Сокол Ясный, стр. 75
Младина слушала, похолодев и не помня себя. Она узнавала слишком много сразу: ей дали ответы почти на все вопросы, которые так давно ее мучили. И она осознала себя на краю пропасти. Но как она могла знать, что за ужас ждет ее в разоренной веси Глуховичией?
– Но мы-то не пугать тебя позвали, а помогать! – улыбнулась ей старуха. – И на подсадку управа найдется. Совьем мы тебе плеть не плеть, сеть не сеть, а узду для коня, пекельного огня.
И запела:
Макошь Мати, Макошь Мати
Лен сажала!
– Лен сажала! – подхватили две другие пряхи.
Макошь Мати, Макошь Мати
Лен трепала!
Макошь Мати, Макошь Мати
Лен мочила!
Макошь Мати, Макошь Мати
Лен сушила!
Макошь Мати, Макошь Мати
Лен чесала!
Макошь Мати, Макошь Мати
Пряжу пряла!
Макошь Мати, Макошь Мати
Нить свивала,
Нить свивала, обрывала,
Узду сплетала.
Старуха тянула нить, женщина мотала на веретено, потом бросила его девушке. Леля взяла с лавки то блестящее орудие, которое Младина еще раньше заметила – это оказались ножницы – и ловко отрезала часть нити. Сложила несколько раз, перевязала – и в руках у нее оказалось некое подобие самой простой узды, вроде того, что мальчишки делают из оборвыша веревки, а потом перебросила матери, та – старухе.
– Беру я силу от двух ключей, от семи камней, от девяти трав, от семидесяти семи ветров! – заговорила старуха. – Как тех ключей черпать – вовек не исчерпать, как те камни грызть – вовек не сгрызть, как те травы считать – вовсе не счесть, как те ветра ловить – вовек не словить, так и духу зловредну, игрецу подсадну, сей узды с себя вовек не снять! И будь он той узде покорен, угодлив и повадлив, пока травы не утонут, камни не поплывут, ключи не возгорятся!
– Как увидишь коня, набрось на него. – Старуха протянула узду Младине. – И пока узда на нем, дух подсадной будет во всем тебе покорен. Только смотри, узду не снимай, как бы ни просил, чего бы ни сулил. Найдешь, как его к делу пристроить, так держи у себя, а как станет не нужен – отошли в Бездну. Но на белом свете не выпускай, и в Нави не выпускай, иначе вновь себе жертву найдет. Этот дух давно уже по белому свету бродит и много зла принес…
– Я поняла, – прошептала Младина и поклонилась. – Спасибо вам…
Огонь впереди померк. Младина вздрогнула и очнулась, вдруг ощутив навалившуюся тяжесть, усталость всех мышц тела. Она спала, уронив голову на стол, среди неубранных мисок и ложек. Руки затекли, спину ломило. В темноте перебравшись на свою лежанку, она мгновенно заснула опять, отложив до утра все воспоминания и размышления.
Когда она проснулась, было уже светло и Угляна убирала со стола, собираясь топить печь. Гремела мисками и стучала ложками, перемывая их в лохани.
– Проснулась? – заслышав позади шевеление, Угляна обернулась. – Что-то тут у нас за подарок лежит. Из гостей кто оставил?
Младина перевела взгляд на стол. Там одиноко лежала узда, будто игрушечная, свитая из тонких белых льняных нитей.
– Это мне… – хрипло от волнения проговорила она.
– Откуда же?
– Бабушка подарила.
Подойдя к столу, Младина бережно свернула нитяную узду и спрятала в берестяной коробок, где хранила иголки и соколиное перышко. Теперь она была действительно готова избавить сежанскую волость от опасных незваных гостей.
Глава 2
Разумеется, никто не собирался брать с собой девку. Поэтому Младине, прежде чем проситься с мужиками в Глуховичи, пришлось рассказать отцу… то есть Путиму, Леженю и прочей старейшине, главное из того, что ей стало известно от трех Рожаниц. Проснувшись и обдумав все увиденное, она поняла, что была в гостях у них – удельниц, вещих вил, матерей судьбы.
