Падение Константинополя в 1453 году, стр. 55

Следующими по важности являются записки архиепископа Митиленского Леонарда Хиосского, написанные им на Хиосе примерно через шесть недель после падения города. События были еще очень свежи в его памяти, и он излагает их живо и убедительно; однако не следует забывать при этом упомянутую ненависть его к грекам вообще. Даже императора он считает чересчур беспечным и намекает также на то, что кардинал Исидор, старший над ним в церковной иерархии, был слишком слаб. В то же время Леонард не лишен критицизма и по отношению к своим соотечественникам генуэзцам и склонен обвинять Джустиниани в том, что тот дезертировал со своего поста. Это был человек резкий, самоуверенный, но хороший рассказчик [334].

Письма кардинала Исидора к папе и ко всем благочестивым христианам кратки и не много добавляют к известным нам фактам, однако написаны они со знанием обстоятельств [335].

Отчет о событиях, сделанный Анджело Джованни Ломеллино, подесты Перы, написан был через несколько дней после падения города и предназначался генуэзскому правительству. Он ценен не только описанием событии и судьбы самой генуэзской колонии, но также и тем, что автор излагает свои взгляды на то, что произошли с Константинополем. Он утверждает, что очень многие генуэзцы Перы пошли сражаться на стены города, зная, что, если падет Константинополь, не выживет и Пера [336].

Краткий отчет о событиях, сделанный главой францисканцев, находившихся в Константинополе, содержит не слишком много материала, за исключением описания грабежей.

Из других европейцев, переживших осаду и писавших о ней, можно назвать солдата-флорентийца Тетальди, генуэзцев Монтальдо, Кристофоро Риккерио и ученого из Брешии Убертино Пускуло. Из этих источников наиболее полезным для нас является сообщение Тетальди. Оно было написано для кардинала Авиньонского Алэна де Коетиви и содержит некоторые детали, нигде более не встречающиеся. Тетальди относится справедливо как к венецианцам, так и к генуэзцам и признает, что греки сражались мужественно. Так же как и в живом описании Риккерио, в записках Монтальдо приводится ряд дополнительных подробностей. Пускуло, который излагает свои впечатления много лет спустя тяжеловесным, возвышенным слогом, допускает несколько неточностей относительно самого сражения, в котором сам он, по всей вероятности, не участвовал; зато он приводит более интересный материал о событиях, предшествовавших осаде. К грекам он относится с ненавистью.

Полезные сведения можно почерпнуть и у флорентийца Андреа Камбини. Во время работы над книгой по истории Оттоманской империи, написанной им в конце XV в., он, по всей видимости, беседовал с теми, кто пережил осаду. Зорзо Дольфино, краткий очерк которого основан главным образом на записках Леонарда Хиосского, получил также дополнительные сведения от беженцев из Константинополя. История Турции, написанная греческим эмигрантом в Италии Кантакузино Спандуджино, приводит рассказ очевидцев о том, как был разграблен город [337].

4. Турецкие источники. Работы турецких авторов об осаде и захвате Константинополя на редкость разочаровывающи. Было бы естественным ожидать, что этот крупнейший успех величайшего из султанов Османской династии должен быть подробно описан оттоманскими историками и хронистами. В действительности все они так или иначе повествуют о строительстве-крепости Румелихисар, а что касается самой осады, то их интересуют лишь эпизод транспортировки турецкого флота посуху и финальный штурм. В то же время их очень занимают интриги и политика султанского двора. Ашик-пашазаде, который писал сразу же после окончания царствования Мехмеда II, резко враждебен по отношению к Халиль-паше, так же как и его современники Турсун-бей и Нешри. В своем стремлении прославить царствовавшего в то время султана Баязида II они склонны даже несколько преуменьшить заслуги Мехмеда II за счет его советников, таких, как Махмуд. Тем не менее их труды ценны тем, что воссоздают существовавший в то время у турок политический климат. Первым турецким историком, который производит впечатление человека, действительно интересующегося историей осады и захвата Константинополя, является Саадэддин, писавший в конце XVI в. Однако, как это обычно бывает с мусульманскими историками, он подробно передает и даже просто переписывает то, что писали его предшественники; его описание осады совпадает с рассказом греческих историков [338].

