Неожиданные встречи, стр. 35

Поспешно обошел стороной птенца, а когда обернулся, то увидел, что его голова поникла. Тогда я подошел к нему. Он был мертв, и сердце его не билось. Отчего наступила гибель — осталось непонятным. Я попытался его оживить, поднес к воде, обрызгал ею, предполагая, что молодая чайка перегрелась на камнях, но безуспешно.

Гибель птенца испортила настроение интересной прогулки по острову.

Опасаясь за судьбу плавающих на воде пуховичков, я быстро направился к лодке. Но еще одна неожиданная встреча заставила меня остановиться. На камень присела красавица оса-сцелифрон, черная, с ярко-желтыми ногами. Она покрутилась несколько секунд и юркнула под камни, прямо в норку, занятую сеноставками. О том, что здесь находилось жилище грызуна, свидетельствовала кучечка свежего помета. Эта оса лепит из глины изящные продолговатые кубышки-кувшинчики, прикрепляя их одну к другой. В кубышки она натаскивает парализованных ею пауков, прикрепляя к одному из них яичко. Гнезда свои сцелифроны обычно строят на скалах в тени. Иногда селятся и в постройках человека.

Сцелифрон, живущий в норе сеноставки, меня озадачил. Неужели эти осы привыкли селиться в норках грызунов? Вероятно, между грызунами и осами установились добрососедские отношения. Но в этом следовало убедиться. С большим трудом я разобрал камни, поднял самый большой и под ним — какая удача! — обнаружил сразу две интересные находки.

Первая — гнездо сцелифрона. Одна ячейка была только что изготовлена и еще пуста. Две другие забиты цветочными пауками. Тут же виднелись следы старого прошлогоднего гнезда. Очевидно, осы тут селились не один год. Вторая находка — под большим плоским камнем оказался склад отлично просушенных стеблей и корней дикого лука и полыни. Под гранитной крышей было совсем сухо: отличное место для просушки и хранения сена.

Но почему грызуны изменили своему обычаю и стали готовить запасы под каменной крышей? Уж не потому ли, чтобы уберечь свой склад от серебристых чаек? Для них просушенные стебли растений — отличный строительный материал для гнезд. Оригинальное решение задачи изобрели зверьки. Или, возможно, в обстановке скудной растительности островка полагалось держать запасы провианта под надежной охраной.

Мне следовало бы еще покопаться в жилищах сеноставок, но беспокоила судьба птенцов чаек.

К вечеру стих ветер. С бивака было видно, как сопровождаемый стаей чаек снова прилетел орел и, видимо, покормил птенцов. Из зарослей тростника, примыкающих к острову, выплыли чомги и закричали на весь залив дикими и странными голосами. Непрерывно и голосисто запели камышовки. Красная луна, поднявшись из-за горизонта, медленно поплыла над тихим заливом, прочеркивая в воде сверкающую дорожку.

Было все это очень давно, в шестидесятых годах, когда Балхаш был совсем малолюден и изобиловал рыбой, зверями и птицами…

ПЕРЕНАСЫТИВШИЙСЯ

Август. Ласточки, как всегда, неутомимо трудятся в небе, ловят мелких насекомых, набираются сил для предстоящего путешествия в теплые края. Дует легкий ветер, и они все сразу, разреженной стайкой, мчатся против ветра, потом, где-то завернув обратно, продолжают охотничий облет уже по ветру.

Мне кажется, наиболее удачная охота неутомимых летуний происходит при полете против ветра. По-видимому, мелких насекомых легче ловить, когда они летят навстречу по потоку воздуха.

Ласточки удивительно трудолюбивы. Сколько они тратят сил, чтобы напитаться столь крошечной добычей, и всегда ли окупается их тяжелый дневной труд?

Сегодня я заметил узкую, будто точеную, фигуру сокола-чеглока. Он легко проскользнул два раза надо мною. Заметил я его случайно, краешком глаза улавливая все движущееся в поле зрения. Сейчас же высоко в воздухе плавно проплыло, постепенно снижаясь, что-то совсем необычное и непонятное, похожее на какой-то рыхлый и серый комок.

Что бы это могло быть?