Никто не обрадовался известию, что захожих лиходеев возглавляет человек княжеской крови, много лет назад ставший добычей злого подсадного духа и потому крайне опасный. Мужики даже умолкли, глядя в пол, и на лице у каждого было написано сомнение: а стоит ли вообще туда соваться? Даже предлагали послать гонцов к смолянскому князю – или угренскому. Но здравый смысл победил: чем хуже беда, тем меньше надежды пересидеть ее под крылышками чуров. Князья еще когда соберутся и дойдут, а бойники могут отправиться на раздобытки в любой день, едва закончатся захваченные в Глуховичах припасы. И лучше этого не ждать, не зная, когда и кому придется от них отбиваться, а покончить с бедой прямо сейчас, всем вместе.
– Убивать Хвалиса нельзя! – втолковывала Младина отцам и дедам. – Если просто убить, то дух-подсадка выскочит и прыгнет в того, кто рядом случится. Нужно самого игреца поймать. И я знаю как. У меня для этого средство есть…
Никто не спросил, что за средство. Даже в глазах недавних родичей Младина перестала быть девкой, внучкой и дочерью, а стала представительницей загадочного Навьего мира. В ее дела никто соваться и не думал.
– Ну, тебе виднее… – произнес Лежень те слова, которые незамужняя внучка никогда не услышит от собственного деда.
Разговор этот происходил во время новогодних праздников, пока на Овсеневой горе еще пылал двенадцатидневный священный огонь. Но вот прошел Велесов велик-день, праздники кончились. Больше ждать было нельзя: даже во время праздников старики, посвященные в суть дела, беспокоились, что вороги-то медлить не станут. Наступления срока ждали с нетерпением, стремясь скорее избыть грозящую беду.
Для похода выбрали ясный день, обещавший лунную ночь. С родов сежанской волости мужиков собралось много – шесть десятков. К ним добавились «молодые волки» из стаи Одинца – и Младина. За ней еще в полдень зашел Одинец, и к Глуховичам она отправилась с ним и его парнями. Почти всю дорогу ее везли на санках для дров, в которые привычным образом впрягались по двое крепких парней по очереди – и силы, и одежда девушки мало подходили для блужданий по зимнему лесу. Лишь иногда она вылезала и некоторое время шла по утоптанному «волками» снегу, чтобы размяться и согреться.
Еще по пути стемнело, и она беспокоилась, не заблудятся ли «волки». Но те хорошо знали дорогу и шли без остановок. Младина никогда в этих местах не бывала и чувствовала все возрастающую тревогу. С детства она наслушалась страшных рассказов о Глуховичах, проклятом роде, а они приближались к его владениям. Она знала, что сами Глуховичи мертвы – все, кроме Угляны. Она даже видела духи, приходившие к последней уцелевшей дочери рода. И это только усиливало ее страх. Проклятый род погиб дурной смертью и не был даже погребен. Едва ли захожие лиходеи озаботились в зимнюю пору хоронить чужих мертвецов!
Светила почти полная луна, и на белом снегу все было видно почти как днем. Ехали по ручью, на котором давно уже появились следы обоза, прошедшего ранее: отпечатки полозьев, копыт, свежий, едва замерзший навоз. Это было ополчение сежанской волости: на санях везли оружие и припасы. Сбор войска был назначен в дальнем конце длинного оврага. По дну его тек ручей, сейчас замерзший, и возле его впадения в Сежу и стояла весь.
Заломичи уже были здесь: Путим и полтора десятка молодых мужиков. Ждать пришлось довольно долго. Все уже собрались, но начать было решено глубокой ночью, когда пришлые будут спать. Одинец посылал парней подползти ближе и последить за ними; как и предполагалось, сторожей на ночь те не выставляли.
Весь Глуховичей не имела никакой ограды, кроме двух пар старых, покосившихся чуровых столбов у тропы вдоль ручья, в начале и в конце порядка изб. Не уберегли их чуры… Из семи изб обитаемыми остались только три – это было видно по следам, по желтым лужам у дверей и по свежим пятнам золы из печей, выброшенной уже поверх снега последней метели. Людей было не видно: затаились в тепле чужих домов, которым суждено было стать их могилами. Никакой битвы не предполагалось. Сежане собирались просто истребить чужаков, как стаю бешеных волков, угрожающих спокойствию волости.