Сокол Ясный, стр. 14

«Убийца, убийца…» – вдруг долетел до ее слуха еле слышный шепот.

Младина обернулась: внезапно ей стало страшно. Вокруг были люди, но никто из них не смотрел на нее, все были заняты разговором между собой.

«Убийца, убийца…» – зашептало снова сзади, и она снова обернулась, но опять никого не увидела.

– Младинка, что вертишься? – Пробегая мимо, двоюродный брат Поспел шутливо дернул ее за косу.

И вот тут она, услышав настоящий человеческий голос, осознала, что шепот раздавался будто у нее в голове. С ней пытался говорить тот, кого нельзя увидеть.

Ее пробрал озноб, зубы застучали, и она крепко стиснула челюсти, чтобы подавить дрожь, даже обхватила себя за плечи, будто боялась развалиться на части. Травень – убийца? И с ней пытается говорить дух его жертвы? Но кого он мог убить? Все в округе живы, не было никаких убитых… Разве что один из тех двоих, кто не вернулся из леса… И почему с ней? Она разве волхвита какая?

А Травень уже вновь улыбался, подошел к ее брату Ярко, заговорил с ним, похлопал по плечу – видать, прослышал, что у Ярко зимой первенец родился, поздравлял. Тот отвечал, кивал, благодарил, смотрел на Травеня без малейшего удивления – будто не видел кричащих ярко-красных пятен у того на груди и на руках, прикасавшихся к его плечу. Почти безотчетно, пользуясь присутствием брата, Младина подошла и встала возле Ярко.

– Что смотришь на меня, девица-красавица? – задушевно обратился к ней Травень, но она ясно слышала в его голосе подавленную досаду. – Или я так собой хорош да пригож? Посватался я бы к тебе по осени, да не судьба, богам не поглянулось!

Младина молча смотрела на него исподлобья, будто пыталась просверлить взглядом голову и посмотреть, что внутри. «Убийца, убийца!» – сильнее, быстрее, горячее зашептали голоса у нее в голове. И Травень отвел глаза, с досадой поджал губы. Судя по тому, что держался он уверенно, как всегда, вины в кровопролитии он за собой не знал и бояться ему было нечего. И Младина поняла, что эти пятна крови действительно видит она одна, а ни люди, ни даже сам Травень о них не подозревают. Да и как бы он посмел явиться в святилище, если бы знал за собой такое страшное дело?

– Ох, да что же такое? – Рядом возникла бабка Лебедица с окровавленным платком в руке. – Никак кровь не уймется! – воскликнула она, и Младина вздрогнула, обернулась: опять кровь? – Поди смочи платок! – Бабка протянула ей тряпку. – Уж я моей бабки Удачихи словом его заговариваю, а кровь идет да идет, ну никак не уймется!

Младина сходила к корыту, возле которого была налита в бадью вода из реки, намочила из ковша платок и пошла вслед за бабкой в обчину, где сидел Годоня, все еще без рубахи, и тяжело дышал открытым ртом. Сломанный нос ему вправили, но кровь никак не унималась, отчего он и не одевался, чтобы не испортить рубаху. Его кровь была самая настоящая, видимая всем, горячая, такая нестерпимо горячая…

– Вот, брате! – Младина подошла, сама прижала мокрый платок к его носу. – Была вода живая, стала вода мертвая, и как у мертвого тела кровь не течет, так и у тебя не будет.

– Чего? – Годоня в изумлении поднял на нее глаза. – Ты чего это заговорила, будто Угляна?

Он взялся за мокрый платок, отнял его от носа, словно для того чтобы получше разглядеть сестру – и оказалось, что кровь больше не идет.

– Ну, слава чурам, унялась наконец! – Подошедшая следом Лебедица всплеснула руками. – Помог бабкин заговор!

– Да нет, Младинка сильное слово знает! – Годоня поднялся и потрепал сестру по волосам своей огромной рукой. – Ты такого слова не знаешь, чтобы во всех драках верх брать? А то сказала бы сегодня, и не он был мне, а я бы ему нос-то расквасил! Да он ведь… – Тут он увидел вошедшего в обчину Данемила, помахал ему рукой и продолжил во весь голос: – А то ведь этот игрец – сегодня Ярилин брат, как же ему было не одолеть!

Данемил усмехнулся и тоже помахал: дескать, сегодня я, завтра, глядишь, и тебе повезет.

– Пойдешь за него? – Годоня шутливо подтолкнул Младину.

