Сокол Ясный, стр. 98
– Вот почему зима воротилась… – глухо из-под ладоней простонала Лютава.
У нее теснило в груди, будто сердцу не хватало места. Мысли метались. Надо что-то придумать, причем быстро. Но не поздно ли что-то изменить?
– Вставай! – бросил ей Лютомер. – И беги за своей дочерью. Вот почему никого из нас Та Сторона не принимает! Она его погубила, ей за ним и идти!
Лютава молчала и не шевелилась, пытаясь это представить. И не могла.
– Так не бывает, – прошептала она, будто великую тайну, хотя все присутствующие и сами все это прекрасно знали. – Лада не ходит за Перуном! Это он приходит за ней. И если он не придет, она…
«Навек останется в плену», – мысленно хором окончили двое мужчин.
Лютава снова закрыла лицо руками. Ее дочь тоже это знала! Унеладе семнадцать лет, она давным-давно взрослая и выучена всему, что нужно княгине и жрице. Она сознательно сделала так, чтобы остаться здесь.
– Пока она не вышла в белый свет, она сможет пройти, – сказал Лютомер. – Сейчас она на Той Стороне. Иди к ней! Отправь ее за ним.
Лютава встала и сделала шаг к двери. Она знала, что должна попытаться. Но не видела возможности для своей дочери-Лады пройти туда, куда та сама же отослала ведогон Хортеслава. Для того чтобы пройти в те края, нужна совсем другая…
И едва она вскинула голову, просветлев лицом, как дверь отворилась. В избу ворвался порыв такого холода, что мужчины невольно обхватили себя за плечи. И, будто внесенная ветром, в круг света от единственной лучины вошла имена та, о ком они подумали. Та, что сможет пройти.
Но на них она не смотрела. Младина обошла Лютаву, как дерево, даже не взглянув на нее. Ее остановившийся взор был прикован к лежащему.
Она застыла в двух шагах от лежанки и стояла, прижав обеими руками к груди укладку, почему-то похожая на зимнюю березу, окутанную снегом и безмолвную. Ее лицо с приоткрытым ртом было неподвижно, но на нем постепенно проступало чувство – будто солнце вставало из глубокой воды. Наконец она сделала еще шаг, подняла руку, словно хотела прикоснуться к лежащему, но уронила ее, не осмелившись.
Это было то самое лицо. Не похожее, как у Веляши, а истинное. Эти русые кудри. Она сделала еще шаг, положила укладку на пол и робко присела на самый край лежанки, чтобы быть поближе к нему. Ей все казалось, что их разделяет тонкая, прозрачная, но непреодолимая грань. Или она сама незаметно ушла за нее, как той ночью в Осенние Деды. Она не знала, наяву эта их третья встреча или во сне. Даже не думала об этом. Важно было одно: он спал и не видел ее.
Она легко, будто сухой лист, положила руку ему на грудь, наклонилась.
– Это я… – прошептала она, почти одним дыханием, так что даже острый слух Князя Волков не разобрал ее слов. – Я пришла… Ты слышишь меня? Проснись…
И тут же почувствовала, что он ее не слышит. И не может слышать, потому что его здесь нет. Здесь находилось только тело, а дух, ведогон, умчался в такие дали, до которых и не докричишься.
И впервые за все это время она ощутила себя покинутой. Боль резким ударом вошла в сердце, будто холодный клинок; Младина судорожно вдохнула открытым ртом, и слезы потекли по щекам, закапали на его грудь.
– Куда же ты… – будто умоляя, шептала она. – Я пришла… Я так долго искала тебя… через леса, через реки… А ты ушел… вернись… вернись ко мне…
Она опустила голову, прижалась щекой к его лбу, заливая его лицо слезами. Лоб его был прохладен, как зеленый лист на рассвете, и слезы ее падали на него, будто роса. И чем яснее она понимала, что прикасается к настоящему человеческому телу и никакое это не видение, тем яснее ей становилось, что кроме тела, тут ничего нет.
– Он не проснется… – Лютава, опомнившись, осторожно тронула ее за плечо. У нее у самой на глаза просились слезы. – Он не услышит. Так его не разбудить. Дух его заблудился…
– Я знаю! – Младина вскинула голову, обеими руками продолжая держаться за Хортеслава. – Я вижу! Сокол мой ясный, вьешься ты меж двумя ручьями, в одном мертвая вода, в другом живая. Чары колдовские тебе ноги спутали, ножи острые твою грудь поранили, и нет тебе дороги ни на тот свет, ни на этот.
