Куда она ушла, стр. 28

Я знаю, что должен бы испытывать сочувствие. Но меня охватывает ярость.

– У вас что, клуб какой-то? – спрашиваю я, и голос мой начинает надламываться. – Клуб горюющих, в который мне вступить нельзя?!

Я жду, что Мия скажет «нет». Или что я козел. Я же их, в конце концов, тоже потерял. Хотя даже тогда это ощущалось иначе, словно между нами некий барьер. Вот это в потерях совершенно неожиданно – этот момент конкуренции. Ведь как бы я их ни ценил, как бы все ни выражали мне сочувствие, Дэнни, Кэт и Тэдди все же не были моими родственниками, и эта разница оказалась вдруг очень важной.

И, по всей видимости, ничего не изменилось и сейчас. Мия задумывается над моим вопросом.

– Наверное, не горюющих. Скорее, ощущающих вину. За то, что тебя бросили.

Ох, вот о вине мне не надо! У меня она уже по жилам течет вместо крови. Стоя сейчас на мосту, я ощущаю, как к горлу подступают слезы. Единственный способ их удержать – это найти ту злобу, на которой я держался, и отбиваться с ее помощью.

– Но ты могла бы хоть объясниться, – я начинаю кричать, – а не бросать как после одной ночи, могла бы разорвать отношения как приличный человек, а не оставлять гадать три года…

– Я этого не планировала, – Мия тоже повысила голос. – Садясь в самолет, я не думала, что все кончено. Ты был для меня всем. И даже когда все это происходило, я в это не верила. Но тем не менее. Когда я просто переехала, уехала оттуда, я испытала такое облегчение, какого и не ждала. Я уже и не думала, что жизнь сможет снова стать такой. Куда более простой.

Я вспоминаю, сколько раз я только того и ждал, когда девушка повернется ко мне спиной и уйдет. И когда, наконец, исчезал их запах и голос, все мое тело выдыхало. Зачастую в эту категорию подпадает и Брен. И то же самое чувствовала по поводу моего отсутствия Мия?

– Я собиралась тебе сказать, – продолжает она едва дыша, и слова сыплются грудой, – но поначалу я сама ничего не понимала. Я даже не осознавала, что творится, только чувствовала, что без тебя мне лучше, и как я могла тебе это объяснить? Шло время, ты не звонил, и я подумала, что ты, уж ты-то, понял. Я знала, что веду себя как трусиха. Но я думала… – Мия ненадолго запинается, потом снова берет себя в руки. – Думала, что имею на это право. И что ты понял. Ну, так мне казалось. Ты написал: «Она говорит – выбирай… Она осталась последней». Не знаю. Когда я услышала «Рулетку», мне показалось, что ты и впрямь понял. Злишься, но понял. Я должна была выбрать себя.

– И это твое оправдание за то, что бросила меня, не сказав ни слова? Мия, называется это трусость. И жестокость. Вот кем ты стала?

– Возможно, мне надо было стать такой на время! – кричит она. – Прости. Я должна была с тобой поговорить. Объяснить. Хотя связаться с тобой было не так-то легко.

– Да бред, Мия. Для других – да. Но не для тебя. Два звонка, и ты бы меня отыскала.

– Мне так не казалось, – отвечает она. – Ты стал… – Мия изображает взрыв, точно так же, как недавно делала Ванесса. – Феноменом. Ты уже не человек.

– Это все бред, и ты должна бы это понимать. К тому же это все началось уже больше чем через год после твоего ухода. Год. Я весь этот год валялся в позе несчастного зародыша в родительском доме, Мия. Тот номер ты тоже забыла?

– Нет, – ровно говорит она. – Но поначалу я не могла тебе звонить.

– Почему? – кричу я. – Почему не могла?

Мия смотрит на меня. Ветер так развевает ее волосы, что она становится похожа на какую-то колдунью – красивую, сильную и в то же время пугающую. Покачав головой, она бросается прочь.

Нет! Мы столько уже прошли по этому мосту. Пусть хоть взрывает его ко всем чертям, если хочет. Только сначала пусть все расскажет. Я хватаю ее и поворачиваю лицом к себе.

– Почему? Объясни. Уж этим ты мне обязана!

Мия смотрит мне прямо в глаза. Целится. А потом нажимает на курок.

– Потому что я тебя ненавидела.

Ветер, шум – они на миг смолкают, остается лишь тихий звон в ушах, как бывает после концерта, или когда полоска на кардиомониторе становится плоской.

– Ненавидела меня? За что?

– Ты вынудил меня тут остаться, – тихо произносит она, слова почти теряются в шуме ветра и машин, я не уверен, что расслышал правильно. Но она повторяет еще раз, громче. – Ты заставил меня остаться!

