Спасенное имя, стр. 18
Послышались тяжелые шаги. Три толстые белые свечи плыли из подземелья.
— Апчхи, — качнулась первая.
По стене пробежала тень. Синий язычок пламени погас. Зачиркали спички.
— Будь здоров, брат Панаит.
— Милостью божьей, брат Диомид.
— Не оступись, брат Панаит.
— Благодарствую, брат Диомид.
Анна-Мария дрожала в Гришкиных руках. До дверей оставалось еще несколько метров. Под ногой едва слышно скрипнула щебенка.
— Тут кто-то есть, — прошамкала третья свеча.
— Ты что-нибудь слышишь, брат Панаит?
— Нет, не слышу, брат Диомид.
— Стоп, почему не горит свеча у святой?
— Назад! — закричал Гришка. — Тушите свечи! Динамит! Назад! — и бросился к дверям.
Свечи шарахнулись в стороны, по стенам побежали тревожные тени, метнулись тонкие язычки пламени, и всё погрузилось во тьму.
— А-а! — закричал кто-то истошным голосом.
— Не души меня, не души-и…
— Пусти, дьявол…
— Это я, Панаит…
— Пусти, говорят.
— Всяк щенок в собаки лезет!
— Господи, да где же выход?
— Нету выхода! — крикнул Гришка и толкнул дверь.
Вспыхнула свеча, мелькнуло лицо Диомида, и в ту же минуту, сверкнув, тяжело, со свистом полетел вслед Гришке топор. Дверь захлопнулась, и топор глубоко вошел в старое дерево массивной двери.
Посадив Анну-Марию на коня, Гришка взлетел на своего любимца:
— Ну, Вихрь, выручай.
За ними из подземелья спешила погоня. Но Гришка уже скакал во весь опор. Свежий ветер бил в грудь, перехватывал дыхание, сизые травы бежали из-под копыт, и рвалась на волю песня:
Впервые за долгое время Анна-Мария увидела солнце. Свет больно ударил в глаза, и она зажмурилась.
А Гришка заливался счастливым смехом.
— Все! — кричал он во все горло. — Конец! На свете больше не осталось сатаны. Ура! — и подмигивал девочке.
Анна-Мария улыбалась, но перестала креститься только тогда, когда за ними закрылись ворота школы-интерната.
«Отец, ты спишь, а я страдаю»
Медленно надвигалась гроза. Ветер нагнал тучи. Они тяжело плыли в небе, словно переполненные до краев баржи. Вот одна из них неуклюже развернулась, задела бортом другую, посыпались голубые искры, громыхнуло железо. Небо пригнулось к земле. Поднялся ветер. Он зашелестел в шалаше, всколыхнул устоявшуюся за день знойную пыль и покатил по земле сожженные солнцем листья.
Михуца стонал. Он ушиб и оцарапал колено.
— Погоди, — сказал дед Иким и полез в угол шалаша. Из-под зеленого брезентового плаща старик достал плоскую бутылочку. — Святой водицей промою. Полегчает.
— Вы в бога верите? — Ион с удивлением посмотрел на деда.
— Да как тебе сказать… Без бога — шире дорога. Это верно. А вот к воде святой уважение имею.
В это время над шалашом сверкнула молния. Глухо прокатился гром. Сначала упало несколько крупных капель, потом хлестнуло несколько струй, и вдруг небо накренилось и с треском лопнуло.
Опять сверкнула молния, грохнул гром, и все скрылось в сплошной пелене дождя.
В шалаше, слушая грозу, притихли. Но вот дождь пошел ровнее, и к нему стали привыкать.
— Дедушка прав, — сказал Димка. — Воду эту попы крестом серебряным святят. А частицы серебра все бактерии убивают. Вот и чудо.
— Точно, — поддержал Ион. — Александр Македонский воду в серебряных сосудах сохранял… Не портилась.
— Дедушка, — попросил Димка, — расскажите о партизанском отряде.
— Что рассказать? — Дед задумался. — Не был я партизаном…
— Ну расскажите же, дедушка-а, — протянул Михуца.
— Что ж. — Дед уселся поудобнее. — Будь по-твоему… Вот и передача по телевизору… Ищут предателя. Хорошая передача. Про шкатулку с картинкой… Так, про что это я? Ага, про партизан… Бабки вы моей не знаете, гайдуки, — сказал он неожиданно. — Что ни день — по селу гоняла: сообчения подавай. А попробуй приди без докладу — на порог не пустит.
