Утренние голоса, стр. 1

Николай Егорович Стещенко

Утренние голоса

Андрей сладко потянулся, не открывая глаз. Под ним зашуршало свежее сено. Андрей на минуту замер, вспоминая, где он, потом открыл глаза. Над ним темнела крыша сарая, а в дырочки от выпавших из железа гвоздей пробивались тоненькие пучки света. Они были похожи на серебряные струны.

Ему показалось, что стоит до них дотронуться, как струны зазвенят.

«Динь-динь-бом!» — прилетели откуда-то звуки. Андрей прислушался. Звуки повторились. Они были тонкие и мелодичные. Ему даже показалось, что это звенят струны. «Динь-динь-бом! Динь-динь-бом!..»

«Да это же в кузнице, — догадался он. — Дядя Федя что-то кует».

Он приподнялся на локтях и наконец понял, что лежит на сеновале. Вечером ложились с отцом, а утром проснулся один. Все, наверное, ушли на работу.

По пружинистой лестнице Андрей сошел вниз, распахнул дверь сарая. Яркий свет больно резанул глаза, и Андрей на секунду прикрыл их рукой.

Во дворе было тихо и душно, у забора лениво расхаживали куры. Издалека все доносилось: «Динь-динь-бом! Динь-динь-бом!»

Андрей наспех поел и побежал в кузницу. Остановился у двери, стал наблюдать. Дядя Федя доставал из огня раскаленное железо, клал на наковальню и постукивал молотком: «динь-динь». Это он Семену показывал, куда бить молотом. А молот у Семена большой, с баранью голову. И руки сильные.

Дядя Федя по железу молотком: «динь-динь». А Семен молотом: «бо-ом!» И сразу искры во все стороны.

— Ты что стоишь, Андрейка? — спросил дядя Федя.

— Смотрю и слушаю, — ответил он. — Молоток и молот как будто слова выстукивают. Только не пойму, какие.

Дядя Федя подумал и спросил:

— А ты рано встал?

— Рано.

— И только наш звон слышал?

— Только ваш.

— Ты еще раньше проснись, целый разговор услышишь. Может, тогда и поймешь, что к чему.

Андрей вернулся домой озадаченный. Он не мог даже представить, какой разговор можно услышать ранним утром. И чем больше он думал об этом, тем интереснее становилось.

Вечером он уговорил отца снова взять его на сеновал, а утром разбудить пораньше.

— Ты что задумал? — спросил отец, когда они легли спать.

— Хочу послушать, как утро просыпается.

— Ну-ну, — только и сказал отец. Он несколько раз перевернулся с боку на бок и заснул.

Андрею не спалось. Когда он шевелился, под ним пружинило и потрескивало пахнущее ароматное сено. Где-то далеко лаяла собака, урчал трактор.

Вслушиваясь в звуки ночи и думая о своем, Андрей не заметил, как уснул. А когда проснулся утром, звуки были другими. Он, не шевелясь, лежал с открытыми глазами, смотрел на серебряные струны под крышей и слушал. Вокруг сеновала трезвонили воробьи, заглушая голоса других птиц, кто-то посвистывал на улице, где-то стучал молоток.

Во дворе звякнуло ведро, зазвенели струйки молока: «Дзень-дзень, дзень-дзень!» Это мать принялась доить корову.

С другого конца двора донеслось: «Вжинь-вжинь, вжинь-вжинь!» Начало у звуков глухое, а конец звонкий и певучий, будто кто-то от щекотки визжит. Андрей догадался, что отец точит ножи сенокосилки. Он говорил, что трава в этом году густая, оттого ножи быстро тупятся.

И вдруг снова будто взыграли серебряные струны: «Динь-динь-бом! Динь-динь-бом!»

Как ни старался Андрей, ничего не понял из утреннего перезвона. Встал, позавтракал и опять заторопился в кузницу. Дядя Федя и Семен ремонтировали тракторный прицеп. Они спешили и долго не обращали на мальчика внимания. А когда закончили работу, дядя Федя спросил:

— Ну как дела, Андрейка? Рано встал?

— Рано.

— А что слышал?

— Мать корову доила. Отец ножи точил. Вы работали — тоже слышал. И голоса веселые.