К началу XVII в. место истории стала постепенно заменять фантазия. Эвлия Челеби подробно приводит целый ряд фантастических подробностей осады, включая и длинную сагу о некоей французской принцессе, которая должна была стать невестой Константина, но попала в плен к султану. При этом он утверждает, что все это он узнал от своего прадеда. Вполне возможно что Челеби почерпнул свою информацию у знакомых греков, которые рассказывали ему о том, как город был захвачен в 1204 г.; принцесса же на самом деле была императрицей Агнессой, дочерью французского короля Людовика VII и вдовой Алексея II и Андроника I. В любом случае автор явно полагался на молву и устные рассказы, а не на письменные источники [339].

Более поздние турецкие источники просто-напросто воспроизводят труды своих предшественников.

Дополнение II.

Судьба константинопольских церквей после завоевания

По старой мусульманской традиции жители побежденного христианского города, отказавшегося сдаться, теряли как личную свободу, так и места для отправления религиозного культа, а солдатам-победителям в течение трех дней разрешалось неограниченно грабить город. Все историки, повествующие о падении Константинополя, рассказывают о разграблении церквей. Несомненно, многие константинопольские церкви и монастыри были опустошены. Однако из современных этим событиям письменных источников нам известно с полной достоверностью только о разграблении четырех церквей — св. Софии, св. Иоанна в Петре, церкви Хоры, расположенной недалеко от того места, где турки прорвались через брешь в сухопутных стенах, а также церкви св. Феодосии недалеко от Золотого Рога [340]. Археологические раскопки показывают, что была разграблена и трехчастная церковь Пантократора; это подтверждается также тем, что Геннадий, который в то время был монахом монастыря при этой церкви, попал в плен. Св. София была сразу же превращена в мечеть; остальные из упомянутых церквей какое-то время оставались пустыми и полуразрушенными и были превращены в мечети позднее. До осады в городе действовало множество и других церквей, но о дальнейшей судьбе их ничего не известно; можно лишь предполагать, что они также были разграблены и заброшены. К ним относятся церкви, расположенные в районе Старого императорского дворца и вокруг цитадели, такие, например, как Новая Базилика Василия I или храм св. Георгия в Мангане [341].

Однако из истории последующих лет видно, что у христиан остался целый ряд церквей, которые, очевидно, сохранились нетронутыми. Громадный собор св. Апостолов, второй по величине и значению после св. Софии, был передан султаном в пользование патриарху Геннадию, и его святыни сохранились, поскольку тот смог взять их с собой, когда несколько месяцев спустя добровольно оставил собор. Церковь Паммакаристы, куда он перебрался, действовала тогда в качестве монастырской, и монахинь тоже никто не тронул; наконец, когда Геннадий там обосновался, он смог переселить монахинь с их святынями в расположенные поблизости церковь и монастырь св. Иоанна в Трулле [342]. Недалеко от них, на границе квартала Влахерны, осталась нетронутой церковь св. Димитрия Канаву. В другой части города, в Псамафии, церковь Перивлепты оставалась у греков до середины XVII в., когда султан Ибрагим передал ее армянам, чтобы угодить своей любимой жене-армянке, известной под именем Шекерпарче («Кусочек сахара»). Церковь св. Георгия Кипарисского, расположенная поблизости, также не пострадала. Церкви Липса, св. Иоанна в Студионе и св. Андрея в Суде, по всей вероятности, остались у христиан до тех пор, пока не были превращены в мечети в более поздние царствования. Церковь женского монастыря Мирелеон также, по-видимому, оставались церковью вплоть до конца XV в. [343]. Примерно в это же время была отчуждена церковь св. Иоанна Евангелиста, так как нашли, что она расположена слишком близко от вновь выстроенной мечети [344].