Берсерки. Трилогия, стр. 123

Император опустился в роскошное кресло. Эсмиель присела на соседнее и принялась разглядывать интерьер ложи. Ложа была достаточно просторна, искусно отделана деревом и бронзой, а в углу был установлен стилизованный под деревянный комод кухонный терминал. И, как того требовали традиции, здесь не оказалось даже намека на всякие новомодные штучки типа силовой мебели. Несколько минут, пока свита устраивалась на ранее закрепленные за ними или свободные места, в ложе раздавались скрипы и стуки, но потом все затихло. Император, воспользовавшись суматохой, склонил голову в ее сторону и тихо спросил:

— Вы все еще сердитесь, кузина?

Эсмиель молча пожала плечами, но так и не успела решить, что ответить, поскольку в этот момент снизу, со стороны игрового поля, поплыла музыка, и арки выходов засветились мягким, переливающимся светом. Сановники, некоторое время сохранявшие тишину, снова задвигали креслами и принялись приглушенными голосами обсуждать шансы команд. Какой-то старый лорд, в котором Эсмиель с трудом узнала бывшего мажордома дворца, возбужденно забормотал, пришептывая и пришлепывая губами:

— Конечно, кубок возьмет академия, тут и думать нечего.

К нему тут же присоединился хор убежденных голосов. Еще бы, члены команды его императорского величества Академии флота выглядели прямо-таки любимчиками судьбы. Высокие, великолепно сложенные атлеты, увенчанные золотыми кудрями чистокровных аристократов. Среди этого моря золота выделялись только двое черноволосых простолюдинов. Но они отличались от остальных только цветом волос, в остальном повторяя прекрасные атлетические формы своих соратников по команде. Академия по-прежнему оставалась заповедником аристократии, и можно было только догадываться, какие неимоверные усилия приложили родители этих двоих парней, чтобы пристроить сыновей в столь закрытое заведение. Они шествовали по площадке с некоторой ленцой будущих победителей, окидывая насмешливым взором своих неказистых соперников. Среди их соперников-танакийцев не было ни одного отпрыска знатного рода, а один из игроков резал глаз своей абсолютно черной кожей, что явно выдавало его колониальное происхождение. Эоней отвернулся от девушки, некоторое время рассматривал появившиеся команды, потом откинулся назад и спросил:

— Насколько я помню, танакийцы впервые за всю свою историю добрались до финала?

Но Эсмиель уже не слышала, что ему ответили. Она не отрываясь смотрела на игрока, который шел предпоследним в шеренге игроков, одетых в желто-черную форму танакийцев. Он был белокож и черноволос, но его сходство с остальными этим и ограничивалось. Этот… молодой человек мог бы показаться уродливым, поскольку был прямо-таки болезненно худ, костист и немного сутулился. Его мышцы скорее напоминали угловатые булыжники, упрятанные под кожу, а движения вызывали ассоциацию с рысканием больного бешенством пса, но главным, что привлекло ее внимание, было то, как он смотрел на соперников. В его глазах мрачно светилось предвкушение схватки и спокойная уверенность бойца, который не мог ее проиграть. Эсмиель вдруг почувствовала, как кожа у нее меж лопаток покрылась мурашками. Она скосила глаза. Сзади продолжалось неспешное обсуждение счета, с которым «…академия вышибет этих танакийцев». Эсмиель саркастически усмехнулась, снова бросила взгляд на странного игрока и вдруг неожиданно для себя громко произнесла:

— Сегодня выиграют черно-желтые.

В ложе повисла удивленная тишина, а девушка вздрогнула. Потому что в тот момент, когда она произнесла эти слова, тот игрок вдруг резко повернулся и, прищурив глаза, пронзительно уставился на императорскую ложу. Между ними было почти шестьсот шагов, целая трибуна зрителей и односторонне прозрачная защитная мембрана, но Эсмиель почему-то была уверена, что он смотрит именно на нее. И еще она с каким-то возбуждающим страхом поняла, что он знает о том, что она об этом знает.

