Собирающий облака, стр. 10

— Как обстоят дела с танцами?

— Император слишком добр, расспрашивая об этом. Все хорошо.

— Рад слышать. А вот полковник Яку Тадамото много рассказывал о танцах.

Девушка закрыла глаза, стараясь удержать слезы. Даже не глядя на Императора, она знала, что на коленях у него лежит меч. Нарастающий страх порождал в ней желание пасть ниц и молить о прощении.

— Я ценю мнение младшего брата Яку, — продолжал Император, будто обращаясь к кому-то другому. — Приятно знать, что разучивание танцев продвигается. Это занятие требует немалых усилий, и я понимаю, почему у тебя остается так мало времени на другие дела. Что такое обязанности, может понять только Император. И зачастую обязанности, возложенные на Императора, не позволяют заняться тем, что по сердцу. Надеюсь, это не так в случае с труппой сонса?

Осса чувствовала, как кровь пульсирует в висках. Страх сковал ее.

— Простите меня, — с трудом выговорила девушка, — боюсь, я не совсем понимаю, что Император имеет в виду.

— Разве не танцы по сердцу танцовщице императорской труппы?

— А…

Осса вежливо улыбнулась, будто он сказал что-то остроумное.

— Понимаю, Осса-сум полностью подчинена танцу. Я даже ревную тебя иногда, но Император не должен поддаваться таким чувствам. — Он помолчал немного и продолжил: — Ты должна танцевать, а я вынужден целыми днями выслушивать доклады министров и канцлеров, хотя это мне не всегда по душе. А ты ревнуешь, когда я много занимаюсь государственными делами?

— Я… я не смею сравнивать Императора с танцами. Танец — это нечто тривиальное, обыденное по сравнению с государственными делами.

— Так считают многие, хотя я и не согласился бы с таким мнением. Сойдемся на том, что мы оба заняты делами большой важности, а все остальное — пустяки. — Осса знала, что Император пристально смотрит на нее, и старалась сохранять невозмутимый вид. — Ты согреваешь мое сердце, Осса-сум. За последние месяцы ты стала еще красивее.

— Ваши слова — честь для меня, государь.

— Мы не должны забывать о наших обязанностях, Осса-сум, а для наслаждений остаются редкие минуты.

Император протянул руку к девушке. Ее сердце замерло. Он не знает о Тадамото! Он позвал ее не из-за Яку Тадамото! Он просто желает ее. После нескольких месяцев забвения и унижения он снова желает ее! Осса закрыла глаза и постаралась сдержать слезы. Император снова хочет ее. Разве она недовольна? Девушка думала о Тадамото. Она ужасно боялась разоблачения. Если Император заподозрит ее, она не сможет ничего отрицать.

— Слезы, Осса-сум? — спросил Император. — Что-то случилось? Девушка покачала головой и улыбнулась.

— Слезы не всегда знак печали, господин.

Осса неохотно протянула руку Императору. Она уже почти забыла, какой он сильный мужчина. Император резко притянул девушку к себе и увлек на шелковые подушки. Она ударилась коленкой, но он, похоже, ничего не заметил.

Поцелуй, который раньше показался бы страстным, теперь был грубым. Его руки касались нежного тела, не заботясь о ее удовольствии, и не заставляли трепетать, как прежде. Аканцу склонился над поясом на ее наряде, и Оссе пришлось помочь ему справиться с парчовым узлом.

Император молча распахнул ее платье. Не было ни слов любви, ни нежного шепота на ушко. Осса не чувствовала ничего, кроме отвращения. Ей хотелось убежать. Теперь Осса точно знала, насколько сильны ее чувства к Тадамото. Император навалился на девушку всем телом, он тяжело дышал ей прямо в лицо.

5

Мало кто умел так терпеливо ждать, как брат Сотура. Он мог бы вспомнить всего два-три случая, когда проявил нетерпение, но и тогда Сотура быстро овладел эмоциями. В комнате, где он упражнялся в терпении, у одной стены стояла небольшая статуя Ботахары, а у другой, напротив, — простая, но очень изысканная икебана из кедровых лап и ветки осеннего клена. Эти две вещи помогали брату Сотуре сосредоточиться на медитации в течение нескольких дней, когда он не думал больше ни о чем постороннем. Но он едва ли мог припомнить случай, когда это «другое» не потребовало бы его внимания.

