Сундучок, в котором что-то стучит (илл. В.Савина), стр. 10
— Что ж, давайте поднимемся в бельэтаж, — предложил Юрий Игнатьевич — А вдруг, на наше счастье, Кукк-Ушкин еще живет здесь, и в сундучке все еще что-то стучит, а цена упала хотя бы в десять тысяч раз?
Они поднялись на уже знакомую вам, читатель, площадку и позвонили в уже знакомую дверь и сразу же услышал уже описанный неприятный голос:
— Кого-с?
— Это он! — вскричал Четвёркин. — Питирим, открой! Это я, Юрий Игнатьевич Четвёркин, который покупал у тебя американскую радиальную пружину «зан-тар»!
Два глаза смотрели на пришельцев сквозь дверь: один сверху в увеличительное стеклышко — человечий, другой снизу в замочную скважину — собачий. Разницы, по сути дела, не было никакой. Слышалось сдавленное рычание.
— Проходимцы, проходите прочь! — послышалось из-за двери.
— Товарищ Кукк-Ушкин! — взволнованно заговорил Гена. — Дело чрезвычайной гуманистической важности. Из глубин мирового эфира пришел сигнал SOS. Мы не проходимцы. Я пионер Геннадий Стратофонтов, потомок известного путешественника.
— Ха-ха, — послышалось из-за двери. — Семя Стратофонтовых вымерло еще до семнадцатого, а Четвёркин, ха-ха, испарился в местах арктических и пустынных. Ха-ха!
— Что за вздор! — воскликнули друзья.
— Ввв-ззз-доррр! — рявкнуло из-за двери.
— Питирим Филимонович, и вы, Онегро, вглядитесь! — умоляюще сказал Четвёркин. — Неужели вы меня не узнаете?
— Сокола Четвёркина вижу парящим в небе, а в вас, пожилой проходимец, не нахожу даже отдаленного сходства, — проскрежетало и прорычало из-за двери. — Уходите, не мешайте процессу, а то в милицию позвоню.
Юрий Игнатьевич безнадежно махнул рукой и отвернулся с явно обескураженным видом. Вряд ли кому-нибудь понравится, если в нем не узнают прежнего сокола и назовут пожилым проходимцем. Однако Гена ободряюще подпихнул старшего товарища локотком и заговорил вдруг совершена неожиданным и несвойственным ему голосом маленького хитреца и проныры:
— Вы нас не поняли, сэр. Мы к вам не на чашку чая, сэр. Воспоминания о прошлом не входят в наши привычки, сэр. Радиальная пружина «зан-тар» не будет предметом разговора, сэр. Мы просто хотим у вас кое-что купить, сэр.
В ответ на эту хитроумную, достойную Одиссея, тираду неожиданно последовало благожелательное молчание. То ли обращение «сэр» пришлось по душе Кукк-Ушкину, то ли слово «купить» вызвало в нем привычный прилив положительных эмоций.
— Что? Что? Что? — вполне по-человечески протявкал из-под двери Онегро.
— Мы хотим у вас, сэр, купить сундучок, в котором что-то стучит! — с бьющимся сердцем произнес Геннадий.
— Три миллиона! — немедленно рявкнули в ответ, после короткой паузы послышался саркастический хохот и из щелей старой двери повалил разноцветный, вот как сегодня, пренеприятнейший дым.
Спускаясь по лестнице. Гена Стратофонтов весело подпрыгивал, а на последнем марше даже не отказал себе в удовольствии соскользнуть вниз на животе по перилам.
— Что это вы так радуетесь? — скучновато спросил его старый авиатор.
— Да как же не радоваться! — вскричал Гена. — Подумайте, Юрий Игнатьевич, в один день столько открытий! И самое главное: мы убедились, что сундучок — здесь! Кукк не продал его! По вашему рассказу, дружище Четвёркин, я сделал заключение о характере этого человека и проверил его… Проверка удалась, уважаемый дружище!
Юрию Игнатьевичу ничего не оставалось, как с почтением пожать руку своему юному другу. Такой находчивости он не предвидел у современного школьника.
А почему? А потому, что все свободное время героического старика уходило на чтение технической литературы, и он не смог в свое время прочитать повесть «Мой дедушка — памятник».
