Изумленный капитан, стр. 51
V
Все разговоры разом умолкли: в людскую, в сопровождении барской барыни, вошла сама графиня.
Когда при дворе начиналась полоса балов и приемов, графиня носила пудреный парик и робу с «шлепом», пила кофе и танцевала менуэт. Но в дни передышки, как сейчас, когда Святки прошли, а до очередного торжества (восшествия на престол) осталось больше недели и все рады были посидеть дома, графиня охотно пила сбитенек, носила простой опашень, повязывала лысеющую голову платком и приходила в людскую посмотреть, как девки щиплют перья для пуховиков или моют белье.
Это было ей ближе и понятнее, чем какой-нибудь контраданс.
Конечно, в людской графиня долго не задерживалась. Но ее приход, большею частью, кончался чьими-либо слезами: графиня была придирчива и раздражительна.
Увидев графиню, девушки еще ниже нагнулись над лоханями.
Графиня, не обращая внимания на растекшиеся по полу мыльные лужи, медленно шла мимо девушек. Смотрела сквозь облака пара, как они работают.
– Фенька, ты как выкручиваешь? Что у тебя силы нет? Небось, жрешь ровно плотник – за семерых, а крутишь точно столетний дед у запани! Крути мне хорошо, стерва!
Маленькая, болезненная Фенька стояла в самом укромном месте – в дальнем углу. До нее было трудно добраться.
У всех проворнее заработали руки, захлюпала, зачмокала в лоханях вода: за спиной, готовая вот-вот обрушиться, шла гроза.
– Дунька, а ты чего так трешь? Порвать хочешь? – накинулась графиня на широкоплечую, мясистую девку, стоявшую с краю.
Графиня вырвала у нее из рук мокрую наволочку, распялила ее: в одном месте были чуть оторваны кружева.
– Говорю: не три, медведь! Ишь, порвала!
– Это было, матушка-барыня… – неосторожно вырвалось у Дуньки.
Она не докончила – мокрая наволочка больно ожгла ее по лицу. Раз и другой. Через лоб, курносый нос и толстую щеку побежала, вздулась (от пуговиц) красная полоса.
– Будешь знать, как стирать! Ты не портомоя! Не мешок, не хрящевые порты стираешь! – кричала разгневанная графиня, швыряя в лохань наволочку.
Подруги с жалостью и страхом искоса взглядывали на Дуньку. У каждой тревожно билось сердце: пронесет или нет?
– А кто у тебя занавески стирает? Кому дала? – обернулась к барской барыне графиня.
– Софья, ваша светлость…
– И от моих и от графских покоев она?
– Из графских мы не снимали – они, ведь, только перед Святками стираны.
– Дура старая! Тебе что – мыла, аль холопских рук жалко? – рассвирепела графиня. – Вымыть сейчас же!
– Стеша, ступай сними! – тронула за плечо ближайшую девушку сконфуженная барская барыня.
– Ты сегодня, Акулина, совсем из ума выжила, как я погляжу! Кого ты шлешь? – кричала графиня.
– Стешу, ваша светлость… – заикнулась барская барыня.
– Замолчи, когда с тобой говорят! Ворона! Сте-ешу, – передразнила она. – Да Стеша твоя разобьет что-либо! Ты еще портомою в графские покои послала б! Где Софья?
Графиня разглядывала сквозь облака пара стирающих сенных девушек и прачек.
Софья, которая вместе с остальными «верховыми» стирала лучшее графское белье, откликнулась из угла:
– Я здесь, ваша светлость.
– Ступай, принеси из комнаты графа зеленые шелковые занавески и выстирай сама!
– Слушаю!
Софья вытерла о фартук мокрые руки и вышла из людской. Последние дни в графском доме были для нее мучительны. В ту новогоднюю ночь, возвращаясь после фейерверка домой, Софья застала у черного крыльца графского дома целую ярмарку: это из подмосковной привезли к праздникам припасы.
Вместе с припасами приехал из Москвы новый домоуправитель. Его порекомендовала графине келарша Асклиада – так рассказывала барская барыня, которая была недовольна тем, что и над ней появляется новое начало.
Сенные девушки, помогавшие Акулине Панкратьевне принимать припасы, успели разглядеть домоуправителя. Ложась спать, они судачили между собой о нем:
– Хорошо говорит по-русски, а какой-то вроде цыгана, – сказала Дунька.
