Числа. Трилогия, стр. 103
Что-то большое ударяет меня в плечо, я кричу. Грохот все не унимается: дом стонет, трещит, вокруг все сыплется. Когда все наконец стихает, я чуть-чуть приоткрываю глаза и осматриваюсь из-под руки. Коридор не узнать. Почти весь потолок рухнул, утащив с собой перила и половину лестницы. Передняя часть дома вся в огне, а теперь и задняя тоже. Кругом бушует пламя. Немного выпрямляюсь и гляжу вверх. Видно все до самой крыши, а там зияет дыра — метра три-четыре в поперечнике — прямо в небо. Из-за дыры получилась сильная тяга: пламя со всех сторон всасывается в нее с диким ревом.
— Ой, блин, — произносит Вэл, — надо уносить ноги. Сара, надо уносить ноги.
— Вэл, я ее слышала, — говорю я.
Вэл смотрит на крышу, потом снова на меня. Глаза у нее круглые от ужаса.
— Очень сомневаюсь, — говорит она. — Я думаю, ты хотела ее услышать.
— Вы что, считаете, будто я не узнаю голос собственной дочери?!
— Конечно, но…
— Она где-то тут и жива. Я уверена.
Вэл берет меня за плечи:
— Полдома уже рухнуло. Она могла быть где угодно.
— Она где-то близко. Я ее слышала. Я не могу ее оставить. Она без меня пропадет!
— Это опасно. Надо уходить.
— Я не могу.
— Сара, если ее завалило, — Вэл кивает в сторону груды на месте гостиной, — мы ее оттуда не откопаем. Для этого надо забраться через крышу. Давай-ка на выход, пока можно.
Над головой слышен громкий звон.
— Сара, прошу тебя!..
Одновременно оборачиваемся и смотрим, откуда мы пришли. За дверью в кухню — стена пламени, желтые, оранжевые языки извиваются до самой крыши, лезут в небо. А в центре — тьма, темная фигура, призрак. Размытые контуры становятся четче, и мы разом ахаем. Это человек, он движется к нам сквозь пламя.
Папа. Это папа.
Не может быть. Он же мертв. Я его видела. Ощутила смертный холод, когда прикоснулась к его шее. Это не он, это…
— Адам! — выдыхает Вэл. — Господи, это же Адам!
Она нетвердо шагает ему навстречу и падает к нему в объятия. Мне бросается в глаза, как Адам изменился — наверное, стал старше. Я моргаю, и перед глазами встает страшный сон.
Незнакомец со шрамами на лице берет у меня ребенка и уходит в огонь.
Мой ребенок. Моя дочка. Где она?
— Всего четыре шага, и никакого огня! — кричит Адам, перекрывая шум. — Баб, выходи! Все, я пришел. Я разберусь!
Вэл держит его за руки, темно-карие глаза изучают его лицо.
— Баб, я спорить не буду. Уходи. Четыре шага — и ты на улице. Мы выйдем сразу за тобой.
Вэл кивает.
— Хорошо, — говорит она. — Адам… Адам?
— Не сейчас. Выходи. Я тоже выйду через минуту.
— Обнимает ее за плечи и мягко подталкивает в нужную сторону. Она снова глядит на него, и то ли идет, то ли бежит в сторону кухни. На миг от нее остается только силуэт, как от него, а потом она исчезает.
— Адам… — говорю я и замолкаю. Я снова его слышу — слабый крик, будто писк какой-то маленькой зверюшки, и Адам тоже слышит. Видно по лицу.
Крик приглушенный и доносится откуда-то сбоку. Мы бросаемся к двери, ведущей в каморку под лестницей. Там такая круглая ручка с кнопкой посередине, надо ее нажать, чтобы открыть дверь. Дотягиваюсь до нее первой. Кнопка обжигает кончик пальца. Распахиваю дверь и с визгом закрываю нос рукавом. Оттуда вырывается кошмарная вонь — кислятина, спирт, дерьмо.
В кладовке темно, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть, и тут я их вижу. Мия — она жива, вся красная, извивается в руках у моей мамы. Щека у Мии вымазана кровью, но это не ее кровь. У мамы на голове большая рана, на лице порезы. Ее кровь натекла на Мию, и она ее не вытерла, потому что не знает о ней. Глаза у нее открыты, она смотрит прямо на меня, но ничего не видит. Она мертва.
Я подползаю к ним поближе. Пол усыпан стеклом — это бутылки и банки — и залит их содержимым: виски, джином, соленьями. Осколки, будто ножи, полосуют мне джинсы, режут колени. Подаюсь вперед и осторожно забираю Мию из маминых рук.
— Ничего, ничего, — воркую я, — все, ты у меня.
