Самые таинственные и невероятные истории (сборник), стр. 41

— Ничего… ничего!. — отозвался почтенный ученый. — Я даже не жалею…

Но о чем не жалел он, так навсегда и осталось неизвестным, ибо конец фразы бедняге пришлось проглотить вместе с большим количеством мутной воды. Майор спокойно плыл вперед стилем, который одобрил бы любой учитель плаванья. Матросы скользили, как два дельфина, попавшие в родную стихию. Что касается Роберта, то он уцепился за гриву Тауки, и она тащила его. Лошадь, мощно рассекая грудью воду, инстинктивно плыла к дереву, куда, впрочем, несло ее и течение.

До дерева оставалось только саженей двадцать; еще несколько минут — и весь отряд доплыл до него. Это было счастьем: не будь дерева, пропала бы всякая надежда на спасение — пришлось бы погибнуть в волнах.

Вода доходила до нижних основных ветвей дерева, и потому взобраться на него было нетрудно. Талькав бросил лошадь и, подсадив Роберта, первый влез на дерево, и вскоре его могучие руки помогли всем остальным измученным пловцам взобраться туда же.

Между тем Тауку быстро относило течением. Она поворачивала к хозяину свою умную голову и, встряхивая длинной гривой, ржала, как бы зовя его на помощь.

— Ты бросаешь ее на произвол судьбы? — спросил Паганель Талькава.

— Я?.. — крикнул индеец.

И, кинувшись в бурные воды, он вынырнул саженях в десяти от дерева. Через несколько минут рука его уже держалась за шею Тауки, и оба — лошадь и всадник — плыли по течению к северу, в туманную даль.

Глава XXIII

Путешественники ведут птичий образ жизни

Дерево, где Гленарван и его спутники нашли себе убежище, походило на ореховое; листья его были блестящие и крона закругленная. На самом же деле это было омбу, растущее в одиночку среди аргентинских равнин. Его огромный, искривленный ствол прикреплен к земле не только толстыми корнями, но и могучими отростками, что делает его особенно устойчивым. Поэтому-то оно и смогло выдержать такой штурм водяной стихии.

Это омбу имело футов сто вышины и могло покрыть своей тенью окружность саженей в шестьдесят. Основой этой громады являлись ствол в шесть футов толщиной и идущие от него три массивные ветви. Две из них поднимались почти вертикально. Они-то и поддерживали огромную крону, разветвления которой, скрещенные, перепутанные, словно сплетенные корзинщиком, образовали непроницаемое прикрытие. Третья ветвь, напротив, тянулась почти горизонтально над ревущими водами; ее нижние листья в них даже купались. Эта ветвь представляла собой как бы мыс зеленого острова, окруженного океаном. На таком гигантском дереве недостатка места, конечно, не чувствовалось, и под его роскошной листвой было вдоволь и воздуха и прохлады. Глядя на колоссальную крону омбу, поднимавшую чуть не до самых облаков свои бесчисленные, перевитые лианами разветвления, и на солнечные лучи, скользившие сквозь просветы листвы, можно было, право, думать, что на этом дереве вырос целый лес.

При появлении на омбу наших беглецов целый пернатый мирок птиц взлетел на верхние ветки, протестуя своими криками против столь вопиющего захвата их обиталища. Видимо, во время наводнения птицы также нашли себе приют на этом одиноком дереве. Их было здесь великое множество: целые сотни черных дроздов, скворцов, изаков, хильгуэрос, но больше всего, пожалуй, колибри — пика-флор — с лучезарным оперением. Когда эти птички вспорхнули, можно было подумать, что это порыв ветра сорвал с дерева все его цветы.

Таково было убежище, случайно подвернувшееся маленькому отряду Гленарвана. Юный Грант и ловкий Вильсон, едва взобравшись на дерево, тотчас же залезли на самую его верхушку. Они высунули из зеленого купола свои головы и с высоты окинули взглядом необъятный горизонт. Океан, созданный наводнением, окружал их со всех сторон: не видно было ни конца его, ни края. Над этой водной равниной не поднималось ни единого дерева — только их омбу содрогалось под напором бушевавших вокруг него волн. Вдали, увлекаемые с юга на север стремительным течением, проносились вырванные с корнями стволы деревьев, сломанные, скрученные ветви, солома с кровель разрушенных ранчо, балки, сорванные водой с крыш эстанций, трупы утонувших животных, окровавленные шкуры и плывшая на качающемся дереве целая семья ягуаров — они, рыча, вцепились когтями в свое утлое судно. Еще дальше Вильсону удалось разглядеть едва заметную черную точку. То были Талькав и его верная Таука — они исчезали вдали.

— Талькав! Друг Талькав! — крикнул Роберт, протягивая руку в сторону, где только что был виден мужественный патагонец.

