Числа. Трилогия, стр. 125

— Вы на самом деле так думаете?

Где-то с минуту он колеблется и ничего не говорит.

— Включить вам душ? — вдруг предлагает он.

Сбившись с толку, я хмуро гляжу на него. О чем это он?

Тут он машет мне в сторону ванной. Следую за ним. Он включает душ, и мы стоим рядом с ним.

— Здесь нас не подслушают, — говорит он тихо-тихо, несмотря на то что вода громко стучит по поддону душа и хорошо заглушает звуки.

Подслушают.

Он неотрывно смотрит на меня, дожидаясь, когда я врублюсь.

И я врубаюсь.

Они нас подслушали. Они знают о Мии. Они знают об обмене числами и о том, что к ней перешел дар Вэл. И они знают, что я хочу выбраться отсюда. Поэтому Адама и утащили — чтобы изолировать его от нас, чтобы нас больше некому было защищать. Стало быть, можно не сомневаться: теперь они примутся за Мию.

Значит, у нас совсем нет времени. Мы должны бежать.

Смотрю на рядового. Действительно ли шум воды заглушает наш разговор? А если это еще одна уловка, чтобы разговорить меня? Я должна довериться ему. У меня нет выбора. Он — единственный в этом месте, к кому я могу обратиться, единственный, кто проявил ко мне хоть какое-то сочувствие.

— Послушайте, мне… нам нужна ваша помощь, чтобы выбраться отсюда.

Я сказала это. Что будет, если они слышали меня? Даже если они не слышали, теперь наши жизни — моя, Мии и Адама — в руках этого рядового. На миг мое сердце замирает, когда я спрашиваю себя, не ошиблась ли я. Поможет ли он нам? Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга.

— Это слишком трудно, — шепчет он. — Если я попадусь, меня будут судить по законам военного времени.

Мысленно я с облегчением делаю выдох: он на нашей стороне.

— То есть?

Он проводит пальцем по горлу. Вид у него встревоженный. Если он притворяется, то он превосходный актер.

— Серьезно? — спрашиваю.

Кивает.

— Я в отчаянном положении, — я почти рыдаю. — Иначе не попросила бы вас.

Он закусывает губу. Быстро-быстро моргает, то глядя на меня, то отводя глаза.

Наконец произносит:

— Адам спас жизнь моей матери. — Он говорит так тихо, что я едва слышу его голос сквозь шум воды. Наклоняюсь ближе. — Она жила в Западном Лондоне, ее квартира была на двенадцатом этаже. Она увидела Адама в теленовостях и ушла из дома. Вскоре дом развалился. Если бы не Адам, ее бы уже не было в живых. Так что я обязан ему. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Я помогу вам, Сара. Сделаю все, что смогу.

— Спасибо.

Кладу свою руку поверх его.

— Кстати, я — Адриан, — говорит он.

— Спасибо, Адриан. Вы можете передать Адаму сообщение?

Адриан делает шумный вдох сквозь зубы.

— Пожалуйста, пожалуйста, — прошу. — Подождите здесь.

Бегу в комнату, выхватываю из-под матраца свой рисунок и мелок Мии.

Что можно написать? А если мое послание попадет не в те руки? В конце концов я пишу: «Возвращайся ко мне. Доверяй Адриану. XX».

Адам поймет, что это значит.

Дважды складываю листок и протягиваю его Адриану.

Он колеблется, смотрит на Мию, которая свернулась клубочком на кровати и тихо посапывает. Он берет листок и кладет его в нагрудный карман.

Вернувшись в камеру, он громко говорит:

— А теперь, пожалуйста, выпейте таблетку. Обещаю, от нее вам станет лучше.

Он вытряхивает таблетку из пластмассовой чашки мне на руку. Я сжимаю ее в кулаке.

— Замечательно, — говорит он, подмигивая мне. — До дна. Доброй ночи, Сара.

Когда он уходит, я возвращаюсь в ванную и бросаю таблетку в унитаз. Нажимаю на смыв, и она танцует в бурлящей воде, а затем исчезает.

Вскоре лампа в центре потолка гаснет и комната снова погружается в темноту. Теперь свет проникает внутрь только сквозь решетку и две щели над и под дверью.

