Все, что смог (СИ), стр. 4
— Да, и Чеченца допросить не забудь. А то прописать придется в камере…
Гришка Клевер состроил озабоченную мину, хотя мысленно начал рисовать картинку, как от души отвешивает Квасину под его тощий зад правой ногой, с хорошего захода. С бомжами мараться охоты нет. Но раз Квасин сказал — придется…
Он вернулся в свой кабинет и тоскливо взглянул на старенький электрический чайник — весь в пыли и грязных потеках. Опять ребята из соседней комнаты брали и не вымыли — свиньи! А обещали, и вместо этого наставили жирных отпечатков, так что теперь даже кофе пить тошно. Все кажется, будто кто наплевал внутрь — и не сполоснул.
В дверь громко постучали, а затем, не дожидаясь его, Гришиного, ответа, дверь отворилась и в проеме показалась бритая голова Димки — молодого опера, что был у него на посылках.
— Гриш, там Квасин бомжа велел привести, чтоб ты допросил. Так я привел.
— Что, прям сюда, под кабинет? — возмутится Клевер, чувствуя, что накрылся его кофе медным тазом. А он пирожки как раз у бабки на углу прикупил, да в газетку завернул, чтоб не остыли. Вот сволочи-то!
— Давай сюда своего бомжа, — рявкнул он, бросив косой взгляд на бумажный сверток, пахнущий жареной капустой. В животе заурчало, а рот наполнился слюной. Но не жевать же при бомже: так аппетит надолго пропадет. А то и делиться придется. Бомж-то, поди, голодный небось. Кормит нынче государство плохо. Но устраивать в кабинете столовую Клевер не собирался. Так и зарплаты никакой не хватит.
Димка отворил дверь, пропуская вперед Чеченца. Клевер, который доселе не видел его, вздрогнул. Молодой парень, а урод уродом. Пытливый взгляд тут же подметил, что одежда на Чеченце была довольно чистая, и не висела мешком, как бывает, если натягиваешь тряпье с чужого плеча.
Он проковылял к табурету, что стоял сбоку стола Клевера, и, не спрашивая, сел. В ноздри ударил неприятный запах немытого тела, каким были пропитаны камеры, где держали бомжей, однако больше ничем не пахло — ни мусором, ни испражнениями, чем отродясь славился отечественный бомж.
— Ну что ж, уважаемый господин, — Клевер закашлялся от смеха при слове господин, но что тут поделаешь, если привычное, дошедшее с совковых времен «товарищ», больше не устраивало антикоммунистически настроенную общественность, — …Андрюшин. Рассказывайте все, как есть.
— А что рассказывать? — спросил Чеченец. — Бродил я себе по метро. Никого не трогал. Меня никто не трогал. Вот и все дела.
— Ты мне репу тут не парь! — вскричал на него лейтенант, единственной целью которого было поскорее выпроводить бомжа. Клевер не рассчитывал на дельную информацию. Но Квасин сказал…
— Парень мимо меня пробежал. Быстро так, чуть с ног не сбил. А еще он что-то в урну кинул, — спокойно сказал Чеченец, — Больше ничего сказать не могу.
— Так, что за парень? — нахмурил скудные брови Клевер.
— Откуда ж мне знать. Парень как парень. Вроде молодой. Черноволосый. В спортивной куртке «Адидас». Пронесся мимо ветром и исчез, словно призрак какой. А минутой позже я увидел того, убитого, что на платформе лежал.
— А поподробнее… Рост, цвет глаз, национальность? Сейчас художника позовем, — Клевер положил руку на трубку телефона, но Чеченец усмехнулся и покачал головой.
— Да не скажу я ничего. Русский вроде. Не восточных кровей. А там не знаю. Бежал он быстро, а я одним глазом мало что успел рассмотреть. Да и не знал я, что следует рассматривать. Просто обратил внимание, и все.
— Повязка у тебя для маскараду, али глаз действительно один? — спросил Клевер, хмурясь, как осеннее небо.
Совершенно невозмутимо, будто это было обычным делом, Чеченец поднял руки и снял повязку. Зрелище было не столь отталкивающим, сколько нагнетающим тоску. Через всю бровь до самой щеки, захватывая верхнее и нижнее веки, шел бугристый шрам от ожога. Сквозь узенькую щелочку поблескивало — видно, чудом уцелевшее — глазное яблоко.