— И то верно, — улыбнулся дядя Федя. — Все славят рождение дня. Только главного ты не расслышал. Эти голоса тем понятны, кто их рождает. Мать корову доит, а струйки вызванивают: «Есть молоко, много молока». Ножи отвечают: «Будет трава, много травы». И так в каждом дворе. А мы из кузницы на все село трезвоним: «Готовим прицепы, перевезете траву». Один человек, Андрейка, всего сделать не может. А если вместе возьмутся за дело, то выйдет быстрее и легче. Поэтому все рано встают, начинают перекличку. Только не голосами, а звуками рабочих инструментов.

— Чудеса, — удивился Андрей. — Вот вырасту, тоже буду чем-нибудь звенеть.

— Расти, Андрейка, — улыбнулся дядя Федя. — И звук для себя выбирай позвончее.

Укротительница

Подошел Митя к зеркалу, сделал серьезное лицо. На груди у него бинокль, на плече — двуствольное ружье. Настоящий охотник!

Поднес он к глазам бинокль, осмотрел комнату. Видит, в уголке сестренка Оля с куклой играет, платьица на ней меняет, волосы расчесывает. Митя подошел, остановился перед ней и стал уговаривать:

— Пусть твоя кукла отдохнет, а мы давай в охотников поиграем. Сейчас я приду сюда на охоту, а ты сиди и рыкайся.

— Как это? — не поняла Оля.

— Как тигр. Ры-р-р, ры-р-р, — пояснил Митя.

— Не хочу быть тигром, — укладывая куклу, сказала Оля.

— Хорошо, будь леопардом. Я пошел.

Вернулся Митя, а Оля смотрит на него и молчит.

— Ты чего не рыкаешься? — строго спросил он.

— Я не умею.

— Давай научу. Повторяй за мной: ры-р-р.

— Лы-л-л, — повторила Оля. И так вытянула губы, что Митя еле сдержал смех.

— Ладно, — махнул он рукой. — Будь кенгуру. Только не молчи.

Снял он с плеча ружье, крадется из другой комнаты к Оле. А та сидит в уголке по-прежнему тихо.

— Почему опять молчишь? — рассердился Митя.

— Я не знаю, как кенгуру рыкается.

Митя задумался, но ответить ничего не смог. Он и сам не знал, как кричит кенгуру.

— Ладно, — сказал уже примирительно. — Кем ты хочешь быть?

— Мышкой.

— Будь мышкой, — согласился Митя. — Только она не рыкается, а пищит.

Прижалась Оля в уголке, ждет брата-охотника. А он уже тут как тут, ружье нацелил на нее, кричит:

— Пищи! Пищи!

— Не буду, — отказалась Оля. — На мышек не охотятся.

Рассердился Митя, бросил ружье на диван.

— Не хочу с тобой играть. Ты ничего не умеешь.

Походил, походил по комнате, поскучал и снова к Оле:

— Ладно, бери ружье, будь охотником. А я тигром буду.

— Только не тигром, — попросила Оля и прижала к груди руки. — Я тигра боюсь.

— А ружье зачем?

— Все равно боюсь.

Митя хотел было накричать на нее, но сдержался. Обидишь сестренку — с кем тогда играть?

— Ну, буду леопардом, — предложил он.

Ушла Оля с ружьем, а вернулась с хлебом. Митя смотрит на нее, удивляется, а сам рычит:

— Ры-р-р, ры-р-р.

Подошла к нему Оля, погладила по голове и поднесла кусочек хлеба.

— На, мой хороший, кушай.

— Ты что делаешь? — вскочил Митя. — Где твое ружье?

— Я не хочу зверюшек убивать. Я хочу с ними дружить.

— Эх, всю игру испортила! — вздохнул Митя. — Ладно, будем играть в зоопарк.

Здравствуй, папа!

Когда за почтальоном захлопнулась дверь, папа с укором посмотрел на Павлика.

— Ты был с тетей невежлив. Она вошла и поздоровалась, а ты не ответил. Ты что, не слышал?

— Слышал, — неуверенно отозвался Павлик.

— А когда уходила и сказала «до свидания», тоже слышал?

— Тоже.

— Почему же не ответил?

Павлик часто заморгал, обдумывая слова отца. Остренькое лицо его стало серьезным и сосредоточенным.

— А вежливые всегда здороваются? — спросил он вместо ответа.

— Всегда, — сказал папа.

— И говорят «до свидания»?

— Обязательно.

Павлик потоптался на месте, подергал себя за кончик уха.