Сотура был уверен в том, что господин Сёнто больше не допустит встреч с братом Суйюном в Храме Чистого Ветра. Правитель теперь настаивал на том, чтобы встречи проходили во дворце, и таким образом Сёнто «не будет лишен поддержки своего советника в нынешнее суровое время». Конечно, брат Сотура немедленно согласился; кто же станет спорить с императорским ставленником, особенно если его зовут Сёнто. Теперь он непрерывно думал о предстоящей встрече.

Господин Сёнто известен своим умением убеждать, и Сотура боялся его влияния на своего бывшего ученика. Суйюн слишком важен для ботаистов, и нежелательно, чтобы он повторил путь прежнего духовного советника Сёнто. Братство не может позволить себе еще одного отступника. Сотура улыбнулся выбранному термину. Возможно, отступник — это слишком, но брат Сатакэ выбрал независимость. А независимость вовсе не поощрялась Братством.

Сотура настаивал на приватной беседе с Суйюном, а правительский дворец вряд ли подходил для этого. Сотура посмотрел на тонкие бумажные стены. Господин Сёнто не станет подслушивать, в этом можно не сомневаться. Сотура, конечно, не собирался требовать от молодого монаха чего-то невыполнимого, так что можно не опасаться подслушивания. Но было кое-что, о чем Сёнто не должен знать. Известие о расколе в Братстве может оказаться на руку некоторым партиям в Империи.

Итак, разговор с Суйюном должен быть приватным. Молодой советник-монах своими глазами видел армию в пустыне, а это серьезно. Сотуре просто необходима помощь Суйюна, хотя некоторые детали ему лучше не знать. Юный монах наверняка будет потрясен, если узнает, для чего нужна его информация.

Брат Сотура взглянул на статую Ботахары в обрамлении листьев и веток. На минуту он почувствовал смущение, будто божество посмотрело на него с укоризной. Сотура заставил себя немедленно отвлечься от этих мыслей.

В лабиринте залов дворца послышались шаги. Суйюн. Мастер ши-кван узнал эти шаги так же легко, как его почерк или стиль ши-кван. На лице Сотуры появилась улыбка, но она исчезла сразу, как только отодвинулась ширма. Теперь лицо мастера Ордена ботаистов стало непроницаемым.

Суйюн низко поклонился старшему брату. Мало кого он уважал больше, и хотя братья — ботаисты никогда не показывали свои эмоции, Суйюн не скрывал обожания к своему бывшему наставнику.

— Ваше присутствие — честь для Дома моего господина, брат Сотура.

— Так же как для меня честь — внимание господина Сёнто.

Оба монаха расположились на подушках, брошенных на циновки. Повисла пауза. Суйюн как младший ждал, когда заговорит Сотура.

— Мне нужно многое обсудить с тобой, брат Суйюн, но я так долго находился в помещении, что теперь с удовольствием побыл бы на свежем воздухе, если только это не причинит неудобство твоему господину. Вдруг ему понадобится твой совет.

Суйюн подумал и ответил:

— Я сообщу ему, что мы будем на Террасе Восхода. Там чудесно в это время дня. Годится, брат?

— Прекрасно, Суйюн-сум. Благодарю за внимание.

Слуга побежал с сообщением, а монахи отправились на террасу. Пока они шли, беседа протекала в строгих рамках «учитель-ученик». Сотура задавал вопросы, а Суйюн давал точные краткие ответы. Они даже немного пошутили. Непосвященный не заметил бы никакого напряжения в тоне их беседы.

Терраса Восхода была отличным местом: много солнца и никакого ветра. Холодный северный ветер, типичный для этого времени года, сменился утром ветром с моря, больше напоминавшим весну. В беседе, однако, присутствовала некоторая холодность.

Госпожу Кицуру сопровождали служанка и дочь одного из высокопоставленных военных чинов Сэй, но Кицура не помнила ни его имени, ни чина. Эта дочь исполняла роль фрейлины, и хотя поначалу она сильно раздражала, все же нельзя было не признать, что девушка совершенно очаровательна. Была в этом юном создании наивность и бесхитростность, что казалось даме из столицы особенно привлекательным, когда вокруг столько лжи. Кроме того, юная фрейлина обожала Кицуру и восхищалась ею. Это тоже сыграло свою роль.