— С повязкой все же лучше, — пробормотал Клевер, — Ты извини, если что. Мало ли как бывает. Иные и шрамы себе рисуют, и раны фальшивые приклеивают.
— Я б тоже… рад был бы шрам приклеить…
— Ладно. Все, молчи. Я протокол составлю.
Несколько минут в полной тишине, прерываемой лишь звуком дыхания и трением шариковой ручки о бумагу, Клевер записывал показания пока что единственного свидетеля. Окончив писать, он протянул Чеченцу бумагу и ручку для подписи.
— Вот так, — удовлетворенно сказал Клевер, принимая бумагу, — Теперь можешь возвращаться в камеру…
— За что? — удивился Чеченец, — Я ж все сказал.
— Иди-иди. Посидишь на казенных харчах, — бодро подмигнул ему Клевер, — Пока начальство не согласится, чтоб гнали тебя отсюда поганой метлой. А пока сиди. Отпускать не велено.
Ярко-голубой глаз Чеченца возмущенно блестел, и казалось, что он сейчас начнет метать молнии, однако сам он не сказал ни слова и послушно вышел вслед за Димой — обратно в камеру. На временно-постоянное жительство.
Глава 4
Мельник Андрей Евгеньевич, генеральный директор и владелец фирмы «Ортекс», занимающейся перевозкой взрывоопасных грузов — в основном бензина и газа для заправки автомобилей, весь день был не в духе. Еще бы, главной новостью с самого утра стало убийство главного менеджера, а вдобавок еще и будущего зятя — Добролюбова Антона. Теперь уже покойного будущего зятя. Надо же, а у них было столько грандиозных планов…
Определенно без Антона придется туго. Он был ищейкой от Бога. И если Андрей Евгеньевич скупо дрожал над богатствами, нажитыми непосильным трудом рабочих, которых он нередко заставлял сидеть на хлебе и воде, задерживая зарплату, то Антон умел рисковать, играючи. И большинство его норок и щелочек впоследствии оказывались золотыми жилами.
Но Антон был, как говорится, без царя в голове. Он то и дело срывался — то на пьянку, то гулянку, быстро терял интерес к запущенным в дело идеям, зато новых у него был колодец без дна. Мельника это устраивало, и он с удовольствием наблюдал свою руку, покоящуюся у руля.
Роман Добролюбова с единственной дочерью Мельника был выгоден для обоих. Недаром Андрей Евгеньевич провел столько вечеров, поучая Марину, что «жена — не стена», а брак не только по любви складывается. Любовь проходит, а денежки остаются.
Марина была девушкой неглупой. Конечно, не такая красавица, как покойная жена Добролюбова, но в тех шмотках и побрякушках, на которые уходило немало отцовских денег, она могла дать любой двести очков вперед. А ночью все женщины одинаковы.
Так считал Андрей Евгеньевич. А Антон… Антон хорошо относился к его дочери. Водил в рестораны, носил на руках. Стерпелось бы, если что. Слюбилось…
Что уж теперь…
Невеселые размышления прервал телефонный звонок. Это была дочь, до сих пор бьющаяся в истерике. Еще бы: почти захомутать такого красавца, дождаться заявления в ЗАГС, а тут на тебе…
Марина, заливаясь слезами, просила его «найти и задушить ту тварь», что убила Антона. Хорошо сказано: найти и задушить. Да разве он похож на праведного мстителя? Умер человек, что тут поделаешь. Забыть бы и жить дальше. Чай, незаменимых людей нет. Только вот убийцу придется-таки найти, кровь из носу.
Андрей Евгеньевич почему-то представил себя самого, залитого, что поросенок на бойне, кровью, и неожиданно ему стало так холодно, что он не выдержал и выключил кондиционер.
А что если Антон не просто так умер. Не от руки случайного грабителя?
Что если…
Но это коварное «если» Мельник поспешил задвинуть назад — в мысль, которая беспощадно рвалась в его сознание, и которую он упрямо не желал туда пускать.
Нужно выяснить, что там произошло. Выяснить и успокоиться. Дочку утешить.
Да, именно так он и сделает. Найдет убийцу, а там решит — в милицию его сдать али… али само собой все решится.
Мельник потянулся к телефонной трубке. Как у любого успешного человека, у него была тьма знакомых, к которым можно было обратиться за помощью. К слову, жена у него приходилась кумой прокурору города. Вот ему-то сама судьба велела позвонить. Пусть родная милиция поработает, за честно выплаченные государству крохи налоговых отчислений.