Вот оно. Дыра в сердце, подтверждение того, что я в некотором смысле всегда понимал.

Она знает.

Воздух накаляется, я почти вижу, как танцуют в нем ионы.

– Проснувшись утром, я до сих пор на миг забываю, что моих родных больше нет, – говорит Мия. – А потом вспоминаю. Знаешь ли ты, каково это? Снова и снова. Было бы куда проще… – Внезапно ее спокойное лицо кривится, она плачет.

– Пожалуйста, – говорю я, вскидывая руки, – не надо…

– Нет, ты прав. Ты должен позволить мне это высказать, Адам! И обязан выслушать. Умереть было бы куда проще. Не то чтобы я сейчас предпочла быть мертвой. Этого я не хочу. В моей жизни много вещей, которые приносят мне удовлетворение, которые я люблю. Но иногда, особенно поначалу, это было очень тяжело. И я не могла не думать о том, насколько все было бы проще, если бы я ушла вместе с ними. Но ты… ты попросил меня остаться. Ты умолял меня об этом. Ты стоял надо мной и дал мне обещание, такое же священное, как любая другая клятва. И я понимаю, почему ты злишься, но меня ты винить не вправе. Потому что поверила твоим словам!

Мия уже рыдает вовсю. А я сгораю от стыда, потому что я ее до этого довел.

И мне вдруг становится понятно. Почему она вызвала меня после концерта, зачем последовала за мной, когда я ушел из гримерки. Вот смысл нашей прощальной прогулки – завершить разрыв, начатый ею три года назад.

Отпустить. Все так говорят, будто нет ничего проще. Разжать пальцы один за другим, пока ладонь не раскроется. Но вот прошло три года, а моя рука все еще крепко сжата в кулак; она застыла в таком положении. Я весь сжался и застыл. И сейчас я схлопнусь окончательно.

Я смотрю на воду. Минуту назад она была спокойной, как поверхность зеркала, а теперь река словно решила разверзнуться и начала закручиваться воронкой. Это тот самый водоворот, и он грозит поглотить меня целиком. Я утону, и никого, никого со мной в этом мраке уже не будет.

Я за все винил ее, за то, что ушла, за то, что уничтожила меня. Может, конечно, Мия была зернышком, из которого выросла большая цветущая опухоль. Но питаю ее я. Поливаю. Лелею. Клюю ее отравленные ягоды. Я позволил ей обвить мое горло и начать душить меня. Это сделал я. Сам. И сам с собой.

Я смотрю на реку. Мне кажется, что на меня бросаются пятнадцатиметровые волны, пытаясь утащить меня с моста в воду.

– Я больше не могу! – ору я, когда на меня в очередной раз бросаются эти плотоядные волны.

И я кричу снова и снова: «Я больше не могу!» – и волнам, и Лиз, и Фитци, и Майку, и Алдусу, и чувакам со студии звукозаписи, и Брен, и Ванессе, и папарацци, и девчонкам в майках с символикой Мичиганского университета, и фанатам из метро, и всем остальным, кому хочется урвать от меня кусочек, хотя меня самого осталось уже не так много. Но в первую очередь я кричу себе самому.

– Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! – Никогда в жизни я еще не орал так громко. Уверен, что от силы моего крика на Манхэттене падают деревья. В ходе этого сражения с невидимыми волнами, воображаемыми водоворотами, совершенно реальными демонами, порожденными моим собственным умом, я четко ощущаю, что в груди что-то раскрывается с таким мощным чувством, что мое сердце вот-вот лопнет. И я не мешаю. Я выпускаю все наружу.

Подняв глаза, я вижу, что река снова стала рекой. Руки, которыми я так вцепился в перила, что костяшки побелели, расслабились.

А Мия уходит. Она идет к другому концу моста. Без меня.

А я все понял.

Мне надо держать обещание. Отпустить ее. По-настоящему. И ее отпустить, и себя.

17

Впервые выступать с группой я начал в четырнадцать лет, она называлась «Бесконечность 89». Первое наше выступление состоялось на вечеринке у кого-то дома, неподалеку от кампуса колледжа. Мы все трое играли паршиво – я на гитаре, мой друг Нейт на бас-гитаре и его старший брат Джона на барабанах. Опыта ни у кого из нас практически не было, и впоследствии оказалось, что Джона сам заплатил хозяину, чтобы тот позволил нам выступить на его вечеринке. Вот вам малоизвестный факт: первый рок-концерт Адама Уайлда мог не состояться, если бы Джона Хамильтон не дал ребятам бабла на бочонок пива.