– За Ярилиного брата чего же не пойти? – Младина улыбнулась, едва понимая, о чем ее спросили и что она ответила.

В ней снова проснулись те странные ощущения, пережитые в роще. Откуда-то она знала, что не бабкин заговор помог, а платок, который она принесла: вода, которой она коснулась, стала мертвой водой, той самой, которая бьет из источника в Нави и обладает способностью заживлять все раны, даже приращивать назад отрубленные руки и ноги… Только не каждый волхв может до того источника добраться, а к ней мертвая вода сама пришла.

Данемил в это время обернулся и взглянул на нее. Она попыталась улыбнуться, и он сделал было шаг, будто хотел подойти, но тут еще какие-то молодые мужики налетели на него, стали обнимать за плечи и тянуть наружу, где народ уже плясал на площадке, с топотом и присвистом.

– Пойдем, а то все веселье пропустим! – Приободрившийся Годоня натянул наконец рубаху, опоясался, накинул на плечи свиту и потянул Младину наружу.

– Подожди! – Она уперлась ногами в землю и сама вцепилась в брата. – Ты ведь знаешь, каким случаем те двое погибли?

– Какие двое? – нахмурился Годоня.

– Ну, которые из леса не воротились. Один Леденичей, второй Руденичей.

– А… Знаю. А тебе чего? – ревниво осведомился Годоня, привыкший оберегать тайны лесного братства от посторонних, тем более женщин.

– А вы… вы уверены… что им… особенно Зимнику… ну, никто умереть не помог? – решилась Младина, знавшая, что парню не понравится поклеп на его братьев-волков.

– Да мы сами уж пытались сыскать, нет ли на ком вины, – ответил Годоня, воровато оглянувшись, не слышит ли кто. – Данята сам уж из тех четверых, кто с Зимником на медведя в тот раз ходил, чуть все кости не вытряс, да ничего не нашел.

– А кто это был? – тоже оглянувшись украдкой, шепнула Младина. – Эти четверо?

– Воронец из Бебряков, Осока да Новиша из Домобожичей, да их Вьялко.

– Хорошо, – отозвалась Младина, отметив, что Травеня в тот день и близко не было. Хотя чего хорошего – невидимое пятно крови и обвинение в убийстве остаются без объяснений. – А я вот еще… Как ваши ту делянку нашли, ну, из-за которой свара вышла?

– Да мы и нашли! Мы с парнями! Еще осенью, когда ходили берлоги смотреть, чтобы зимой, значит, взять «соседушку». А кто-то из парней и говорит: вот, дескать место хорошее под пал.

– А кто это сказал?

– Не помню.

– Не… Травень?

– Может, и он. – Годоня подумал и пожал плечами. – Вроде он был с нами в тот раз… а может, в другой. Не помню я, давно же было… Нас человек шесть тогда ходило, всех не упомню.

Младина вздохнула. Так не разберешь, хоть в воду гляди! Уметь бы еще…

– А ты почему про Травеня спрашивала? – Годоня пытливо взглянул на нее. – У вас, девок, одна дурь на уме!

– Нипоче… – начала было Младина, но сообразила, что глупо скрывать важные вещи от старшего брата. – Сам посуди: кому больше всех надо, чтобы Веснавке жениха не хватило? Или не примечал, что он возле нее так и вьется?

– Нос у него не дорос! – грубо и зло выразился Годоня. – Много парней у Леденичей, всех только Мара изведет, чтобы ему до Веснавки добраться! Но я и сам уже на него думал, собаку рыжую! Вот я на Ярилиных днях погляжу за ним – увижу рядом с ней, руки-ноги повыдергаю! Ну, пойдем!

И он потянул ее к шумной толпе. Младина пошла за ним, но люди вдруг снова показались ей серыми тенями, сквозь которые она может пройти, как сквозь дым…

Глава 4

Однажды, вернувшись домой с льнища последней, Младина застала сестер в большом возбуждении.

– Угляна приходила! – воскликнула Капелица, выскочив ей навстречу. – Сказала, что ты завтра пойдешь! Одна! А мы после тебя, все сразу!

– Угляна приходила? – повторила Младина. – Что я пойду… одна? Куда пойду?

– Да! – подтвердила и Домашка. – Что ты одна, первой, а все прочие после тебя на другой день!

– Но почему я одна?

– У Угляны и спросишь! – с некоторой язвительностью отозвалась Домашка, слегка обиженная тем, что младшую сестру так выделили из всех.