Через час такой же рыхлый темный комок, похожий на легкий пух, опустился почти у моих ног, и в нем я узнал клочок оперения моих любимцев — ласточек. И тогда все сразу выстроилось в цепочку взаимосвязанных догадок. Чеглок — отчаянный разбойник, ловкий и быстрый, он охотился на ласточек, бил их на лету своими крепкими когтями задних пальцев, сшибая жертву и выбивая из нее клок перьев и пуха. От всего этого мне как-то стало не по себе. Где и как он разбойничал! Впрочем, следовало себя урезонить: и чеглоку тоже надо жить, и, быть может, его профессия воздушного пирата тоже нелегка.

История с ласточками не выходила из головы. Я побрел по полю, поглядывая на небо. Ласточки исчезли. Все сразу. Неверное, испугались своего недруга.

Вскоре я заметил на земле мелкие птичьи пушинки. Приглядевшись, по ним подошел до столба электропередачи. И то, что увидел, очень сильно поразило: у основания столба на земле валялось пять трупиков несчастных тружениц-ласточек и… все без голов. Кровожадному хищнику туловище было не нужно, его прельщала только одна голова. Вот проклятый гурман! Перенасытившийся обжора!

Вспомнилось, как во время массового нереста кеты и горбуши и захода их из моря в реки на Дальнем Востоке бурый медведь, поймав рыбину, съедал только одну голову, а медведь белогрудый — только середину туловища. Подобная роскошь была позволительна: рыба шла плотными косяками, и на мелководье выглядывали наружу ее спинки. А при изобилии грызунов ласка, этот маленький и отчаянный хищник, насытившись, продолжала убивать свою добычу, иногда стаскивая ее в кучки. Волк, добравшись до овец в стаде или в овчарне, режет их без разбору, совершая бессмысленное убийство и тоже проявляя безрассудные наклонности.

Отчего так?

В природе все целесообразно. Неужели, когда исконной добычи становится очень много, ее полагается уничтожать не только ради насыщения, но и инстинктивно, осуществляя как бы регуляцию численности?! Ведь обычно всякое массовое размножение животного, отражая какое-то нарушение тонких и сложных связей в природе, заканчивается катастрофой: развиваются болезни, повальная гибель и резкое падение численности.

Все может быть!

ГНЕЗДО ЧЕРНОГО ГРИФА

Прошло полтора месяца с того времени, как я побывал на каньонах Чарына. Пожалуй, теперь можно было вновь туда поехать. В гнезде черного грифа тогда лежало единственное яйцо, теперь из него, наверное, вырос грифенок. Этот вид хищника обычно гнездится на деревьях, но здесь он выбрал место на склоне скал. Интересно бы сфотографировать потомка этой редкой птицы, а может быть, заодно заполучить портрет и его матери.

Путь к каньонам тянется утомительно долго. Но вот остались позади селения, асфальтированное шоссе вьется в скалистом Кокпекском ущелье, потом пересекает просторы Сюгатинской равнины и упирается в горы Турайгыр. Здесь я сворачиваю с дороги и по слабонаезженному пути выезжаю в покрытую галькой пустыню с очень редкими приземистыми кустиками. Каньоны Чарына, обрывистые, причудливо изрезанные ветрами и дождями, величественные, древние — все те же, и я встречаю их с большой радостью, соскучился по ним.

Жаркий день кончается. Солнце заходит за далекий горизонт, бросает лучи на каньоны, и они еще больше краснеют, становятся багровыми, будто в страшном предзнаменовании чего-то необычного.

Наступает ночь, тихая, без шорохов и звуков. Не слышно пения сверчков или кузнечиков, криков птиц. Лишь кое-когда из глубины каньона доносится далекий и слабый шум горной реки. Всходит луна, освещает молчаливую пустыню, и тогда каньон и идущие к нему овраги становятся похожими на черную бездонную пропасть.

Утро, как всегда, радостное, ясное, с синим чистым небом и свежим, бодрящим воздухом. Но солнце основательно греет, и предстоящий день будет жарким.

Фотоаппарат, телеобъектив, бинокль, полевая сумка — все висит за плечами, я полон сил и жажды действий. Спускаюсь в овраг, вышагиваю по мягкому дну каньона, усыпанному мелким щебнем. Вот на пути одна пропасть. Здесь громче шум реки. За ней — другая. По этой не спуститься, ее надо обойти стороной вверх, потом вниз. Подъем труден, ноги скользят по крутому склону. Вот и весь крошечный узкий тугайчик на виду, слышен и грохот мчащейся воды. Вблизи знакомая скала и на ней гнездо грифа, но… оно пустое. Тогда в гнезде было одно яйцо, сейчас мог быть один птенец.