— Он спасется, мастер [56] Роберт, — сказал Вильсон. — А теперь давайте спускаться вниз.

Через минуту Роберт Грант и матрос, спустившись с «трехэтажных» ветвей, были уже на верхушке ствола — там, где начинались нижние ветви. Здесь сидели Гленарван, Паганель, майор, Остин и Мюльреди, каждый сообразно своим вкусам: кто верхом, кто уцепившись за ветки. Вильсон рассказал про то, что он видел с вершины омбу. Все согласились с ним в том, что Талькав не погибнет. Разногласия вызвал лишь вопрос, кто кого спасет: Талькав ли Тауку или Таука Талькава.

Положение гостей омбу было бесспорно гораздо более угрожающим, чем положение патагонца. Правда, дерево, по-видимому, должно было выдержать напор течения, но все прибывающая вода могла подняться до верхних его ветвей, ибо эта часть равнины, представляя собой глубокую ложбину, являлась в этот час природным водоемом. Поэтому Гленарван прежде всего распорядился сделать зарубки на стволе омбу, чтобы иметь возможность следить за уровнем воды. Она не поднималась — значит, наводнение уже достигло своей наибольшей высоты. Это несколько успокоило наших путешественников.

— Что же мы теперь будем делать? — спросил Гленарван.

— Вить гнездо, черт возьми! — весело отозвался Паганель.

— Вить гнездо! — воскликнул Роберт.

— Без сомнения, мой мальчик, и жить жизнью птиц, раз мы не можем жить жизнью рыб.

— Хорошо, — согласился Гленарван, — но кто же будет кормить нас?

— Я, — заявил майор.

Глаза всех присутствующих устремились на Мак-Наббса.

Майор с комфортом сидел в кресле из двух гибких ветвей и протягивал спутникам свои, правда, промокшие, но все же туго набитые чересседельные сумки.

— Узнаю вас, Мак-Наббс! — воскликнул Гленарван. — Вы всегда помните обо всем, даже при таких обстоятельствах, когда позволительно все забыть!

— Раз мы решили не тонуть, то, верно, не собираемся умереть с голоду, — отозвался майор.

— Я бы тоже, конечно, подумал о пище, не будь я так рассеян, — наивно сказал Паганель.

— А что в этих сумках? — поинтересовался Том Остин.

— Пища для семи человек на два дня, — ответил Мак-Наббс.

— Отлично! — промолвил Гленарван. — Надо надеяться, что за сутки вода заметно спадет.

— Или что мы найдем за это время способ добраться до твердой земли, — прибавил Паганель.

— Итак, наш первый долг — позавтракать, — заявил Гленарван.

— Предварительно высушив свою одежду, — заметил майор.

— А откуда добыть огня? — спросил Вильсон.

— Развести его, — ответил Паганель.

— Где?

— Да здесь же, на верхушке ствола, черт возьми!

— Из чего?

— Из сухих веток, которые мы наломаем на этом же дереве.

— Но как их разжечь? — спросил Гленарван. — Наш трут напоминает мокрую губку.

— Обойдемся и без него, — ответил Паганель. — Немного сухого мху, увеличительное стекло моей подзорной трубы, луч солнца — и вы увидите, у какого чудесного огня я стану греться. Ну, кто пойдет в лес за дровами?

— Я! — крикнул Роберт.

И, сопровождаемый своим другом Вильсоном, мальчик, словно котенок, исчез в чаще ветвей.

Во время их отсутствия Паганель набрал сухого мху, уложил его на слой сырых листьев на верхушке ствола, в том месте, где расходились три толстые нижние ветви, затем вывинтил из подзорной трубы увеличительное стекло и, поймав с помощью его солнечный луч — а сделать это было легко, ибо дневное светило ярко сияло, — без труда зажег сухой мох. Такой костер не представлял никакой опасности. Вскоре Вильсон и Роберт вернулись с охапками сухих сучьев, которые тотчас же были брошены на горящий мох. Чтобы поскорее разжечь сучья, Паганель прибег к арабскому способу; он стал, расставив свои длинные ноги, над костром и, быстро нагибаясь и выпрямляясь, принялся раздувать огонь своим пончо. Сучья загорелись, и вскоре яркое пламя с треском взвилось над импровизированным очагом. Каждый начал обсушиваться по-своему; повешенные на ветвях пончо развевались на ветру. Обсушившись, стали закусывать, соблюдая при этом должную умеренность — ведь приходилось думать и о завтрашнем дне: провизии было очень мало, а нахлынувшие в огромную ложбину воды могли спадать медленнее, чем надеялся Гленарван. На омбу не произрастало никаких плодов, но, к счастью, благодаря множеству гнезд на его ветвях дерево могло снабдить своих гостей замечательным ассортиментом яиц; кроме того, имелось немало и пернатых жильцов. Ни яйцами, ни дичью, пренебрегать, конечно, не приходилось.