— Дедушка, — перебил деда Икима Ион. — Вы нам про партизан расскажите.
— А я про что? — удивился дед. — Значит, так: бабку мою медом не корми — доклад подавай.
Ион толкнул Димку в бок, они понимающе переглянулись.
— А где сообчения возьмешь? — Дед почесал в затылке. — Народ дома сидит. На улицу носу не кажет. Кругом фрицы. Феодосия Лу?нгу куда-то забрали. Дом под комендатуру заняли. Начальник там важный такой… Заднефурер.
— Зондерфюрер, — поправил Ион.
— Ага, — согласился дед. — Заднефурер.
— Дедушка, — перебил деда Икима Димка. — А вы помните, как фашисты двух партизан поймали?
— Так я ж про то и речь веду, — сказал дед. — Зовет меня бабка: «Так, мол, и так — партизан поймали. Разузнай и доложи».
— Опять эта бабка, — проворчал Ион.
— Пошел по соседям, — продолжал дед Иким. — Говорят, наших в комендатуру погнали. Самсона Хамурару вроде бы признали, а того, другого — нет.
— А потом? — спросил Димка. — Что было потом?
— Иду домой. Гляжу — на берег в легкой машине заднефурер катит. А за ним — большущая, под брезентом. Как подъехали — на землю фрицы посыпались. Вывели двоих, окружили… Подобрался я кустами поближе. Вижу: на берегу эти двое. Один, слышу, кричит: «Хамурару предатель! Иу?да! Явку раскрыл». Предупредить, значит, хочет.
— А дальше? — допытывался Димка. — Дальше что?
— А что дальше? — развел руками дед. — Доложил бабке… А потом все село гудело: «Хамурару — предатель. Партизан выдал». Не рад был, что рассказал… Самсонову сыну и внуку жизнь попортили. А слово не воробей. Вылетело — не воротишь. Гришка озлился, не поверил.
Снова сверкнула молния, грянул гром, и на мгновение в шалаше стало светло как днем…
А тем временем две темные фигуры с трудом поднимались на холм. Земля под ногами расползалась, оседала, бежали, шипя и булькая, белые ручьи, а дождь лил как из ведра. Раза два маэстро оступался.
— Где шалаш? Обсушиться бы…
— Сейчас, маэстро, сейчас…
Гришка и сам не мог разглядеть шалаша.
Но зато хорошо видел липкую грязь под ногами, холодную дождливую ночь, низкие тучи над землей.
— Вот, — сказал он, — пришли наконец.
— Зайдем.
— Нет, — неожиданно уперся Гришка. — Не люблю деда.
— Что так?
— Да уж так.
— Воля твоя. Как говорится, не суй носа в чужое просо… Дед в шалаше один?
— Да кому ж там быть? — Гришка потянул носом. — Один дед пасется. Ну я пошел. Бывайте.
У входа, в шалаш — погасший костер, от которого поднимался пар. Маэстро стал чистить веточкой обувь. Оперся рукой о камышовую стенку, заглянул внутрь. В шалаше горел фонарь «летучая мышь».
— Мир вам, — сказал маэстро и низко поклонился. — О, да здесь компания!
Дед Иким, сидя на табурете, вырезал из дерева свечку.
— Дети… Заходи, добрый человек. Гостем будешь.
Маэстро потоптался на пороге, счистил грязь с башмаков, огляделся.
— Ничего, — сказал дед, — к шагающей ноге грязь не пристает. Входи, арбузиком побалуешься. — Он с треском разломил арбуз. — Нынче арбузы соком нагрузли…
— Спасибо, — улыбнулся маэстро.
Дед выглянул из шалаша.
— Чтой-то небо не расхмуривается!
— Шумный дождь быстро пройдет.
— Да ты откуда сам? — прищурился дед. — Сдается, видал я тебя… Конечно, старый теперь. Могу и попутать…
— Ошибаешься, дедушка. Не встречались… Ну, что приуныли? — двинулся он к ребятам. — Тебя как звать? — спросил он Димку. — Отец кем работает?
— Димка я, отец инженер.
— А мать?
— Скульптор.
Блеснув глазами, Димка отвернулся. Всю биографию ему подавай!
— А мой папа, — сообщил из угла Михуца, — карьерист.
— Что такое? — захохотал маэстро.