– Она видит! – шепнула Лютава, кинув быстрый взгляд на брата. В ее лице отразилась лихорадочная надежда, и она схватила Младину за плечи. – Иди! Ты должна пойти и вернуть его! Может быть, кроме тебя, никому это не по силам.
Младина снова наклонилась к Хортеславу, ласково провела пальцами по его лицу. Он лежал здесь, ее Перун, погруженный в тяжелый зачарованный сон, и ей не было к нему дороги. Она схватилась за лоб: вдруг навалилось ощущение, что все это было уже много, бесконечно много раз… много лет… целую вечность. Она сама стелила ему зимнюю постель из темной шерсти снеговых облаков и сидела над ним, напевая ласковую колыбельную песнь… Любовалась его лицом с закрытыми глазами, но даже не смела прикоснуться холодными тонкими пальцами к высокому крепкому лбу, к золотисто-рыжей бороде, огненно-светлым бровям. Его широкая грудь мерно вздымалась, от сонного дыхания колебались зимние тучи, а изредка прорывающийся могучий храп разносился над землей раскатами грома, заставляя род человеческий дивиться отголоскам грозы в студен-месяц. И тогда молодая Марена нежно улыбалась, радуясь его несокрушимой жизненной силе. А он даже не знал о том, что она сидит рядом, и не ее видел во сне небесный воин…
И она уже едва различала очертания лежащего тела: перед ее глазами сияло само солнце, укутанное в темную пелену облаков. А она была бездной, жаждущей тепла и света этого пламени. Но зато все дороги вниз были открыты ей и знакомы. Она была хозяйкой того мира, где предстояло вести поиски.
Лютава хотела еще что-то сказать, но сама себя зажала рот рукой. Лицо девушки вдруг вспыхнуло, будто изнутри ударил свет какого-то черного солнца – солнца полуночи. Она все так же сидела на лежанке, положив обе руки на грудь бесчувственного Хортеслава, но ее здесь уже не было, и ее не догонят брошенные вслед слова.
Глава 7
В щеку тыкалось нечто холодное, влажное – от этого она и очнулась. Потом по лицу прошлось что-то живое, теплое и тоже мокрое. Потом она ощутила холод, повеяло стылым запахом влажной, но уже подмерзшей листвы. Открыв глаза, она увидела морду склонившейся над ней белой волчицы, а позади нее – темные стволы деревьев и груды бурых листьев. Младина села, огляделась. Кругом только лес – на ветках еще дрожат последние желтые листья, но на земле виднеется первая пороша. Длинные желтые стебли высохшей травы торчат из снежной шапки, укрывшей сам куст. Похоже на дни прихода Марены. Снег, видимо, прошел в первый раз, но земля замерзла, и он, наверное, уже не растает. Но сейчас снег не шел. На том месте, где она лежала, мох был почти сухим, и почему-то ей подумалось, что она сама попала сюда вместе со снегопадом – слетела с неба.
Она встала на ноги, подтянула чулки, провела рукой по лицу, перевязала получше платок. Коса растрепалась, будто она не расчесывала ее уже несколько дней. Младина сняла тесемку, расплела немного, чтобы хоть вид был приличный, открыла берестяной коробок на поясе – поискать гребешка.
Оттуда вдруг выскочило что-то яркое, живое. Подумалось в первый миг – бабочка! Но это была не бабочка. Перед ней дрожало в воздухе соколиное перо – светящееся, будто отломившийся кончик солнечного луча. Младина невольно вскинула руку, торопясь его поймать, но оно ускользнуло и снова зависло в шаге от нее. И задрожало, будто торопилось и призывало идти за ней.
Младина торопливо опять перевязала косу и сделала шаг. Перышко отлетело подальше. Она опять последовала за ним, и перышко уверенно полетело вперед – довольно быстро, но так, чтобы она могла поспеть.
Она торопилась. На уме у нее был вьющийся над источником сокол, и она надеялась, что перышко приведет к нему. Все ее внутренние силы были сосредоточены на том, чтобы поскорее до него добраться, и она готова была пробежать без отдыха весь этот лес, сколько бы он ни тянулся. При этом она знала, что лес этот – бесконечен, ибо каждое дерево в нем – один из прежде живших на земле людей, а им нет числа. Но эта огромность ее не пугала, потому что она ясно видела свою цель, а в этом случае Навь откликается.