Изумленный капитан, стр. 53
На постели возвышалась целая гора, а Возницыну все равно было холодно, зуб не попадал на зуб.
Афонька побежал в кабак за водкой.
Возницын лежал, трясясь в ознобе. Голова его, казалось, разрывается на части. Лихоманка в этот раз подхватила не хуже, чем тогда, впервые, в Астрахани.
Мысли его мешались.
Вдруг, сквозь всю толщу наваленной на него одежды, Вознищын услышал в сенях какой-то шум и говор нескольких голосов. Ему показалось, будто назвали его фамилию.
Возницын высунул ухо и услышал: Парфен божился, убеждая кого-то в том, что говорит истинно.
Дверь в горницу внезапно отворилась. Вошли люди.
– Мы ищем их, а они лежат и тешатся! – сказал насмешливо знакомый голос.
Возницын совсем высунул голову и смотрел, не веря своим глазам: посреди горницы, рядом с полицейским солдатом в васильковой шинели, стоял Галатьянов. В дверях торчали бороды каких-то двух мужиков.
«Должно быть, привиделось!» – подумал Возницын, но все же сказал: – Закрывай двери, не студи избу! Чего надо?
– Мы пришли за дворовой девкой графа Шереметьева, Софьей Васильевой, – ответил солдат. – Она сбежала от господ. Вот они, – указал солдат на Галатьянова: – графский домоуправитель, сказывают, что ты, ваше благородие, ее укрываешь!
– Какая девка? Что ты чушь мелешь? – вспылил Возницын.
Он туго соображал, в чем дело.
– Не прикидывайтесь дурачком! Неделю, как сбежала, а он – будто не ведает! Отдавайте нам свою Софьюшку – по ней плеть скучает, – сказал зло Галатьянов.
Наконец, Возницыну все стало ясно: Софья убежала тогда, в прошлый вторник. Это он, проклятый домоуправитель, допек ее.
Возницына заколотило еще сильнее прежнего.
– Вон она у стеночки лежит, – захохотал один из мужиков, выглядывая из-за косяка.
Галатьянов, казалось, только и ждал этих слов. Он быстро подбежал к кровати и рванул с Возницына все эти кожухи и шинели.
Тогда Возницын вскочил, в ярости отбрасывая от себя всю остальную одежду, заботливо наваленную на него Афонькой.
С перекосившимся от злобы лицом и воспаленными красными глазами, взлохмаченный и худой, – он был дик и страшен.
– Вон, мерзавец! – истошным голосом заорал он, хватая со стула шпагу и кидаясь к незваным гостям.
Гости, давя друг друга, посыпались вон из горницы. Бородатые мужики первыми юркнули в сени. За ними выкатился побледневший полицейский солдат. Сзади всех, вобрав голову в плечи, мчался Галатьянов.
Возницын колотил Галатьянова шпагой, как палкой (он рванул, было, шпагу из ножен, но шпага, никогда не употреблявшаяся в дело, видимо, заржавела и не выходила). Терять времени было некогда. Возницын колотил Галатьянова по плечам, по шапке с лисьими отворотами. И так в один миг пролетел через сени и уже чуть не выскочил полуодетый и босой во двор. Но на пороге чьи-то крепкие руки обхватили сзади Возницына: это во-время подоспел вернувшийся Афонька.
– Вот сумасбродный чорт! Хорошо, что еще не заколол! – говорил, смущенно улыбаясь, Галатьянов, когда они все очутились на улице.
Он щупал плечи, оглядывал рукава и свою новую шапку с лисьими отворотами.
– Вернемся! Он – один, а нас четверо, – потирая шею, уговаривал Галатьянов полицейского солдата.
Солдат молчал, с опаской поглядывая на Парфенову избу.
– Чего итти – никаких девок у него нет, – сказал один из мужиков-свидетелей.
– Из-за какой-то воровской девки я не стану лезть на клинок! Помирать еще не хочется. Видишь, каков он. Должно, не в полном уме! Недаром хозяин твердил, что его Военная Коллегия отпустила по болезни. А ему – что? Он заколет тебя и в ответе не будет – он, ведь, дворянин! – сумрачно сказал полицейский солдат и пошел прочь.
Галатьянов только покосился на него, сплюнул и тоже зашлепал по грязи, бормоча себе что-то под нос.
