Новочеркасск. Кровавый полдень, стр. 26

Все встречи и мероприятия в Москве весной 1992 г. были также посвящены этому. Вышла на правозащитников. Особых хлопот с организацией митинга на Лубянской площади у недавно привезенного с Соловков Камня не возникло. Работали диссидентские связи, старой власти и цензуры уже не было, а новая еще не успела создать механизм защиты от парода и приручить СМИ. Собрались без разрешения, без милиции. Просто пришли к Камню как свободные граждане свободной страны.

Икону от гостиницы «Россия» нес Борисов. За ним величаво шествовал, потрясая москвичей своей внешностью, Иван Колодкин — казачий духовник и проповедник, видом и обличительно-наставнической речью с налетом мистицизма напоминавший Григория Распутина. Больше казаков не было, и поэтому в строй Колодкин поставил «жителей Донской земли». Нашу скорбную шеренгу дополняли висевшие на груди плакаты. Но икона была, знамя было, был и настоящий, с громоподобным голосом казак. И у чуть более многочисленной группы москвичей-политзэков не было ни капли сомнения в нашей весомости. Читал антибольшевистские стихи поэт-диссидент Анатолий Сенин. Они были и у нас на плакате:

Появившийся в спортивной шапочке Лев Убожко демонстрировал свой ораторский талант, образно и красноречиво разоблачая красный фашизм. Проходящие мимо москвичи поддерживали наши требования о расследовании событий 1962 года в Новочеркасске. Со встречи в Политехническом музее подошел и положил к Камню цветы еще малоизвестный Владимир Жириновский.

В КРЕМЛЕ

Неофициальные политические встречи удавалось совмещать с участием, вернее, с проникновением и присутствием на Vсъезде народных депутатов РСФСР в апреле 1992 г.

Красная площадь была пустынна — металлические перегородки закрывали все проходы. Лишь с Васильевского спуска через вход у Спасской башни проходили народные депутаты, в значительной массе располагавшиеся в гостинице «Россия». Мы с Александром Мягковым, активным казаком-агитатором, всегда идущим в народ с кипой листовок и газет, упросили милиционера у торца ГУМа пропустить пас к Спасской башне. У меня было удостоверение президента Фонда в «корочках» депутата горсовета, казачья форма моего спутника также внушала доверие.

Через проходящих мимо кремлевской стены депутатов мы передали весточку на съезд, и гостевые билеты нам заказал Эдуард Астапенко, депутат из Новошахтинска. Увидели мы и других земляков с Дона — в папахе и различной казачьей амуниции чинно прогуливался атаман Всевеликого Войска Донского Сергей Мещеряков с казаками. Среди них был улыбчивый Юрий Дьяков, избранный впоследствии атаманом Новочеркасска, а затем возглавивший и первую городскую Думу.

Демократия начала 90-х ворвалась в благолепные залы Кремлевского дворца съездов. Ковры, знавшие только легкие подошвы партгосноменклатуры, поглощали пыль наших тревожных путей-дорог. Помню пробегавших мимо кумиров-«взглядовцев» — А. Любимова, В. Политковского. Все время хотелось поздороваться, но останавливал отчужденный взгляд. В фойе выловила еще одного соратника — Тельмана Гдляна и консультировалась у него, как возбудить дело по факту преступлений в Новочеркасске. Затем, по наитию, было предпринято радикальное действие. С целью использовать этот кворум и голоса столь представительных людей стала собирать подписи депутатов. Текст обращения к Ельцину был коротким и, как говорится, не подлежал обсуждению:

Подписывая это обращение, многие депутаты интересовались, в чем, собственно, проблема, ведь все ясно и, наверное, решено. Два человека из 75, к которым я обратилась, отказались подписать этот немудреный текст. Убежденные коммунисты и через 30 лет после расстрела выдерживали линию партии. Через Секретариат съезда отправила также письмо на имя Генерального прокурора РФ В. Степанкова.

Тогда же, в начале 1992 г., установились наши контакты с комиссией по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте РФ. И во время съезда, в буфете Кремлевского дворца, я поясняла председателю Комиссии Сергею Ковалеву, как важно принять какое-то решение к 30-летию трагических событий.