7

Утром леди Эноминера обычно вставала достаточно поздно, а это означало, что она поздно и ложилась. Впрочем, ее вечера вряд ли показались бы особо интересными или хотя бы насыщенными. Чаще всего они были заполнены носителями с мелодрамами, скабрезными сплетнями и беседами с теми, кого теперь можно было назвать приятельницами. Хотя большинство из них раньше, как правило, были одними из самых ярых ее недоброжелательниц. Временами, правда, леди Эноминеру приглашали на светские рауты, хотя, как правило, не самые модные и престижные, но даже такие вечерние развлечения были редки. Чаще всего ее приглашали на рауты богатых торговцев и промышленников из простолюдинов, по большей части игнорируемые сливками аристократии, и присутствие леди королевской фамилии тешило их самолюбие. Леди Эноминера относилась к этому спокойно и даже иногда придерживала свой острый язычок. В конце концов, они вносили разнообразие в ее чрезвычайно скучную жизнь.

В этот вечер она, как обычно, грелась у камина, закутавшись в любимую старую шаль. Конечно, для того чтобы установить необходимую температуру в комнате, ей достаточно было всего лишь притронуться к пульту и задействовать конвекторы, но все эти новомодные штучки никогда не смогут создать такого комфорта и уюта, который дает огонь в камине и старая шаль. Сегодняшний вечер был скучноват, но безмятежен. Приятельницы-сплетницы не подавали признаков жизни, а поскольку приглашений не было уже больше двух недель, то за это время мелодрамы успели изряно поднадоесть. Поэтому сейчас Эноминера просто сидела и смотрела на огонь. На душе было тихо и покойно. Скорее всего, она даже незаметно соскользнула в некую полудрему, потому что когда в левом верхнем углу монитора внутренней связи замерцал сигнал вызова, это не сразу дошло до ее сознания. Когда она наконец заметила огонек, то сначала ей даже захотелось сделать вид, что она его не видит, в надежде, что настойчивый собеседник устанет ждать ответа. Но сигнал продолжал мерцать с неприятной настойчивостью. Сантлея, экономка, уже почти шестьдесят лет избавлявшая Эноминеру от всяческих бытовых забот, знала, что она дома, и подобная настойчивость означала, что эта невероятно ворчливая особа считает информацию, которую собиралась сообщить, достаточно важной. Из этого следовало, что никакие уловки не сработают. Поэтому леди Эноминера недовольно поморщилась, сварливо пробормотала:

— Эта старая метелка стала совсем несносной. — И, нехотя протянув руку, прикоснулась пальцем к сенсору включения. На рауте у одного промышленника она видела комплексные модули, управляемые голосом или жестом, но хотя, по его словам, эти штучки были созданы почти сто лет назад, они до настоящего времени не имели одобрения департамента двора и традиций, а потому их использование в домах аристократов считалось неприличным. Впрочем, леди достаточно привыкла к своему старому пульту и не имела ничего против того, чтобы продолжать им пользоваться.

На экране вспыхнуло изображение экономки, которая взирала на свою госпожу с сердитым выражением лица.

— Прошу простить, леди, но к вам гостья. — Она сурово поджала губы и ядовито добавила: — Я предупреждала ее, что сейчас не слишком приличный час для визита, но… — и она выразительно повела бровями.

Эноминера усмехнулась. Мало кто подозревал, что ее столь широко известная свобода манер дома уравновешивалась истовым консерватизмом экономки. Сантлея умела так осадить свою хозяйку, что после очередной стычки леди Эноминера несколько дней отчаянно подлизывалась к своей экономке.

Впрочем, нет худа без добра, поскольку подобная приверженность древним традициям приводила к тому, что на людях экономка не позволяла себе никаких вольностей, а была чопорно-благообразна. Однако сейчас Эноминера была слишком сердита, чтобы сдерживаться:

— И кто это столь срочно желает видеть мои тучные телеса, Сантлея?

В ответ на эту фразу, совершенно, с ее точки зрения, недостойную для истинной леди, экономка искривила губы в негодующей гримасе и исчезла с экрана. На экране возникло юное девичье лицо. Увидев гостью, леди Эноминера ахнула.