Я лежу рядом с Мией, думая о людях, по которым скучаю. Адам, Марти и Люк. Получит ли Адам мое сообщение? Сможет ли прочитать его, если получит, или он сейчас лежит где-нибудь, избитый до полусмерти, не в состоянии даже глаза открыть? По-прежнему ли Марти и Люк в лагере Дэниэла? Жив ли Дэниэл? Все эти мысли мечутся в моей голове. Я не смыкаю глаз и не отвожу их от дверной решетки. Она прямо напротив кровати. За нами можно наблюдать всю ночь.

За нами

будут

наблюдать всю ночь.

Не могу лежать на виду, как арбуз на блюде.

Выскальзываю из кровати, украдкой пробираюсь к двери. Прислоняюсь к ней спиной и сползаю на пол. Отсюда мне не видно решетку, значит, и они меня не увидят. Малыш ворочается. Я откидываю голову на дверь и закрываю глаза.

Не хочу спать, не хочу видеть сны, но утомление берет свое, и я отключаюсь.

Я больше не одна. Но со мной не Мия, а кто-то другой. Наши лица совсем близко. Я чувствую его кислый запах, вижу щетину на его подбородке. Он проводит языком по губам, в уголке рта остается бусинка слюны. Он дышит почти так же часто, как и я. Надо уходить. Оглядываюсь, пытаясь найти безопасное укрытие. Таких укрытий много — кругом деревья, камни и кусты. Но я не могу бежать.

Я даже не могу идти.

Волны боли захлестывают все тело.

Ноги не двигаются. Я в ловушке. Кроме нас, здесь никого нет. Никогда в жизни мне не было так страшно. Хочу закричать, но звуки застревают в горле, не могут выйти из разрывающегося от боли тела. Вместо этого крики эхом отдаются в голове.

— На помощь! На помощь! Кто-нибудь, помо

гите!!!

Адам

Я в самой настоящей тюремной камере. Голые бетонные стены, матрац и ведро. На стене темные пятна. Не хочу даже думать о том, откуда они взялись.

Надо убедить их, что это ошибка. Я не опасен и не нарываюсь на скандалы. Меня не нужно держать взаперти. Я никого и пальцем не тронул, пока они не заманили меня в засаду, так какого хрена держать меня здесь? Да, я не слушался их указаний. Я опять вышел из себя, но ведь я всего лишь защищался.

Башка отказывается соображать. Ума не приложу, как выбраться отсюда, как вернуться к Саре. Отсюда должен быть выход.

Должен быть.

Я не знаю, сколько времени торчу здесь. Свет не гасили ни на минуту, мне не принесли ни еды, ни воды. Вдруг кто-то поворачивает ключ в замке. Сажусь на матрац, пытаюсь собраться с силами и мыслями.

Входит Савл.

Кивает солдату, охраняющему дверь:

— Я постучу, когда закончу.

Дверь закрывается, и мы остаемся одни.

Он прислоняется к двери.

— Адам, — говорит, — как дела?

— Устал, — отвечаю.

В отчаянии, рассержен, напуган. —

Какой сегодня день?

— Вторник, — говорит он. Я только хлопаю глазами в ответ. Поняв, что это мне ничего не говорит, он добавляет: — Тринадцатое. Февраля.

Двенадцатое, день, когда застрелили его помощника-мотоциклиста, кажется, было год назад. Число Савла вновь бросается мне в глаза. 1622029. Осталось три дня. Его предсмертная боль настолько невыносима, что меня бросает в жар. Чудовищная, мучительная агония. Я снова чувствую себя беспомощным и задыхаюсь.

— Выпустите меня отсюда, — говорю. — Я хочу вернуться к Саре, к Мии. Зачем вы увели меня от них? Зачем я здесь? Не понимаю.

Он загадочно улыбается:

— Для этого ты и оказался здесь, Адам. Чтобы понять — и помочь нам понять твой дар. Нам нужна твоя помощь.

Мне

нужна твоя помощь.

Он подходит к матрацу и присаживается рядом со мной. Мне неприятно находиться так близко от него. Начинаю ерзать.

— Я не хочу помогать, если это означает, что я буду выбирать, кого можно оставить подыхать, как собаку, а кого нет, — говорю. — Я так не могу. Это неправильно.

— У тебя очень упрощенное представление о том, что правильно и что неправильно, Адам. Жизнь не черно-белая. Она полна трудных решений. Бывает так, что любой выбор — «неправильный». В этом случае приходится из двух зол выбирать меньшее.

— Нет.

Он качает головой:

— Ты еще так молод. Сколько тебе лет?