ГЛАВА IV,
в которой Гена продолжает свой рассказ, но где уже требуется вмешательство автора и где скрипят чугунные ворота Экономического института
— В дальнейшем, дружище Василий Павлович, как вы, должно быть, догадались, мне пришлось прибегнуть к помощи четвероногого друга. Речь идет, как вы, должно быть, уже догадались, о любимце экипажа научно-исследовательского судна «Алеша Попович», боевом коте Пуше Шуткине, которому я в течение последнего года имею честь предоставлять кров и стол. Шуткин, как вы, безусловно, уже догадались, занял пост на крыше этого дома и за короткое время установил, что нелюдимый «инвентор» занимается в своей квартире какими-то изысканиями в духе пресловутой средневековой алхимии, а по вечерам совершает саркастические прогулки в обществе Онегро от канала до площади Декабристов и, разумеется, обратно.
Я, дружище Василий Павлович, шпионство ненавижу, но считаю в данном случае, что наблюдение за неприятным субъектом в интересах гуманизма не является шпионством. Вы сами понимаете, как важно было для меня узнать некоторые привычки этого человека и просто взглянуть на него. Однажды, когда мы с моим одноклассником Валентином Брюквиным и сестрами Вертопраховыми шарили по эфиру в безнадежных поисках того передатчика, зазвонил телефон и Шуткин коротким, но выразительным звуком «мяу» вызвал меня к четырем львам. Когда я прибыл, он с крыши просигналил мне передними конечностями небольшое слово «Молочная». Найти в окрестностях молочную не составило большого труда. Я вошел в магазин, когда Кукк-Ушкин там скандалил. Я сразу узнал его по голосу, по описаниям, просто по своей интуиции, которую вы почему-то отчаянно превозносите и на которую — дружище, не злитесь! — ссылаетесь, когда вам лень что-нибудь описывать подробно.
«Вы мне недодали с пятерки!» — скрипучим, неприятнейшим голосом обвинял «инвентор» продавщицу сыров.
«Полноте, Питирим Филимонович, — увещевала его полнокровная очаровательная тетя продавщица. — Клянусь честью, я не видела вашей ассигнации!»
«Вы мне недодали с пятерки», — на одной ноте повторял Кукк-Ушкин, и в этом же духе высказывался, конечно, долгожитель Онегро.
Продавщица тогда закрыла пухлым локтем свое лицо и на глазах изумленной молочной громко зарыдала.
Конечно, я не видел злополучной пятерки, но, безусловно, я был склонен верить чистым слезам доброй женщины, а не скрипучему голосу пренеприятнейшего мужчины.
…Итак, в штабе приключения на улице Рубинштейна созрел план действия: в час прогулки Кукк-Ушкина весь штаб, включая Гену, папу Эдуарда, маму Эллу, бабушку Стратофонтову, Николая Рикошетникова, Валентина Брюквина и сестер Вертопраховых, является на площадь Декабристов и начинает увещевать Питирима соображениями гуманности. Потом на «этрихе» прилетит Юрий Игнатьевич, и тогда уже Кукк-Ушкину придется взять своего «проходимца» обратно. Мы все разработали самым детальнейшим образом, но упустили из виду одно обстоятельство — праздник «Алые паруса».
Когда мы явились на площадь, вместо одинокой фигурки надменного мизантропа с его клочковатым Онегро мы увидели тысячи представителей прекрасной молодежи. Наш план лопнул. Нам пришлось рассеяться для поисков Кукк-Ушкина, и мы потеряли друг друга. Остальное вы знаете, дружище Василий Павлович.
— Я знаю даже больше, чем остальное, — сказал я, признаюсь, не без некоторой важности, и после необходимой паузы рассказал о своих наблюдениях: о дворничихе в слуховых очках и о господине иностранце, которого мы условно называем Сиракузерс Под Вопросом.
— Мне показалось, что между этими двумя персонами н Кукк-Ушкиным существует некая связь, — сказал я. — Наш подопечный «инвентор», кажется, кого-то ждал, а Сиракузерс Под Вопросом кого-то искал.
Изгнанные вонючими газами из маловыразительного дома, мы сидели теперь на мосту, привалившись к лапам одного из золотокрылых животных. По густой листве лип над нашими головами уже пробирался утренний ветерок. Где-то в отдалении еще звучали песни романтиков, но ночь уже была на исходе. Небо стало уже почти утренним, но узкий месяц еще чуть-чуть светился и чуть-чуть желтел в листве тусклый треугольный фонарь, похожий, что там греха таить, на физиономию Питирима.