Прижимаю ее к себе, нагибаюсь поцеловать ее в щеку, ощутить ее тепло, впитать аромат младенческой кожи. Она вся горячая. Под руками у меня мокро — подгузник у нее протек, и она пахнет срыгнутым молоком и детской мочой. Но это она срыгнула молоко и она намочила подгузник, и я вдыхаю эти запахи в полном восторге.
Моя девочка.
Моя жизнь.
Живая и снова у меня в объятиях.
Адам
Сара ныряет в кладовку. Что там делается, мне не видно.
— Она там? Ты ее взяла? — кричу я.
Над головой кровля раскалилась просто жутко, даже здесь чувствуется. Я пытаюсь держать себя в руках, не поддаваться эмоциям, быть здесь главным, принимать верные решения, только вот я уже слышал этот треск. Тело помнит палящий жар, кожа орет: «Ты знаешь, каково это. Тебе что, хочется все повторить? Выходи! Сваливай отсюда!» С меня льет пот. От каждого скрипа, каждого шороха над головой меня прямо крючит.
Ну все. Сейчас рухнет.
— Сара! — Голос у меня позорно срывается. — Сара! Ты ее взяла? Давай, выноси!
Слышу, как Мия плачет. Нагибаюсь поглядеть в темноту. Туда набилось три человека — Сара с Мией и ее мама.
— Боже мой!
Сарина мама погибла, у нее полголовы снесено.
Сара держит Мию на руках. Мия по-прежнему плачет, зато она жива.
— Сара, ради бога, вылезай оттуда!
Пячусь, чтобы ей было куда выходить, и тут над головой раздается хруст и шипение. Поднимаю голову — с неба на меня валится бревно.
— Блин!
Бросаюсь в кладовку, налетаю на Сарину маму. Она мешком валится набок, Сара орет, бревно рушится на пол в метре от моей ноги.
— Господи! Господи!
Разворачиваюсь и гляжу назад. Весь коридор завален кровельными плитками, они горят, и жар и пламя так и тянутся к нам. Сверху все падает и падает всякий хлам, и все, что еще не горело, быстро занимается.
Сара никак не может замолчать. В этой крошечной кладовке шума от нее, как от Мии. Гляжу в пламя. Мы в ловушке. Становится жарче, вот-вот дверь тоже вспыхнет, и пламя ворвется к нам. Оранжевое, желтое, белое. Яркое, смотреть больно, но я не могу отвести взгляд. В огне чье-то лицо. Джуниор шатается, валится назад, схватившись за живот, а я падаю, падаю, падаю. Вокруг — огонь. Он плавит кожу, пожирает меня…
Первый язык пламени добирается до косяка. Отползаю от него по битому стеклу и вжимаюсь в Сару. Ее губы прямо возле моего уха, и она визжит во все горло.
— Сара! — рявкаю я. — Замолчи, а? Мию напугаешь!
Сквозь ее крики пробиваются слова:
— Огонь! Прямо здесь! Мы попались!
— Вижу!
— Что нам делать?
Глядеть за дверь кладовки — это как в топку смотреть. Соваться туда — безумие. Надо повернуться к пламени спиной, обнять Сару и Мию да так и держать до конца. Надо сказать им, что я их люблю, закрыть глаза и больше не открывать. Здесь найдут четыре трупа.
— Адам! Адам!
Она смотрит на меня и ждет ответа. А что мне отвечать? Никакого плана у меня нет, и страшно мне не меньше, чем ей. Но тут я вспоминаю ее число, и до меня доходит, что оно значит. Мы с ней состаримся вместе. Она уйдет мирно и спокойно. Мы не должны здесь погибнуть. Сарино число — единственное, которое я не хочу менять. Я держался за него с первой секунды, когда увидел ее. И теперь буду держаться.
— Надо выходить сквозь огонь.
Других вариантов нет.
— Не могу! Не могу!
— Я пойду первым, посмотрю, как там. Потом, когда я позову, ты тоже выйдешь. И мы выберемся вместе.
Сара уже не визжит, а плачет — тоненько всхлипывает.
— Сара, мы выберемся. Обязательно.
Я знаю, как это будет. По себе знаю.
Не думай. Не думай. Иди. Давай. Ну!
Отодвигаюсь от Сары, задеваю рукой порог.
Краска пузырится от жара. Передвигаюсь вперед, стараюсь не поднимать голову. От жара трудно дышать. Как будто пламя вообще везде. Передняя часть коридора завалена, я видел, так что лучше всего попробовать выйти, как вошли, сзади, через кухню, куда я отправил бабулю. Огонь очень близко, мне не видно, что происходит по ту сторону. Рухнула уже крыша кухни или еще нет?