Всю весну 1992 г. из Новочеркасска по телефону мы согласовывали Постановление ВС РФ. Этим непосредственно занимался заместитель Ковалева Александр Терентьевич Копылов. Приятный, интеллигентный человек, опытный юрист, на протяжении всех лет его пребывания в московских «верхах» оказывавший нам помощь в решении того или иного вопроса.

Согласовали основные пункты, касающиеся погибших и репрессированных. Вот только не предусмотрели реабилитацию раненых, и это стало особой проблемой на последующие годы. Впрочем, невыполненным пунктом Постановления и тоже основной темой наших хлопот стало опротестование всех приговоров, вынесенных участникам выступления в Новочеркасске. Основная масса брошенных в тюрьмы по 79-й и 206-й статьям УК была реабилитирована в 1991 г. Оставалось 15 человек, осужденных Верховным Судом.

Постановление от 22 мая 1992 г., принятое ВС РСФСР и подписанное Р. Хасбулатовым, имеет историческое значение. В нем признана вина партийно-советской власти, дана оценка событиям, предусмотрены меры реабилитации пострадавших. Этим Постановлением на наших подопечных распространялось действие компенсационных пунктов «Закона о жертвах политических репрессий» 1991 г. Акцент Постановления был однозначным, и приехавшие летом 92-го для проведения расследования юристы Генеральной прокуратуры выражали недовольство, что до их следственной работы уже сделаны выводы.

ТРЕВОЖНЫЙ МАЙ

Май 1992 г. выдался насыщенным. Мы четко спланировали: после праздников начнем раскопки и 2 июня похороним в родной земле погибших, организуем мемориал в Новочеркасске. Выбирали для него место. Хотелось самое почетное. Но старое кладбище в городе было все занято. Яновское кладбище, где похоронен Сиуда, казалось локально узким, привязывающим могилы лишь к промышленному району города. Осмотрев простор нового кладбища по дороге на Малый Мишкин, мы согласились на это место. Городской Совет принял решение о перезахоронении, официально учредил День Памяти 2 июня. Оставалось найти погибших.

Следующие события стали ключевыми для расследования этого трагического дела, не ограниченного только 2 июня и одним 1962 годом.

Археология всегда являлась предметом моей особой страсти. Свидетельства древних культур как бы соединяют с теми, кто был до нас, и напоминают об ответственности перед теми, кто будет. Мысль о том, что миллионы людей ходили но земле, верили, надеялись, любили, горели в страстях, творили и, увы, убивали друг друга во имя высоких либо низменных целей, всегда приводила к извечному вопросу: «Зачем живем?».

Понимая специфику раскопок, я обратилась к единственному в городе археологу — Михаилу Ивановичу Крайсветному. Вечный путник пыльных дорог, он работал в археологической экспедиции Музея истории донского казачества. Сотни «костяков» скифов и сарматов, а также людей более ранних эпох, бытовавших на просторах Дикого поля и Северного Причерноморья прошли через его руки. Более интересного и эрудированного рассказчика я не встречала. От него можно было услышать научно-аргументированный рассказ о том, как появилась на Дону виноградная лоза, откуда истоки мореходного искусства казаков, каковы психологические особенности тех или иных групп людей и мн. др. Будучи Рыбой по солнечному знаку гороскопа, он по характеру являлся душевным «пластырем», тонко чувствующим и разделяющим психическое и эмоциональное состояние собеседника. Желание всех примирить и при этом не поступиться правдой и ему самому доставляло немало проблем. В наших жарких спорах со следователями во время поиска захоронений летом-осенью 92-го он часто принимал их сторону и не отрицал, что делал это иногда по причине мужской солидарности, за что дружески удостаивался от меня нелестного эпитета: «Предатель!». И в то же время не было более бескорыстного друга и помощника в этом деле, которым занимались три женщины и в котором он тоже стал полноправным участником. Хочу отметить и особую роль профессионального фотографа Олега Мацнева, чьи снимки стали основой фотоархива и единственной фиксацией нашей первой поисковой удачи.