– Слышь, Ванюха, а ловко это он графского управителя отчехвостил! Глянь – все плечиком поводит! Свербит! – смеялся тихонько один из мужиков, идучи сзади за Галатьяновым.
А в это время Возницын отряжал Афоньку бежать и немедленно же сыскать где-либо, в Адмиралтействе или на рынке, подводу.
Несмотря на все уговоры денщика, убеждавшего барина в том, что негоже пускаться в такую дорогу больным, Возницын намеревался тотчас же ехать в Москву.
Возницын был твердо убежден, что Софья никуда больше не могла уехать.
VII
Возницын не мог дождаться Москвы.
Он на каждой станции угощал подводчика водкой, на ночевках подымал в путь до света (ему не спалось), торопил вперед и вперед. Измучил подводчика, измучил Афоньку и больше всех измучился сам.
Возницыну не терпелось. Казалось, что он опоздает притти на помощь Софье, что ее разыщет граф Шереметьев, что с Софьей случится недоброе.
От тоски, ожиданий и непрекращающейся лихоманки Возницын похудел и почернел.
Но, несмотря на это, он суетился больше всех – лопалась ли в санях пеньковая завертка, надо ли было раздобыть овса для лошади, – Возницын не доверялся Афоньке или подводчику. Норовил сделать все сам – лишь бы поскорее доставиться в Москву.
И только на последнем перегоне, когда уже вдали заблестели главы московских сорока-сороков, Возницын сдал: с ним приключилось что-то неладное. Он впервые почувствовал невероятную усталость, почувствовал, что сильно ослабел. Им овладела какая-то лень. Не было сил подыматься с жесткого дна пустых саней (сено все скормили). Хотелось лишь одного – покоя: согреться и уснуть. По плечам все время пробегал ледяной холодок, озноб уже не прекращался ни на минуту Голова болела нестерпимо.
Возницын лежал и грезил об одном – о жаркой лежанке и мягкой постели.
И все же, когда замелькали кривые московские улички, Возницын собрал силы и поднялся. Он сидел, трясясь от озноба и глядел красными от бессонницы, воспаленными от болезни, глазами.
– Может, где-либо мелькнет малиновая бархатная шубейка и черная коса!
Лошадь, чуявшая близкий отдых, бежала проворно.
На одном из поворотов сани раскатились и загородили всю улицу. В это время из-за угла выскочил высокий каурый жеребец, запряженный в легонькие санки. Он налетел бы на подводу Возницына, если бы ямщик во-время не успел своротить в сторону. Каурый жеребец уперся в высокий частокол.
Проворный Афонька соскочил с саней, а Возницын только откатился к другому краю: ему тяжело было вымолвить слово, не то что лишний раз пошевельнуться.
Пока оробевший подводчик повертывал лошадь (в легких санках, видимо, сидел какой-то важный офицер), офицерский ямщик со злости хлестал подводчика кнутом по нагольному тулупу и ругался:
– Чорт косолапый, не видишь, куда прешь!
Он отлично помнил, что за быструю езду с барина возьмут только штраф, а ямщика на съезжей как следует отдерут батогами. Офицерский ямщик замахнулся, было, и на седока, полулежавшего в санях, но военный схватил его за руку и крикнул:
– Возницын!
Возницын поднял глаза – в санях, укрытый медвежьей полостью, сидел румяный, веселый князь Масальский. На нем 6ыла новенькая зеленая семеновского полка шинель с светлосиним воротником и шляпа с круглыми (по новой форме) полями.
– Ты откуда это? Из Питербурха, что ли? – спросил Масальский.
– Отпустили на год по болезни, – едва выговорил Возницын, с трудом подымаясь.
– Тебе и впрямь надо полечиться – ты точно с креста снятый. Что это с тобой?
– Лихоманка, – облизывая пересохшие губы, сказал Возницын. – А ты где? Все еще в Вознесенском монастыре?
– Нет, брат! Куда там! – усмехнулся Масальский. – В Вознесенском игуменьей снова моя сестра, Евстолия. Императрица вернула ее. А я за это время вон где побывал – в Рязань с доимочной командой ездил, холопов постегать да и нерадивых воевод железами смирить, чтоб государевы подати получше сбирали! А теперь меня генерал-адъютант Семен Андреевич Салтыков взял к себе. Я в Тайной Канцелярии здесь, в московской конторе, – улыбался, видимо довольный и собой и своей службой, князь Масальский.