– А он – пригожий, черноусый! – хвалила маленькая Фенька.
– Девоньки, а что я приметила, – смеялась хитрая Стеша: – У него белки, как у коня – желтоватые… Ей-богу!
У Софьи мелькнула нелепая, вздорная мысль:
– А не Галатьянов ли это?
Но она тотчас же прогнала ее. Откуда было взяться греку, если он остался в Астрахани.
На утро, когда они чуть поднялись, в их комнату вошла барская барыня и с ней новый домоуправитель.
Софья чуть не вскрикнула – это был Галатьянов.
Восемь лет прошло с их последней встречи в Астрахани, но она сразу узнала его. Галатьянов ничуть не постарел. Только немного серебрились виски.
Когда Акулина Панкратьевна назвала Софью, Галатьянов широко открыл глаза и слегка улыбнулся одними губами. Но не сказал, что знает Софью.
Все дни он, казалось, не замечал Софьи. Но даже, не глядя на Галатьянова, Софья всегда чувствовала на себе его взгляд.
Когда сегодня утром барская барыня роздала всем белье для стирки и Софья шла к себе, чтобы взять свое и вместе заодно выстирать, в коридоре ее остановил домоуправитель. Он позвал Софью к себе в каморку и, с улыбкой протягивая сверток грязного, заношенного белья, сказал ей, подчеркнуто обращаясь на ты:
– Возьми! Ради старого знакомства вымоешь!
Софье можно было бы сказать, что она не портомоя, что «верховые» девушки стирают лишь на их светлость. Наконец, она могла бы пожаловаться барской барыне. Та охотно доложила бы графине, чтобы насолить своему сопернику. Но Софья решила пока не обострять отношений. Она видела, что Галатьянов только и ждет того, как бы покруче разделаться с ней.
Софья спокойно взяла белье – мыть сама она и не думала: Софья рассчитывала подсунуть узелок какой-нибудь прачке, стиравшей черное белье.
В графских комнатах Софья застала лишь одного графа. Когда она неслышно (полы были устланы коврами) вошла к нему в комнату, граф у маленького шкалика опохмелялся гданской водкой. Услышав позади себя шаги, граф испуганно захлопнул шкапик и обернулся. Он боялся, что его за этим недозволенным занятием застала жена. Но вместо жены оказалась Софья. Граф был рад вдвойне.
– Ах, это ты, плутовка! Вот я тебе сейчас покажу, как пугать барина! – сказал он, подбегая к Софье. – Ты чего сюда пришла? – наступал на нее граф, тыча пальцем в мягкие софьины бока.
Софья, посмеиваясь, пятилась к окнам.
– Графиня велела снять занавески – вымыть надо.
– А я не дам! Вот поцелуй, тогда пущу! – говорил граф, загораживая Софье дорогу к окнам.
Софья улыбалась, глядя на расшалившегося старика.
– И охота ж вам меня целовать? Я только что от лохани…
– Ничего, чернавочка, ничего! Я один разок поцелую…
– Нет, нет! Нельзя! – отмахивалась Софья.
Граф, не слушая, подступал все ближе и ближе.
– Слышите – графиня идет! – прибегла к своей постоянной уловке Софья.
Граф повернул голову и прислушался, а сам косил глазом на Софью.
В комнатах было тихо.
Софья хотела воспользоваться тем, что он отвлекся и сделала шаг к окну, но граф растопырил руки.
– Не уйдешь, голубушка!
Софья боялась долго задерживаться в барских комнатах: графиня любила, чтобы ее приказания исполнялись быстро и точно. Задержка не сулила Софье ничего хорошего.
«Вот, старый хрыч, пристал! Из-за него мне достанется от графини!»
Софья покосилась на окна – не видит ли кто-нибудь и, улыбаясь, сказала:
– Ну что с вами поделаешь! Целуйте, да поскорее!
И она подставила ему свою румяную щеку.
Граф чмокнул в щеку и хотел, было, обнять Софью, но она вырвалась и подбежала к окну.
Софья принялась снимать занавески.
Граф увивался вокруг нее, лез всюду со своими руками, и Софья раза два легонько шлепнула даже по графским пальцам.
Наконец, занавески были сняты. Софья хотела ускользнуть от графа, но напрасно. Он обхватил ее и пытался поцеловать в губы. Софья увертывалась и как-то невзначай глянула в зеркало, висевшее против двери.