипел возле борта с такой силой, будто неподалеку выпускали пар из котла.

Не оглядываясь, Кирюша прижался к дощатому сиденью и почувствовал, что шлюпка, став почти вертикально, взбирается на отвесную гору.

Сердце замерло, угадав близкую беду, хотя Кирюша и не сообразил, что произошло, когда невыносимый удар вырвал из его рук спасительную доску. Холодная муть с торжествующим ревом сомкнулась над ним, а слух болезненно уловил хрустящий звук: треснуло и раскололось днище шлюпки, разбитой о камни.

Кирюша захлебнулся и, вращаемый водоворотом прибоя, забарахтался в пене на скалах, напрасно силясь задержаться, на их скользких от водорослей, покатых стенках.

— Федор Артемович! Кеба! — испуганно выкрикнул он и налетел на препятствие, принятое им за камень.

— Ша! — сердито прогудел рулевой, схватив Кирюшу за шиворот.

— До балки! Ходу до балки! — узнал подросток голос Федора Артемовича и, цепляясь за Кебу, выкарабкался на берег, еще не понимая, что стряслось непоправимое.

Балка Разведчиков

Это было странное путешествие впотьмах, по невидимым крутым склонам, спускам и обрывам. Кирюша то спешил вприпрыжку за Кебой, когда идущий впереди Федор Артемович ускорял шаги, то полз вслед за рулевым, потеряв представление о времени, расстоянии и направлении. Только по рокоту прибоя, который с каждой минутой слышался все глуше и отдаленнее, подросток догадывался, что Федор Артемович уводит их прочь от моря. Скользкая галька и мокрые выступы прибрежных скал, покрытые морской пылью, остались позади. Под ладонями Кирюши были острые комья глинистой почвы, затвердевшие от ночных заморозков; хрустели, поддаваясь нажиму тела, замерзшие лужицы; попадалась колючая, высохшая трава, шуршащая от малейшего прикосновения к ней. Сердце маленького моториста частило вроде мотора, пущенного полным ходом.

Напряжение было настолько сильным, что Кирюша перестал ощущать холод и противную сырость промокшей одежды. Стараясь не дышать, он пробирался в темноте, спускаясь по склону, ничего не видя, и чуть не вскрикнул, когда кто-то внезапно схватил его за плечо и потянул в сторону.

Он дернулся вперед, чтобы высвободить плечо, и уткнулся в широкую спину Кебы.

— Эк, малыш пугливый! — шепнул рулевой, сообразив, что послужило причиной испуга Кирюши. — Держи-дерево за фрица принял. Отцепи колючки и пригибайся пониже. Тут все дно в кустах.

Смущенный Кирюша, промолчав, нашарил рукой ветку цепкого кустарника.

— Уже, Кеба.

— Пристраивайся в кильватер, — ответил рулевой.

И они опять поползли один за другим, то и дело цепляясь за царапающие до крови игольчатые ветви, забираясь в глубь колючей чащи держи-дерева и ориентируясь на слух — по шороху, который оставлял за собой, подобно следу, Федор Артемович.