Адмирал Ушаков, стр. 53
Десантные отряды подошли к крепости. Шостак послал мичмана к французскому коменданту, предлагая сдаться.
Сначала Люкас не соглашался. Но потом, увидав, как русские и турки несут лестницы, услыхав ликующие крики зантиотов, идущих вместе с войсками, он струсил и решился пойти на переговоры. Чтобы не быть узнанным греками, Люкас переоделся в штатское платье и пошел к Шостаку.
Было одиннадцать часов ночи.
Люкас принял все предложения союзников.
14 октября, в восемь часов утра, полковник Люкас, сорок шесть офицеров и свыше четырехсот солдат сложили оружие.
Шостак принял ключи от крепости и французский флаг. Чтобы толпа не растерзала пленных, их пришлось поставить в середину соединенных десантных отрядов. Пленных французов разместили на русских и турецких кораблях поровну.
Русские относились к пленным по-человечески, но турки, не разбирая чинов, надели на них кандалы и заставляли делать самую изнурительную работу.
А кормили их так же впроголодь, как и своих галионджи.
Ушаков не задержал у себя пленных: он отправил французов на фрегате в Патрас.
VIII
На баке корабля «Св. Павел» было оживленно: счастливчики готовились на берег.
Сегодня в городском соборе торжественное молебствие по случаю освобождения острова от французов.
Адмирал Ушаков приказал присутствовать на нем всем командирам судов и назначил по двадцать человек морских служителей с каждого корабля и фрегата.
Капитан Сарандинаки лично отобрал наиболее видных, лихих брамсельных, марсовых, канониров и бомбардиров. А главным над ними поставил боцмана Макарыча. Макарыч давно готов: выбрит, чист, пуговицы и дудка надраены — лучше нельзя, шляпа лихо сидит на голове. Он ходил и подгонял остальных товарищей.
Ото всех судов уже отвалили шлюпки, остался только «Св. Павел» Каждую минуту мог выйти из каюты Федор Федорович, а шлюпка с морскими служителями еще не на берегу.
— Поживей, поживей, не копайся, антиллерия! — гудел Макарыч на канониров.
— Вот нонче попьете, погуляете! — завидовали остающиеся.
— Мы же ведь на обедню…
— Знаем, какая обедня! Это спервоначалу — в церковь, а потом должон стол быть!
— Они не пожалеют!
— Ты, Степа, в обед мою порцию выпей тут. Скажи баталеру!
— Ванюшка, возьми денежки, купи там мне табачку.
— И скажи, как печет, ровно в петровки, а ведь уже две недели после покрова!
— Дома-то у нас, поди, холодина, дождь. А тут — экая благодать!
— Ну что, кажись, все? — оглядел собравшихся Макарыч и заспешил к вахтенному.
Через минуту шлюпка с матросами отвалила от корабля.
Пристань на острове сегодня утопала в зелени и цветах. Яркие ковры покрывали ее до самой дороги в город. Справа от ковра стояли празднично одетые зантиоты. Впереди — архиепископ и знатные граждане. А за ними толпился народ. Всюду реяли андреевские флаги, — турецких было меньше.
Каждую подходившую шлюпку греки встречали радостными криками.
Вот к пристани подошла шлюпка со «Св. Павла».
Боцман Макарыч издали приметил: команды выстраиваются слева в одну колонну, а господа офицеры стоят сбоку — говорят, курят, ждут адмирала.
Он лихо вывел своих и поставил впереди всех остальных кораблей: «Знай наших, флагманских!»
Матросы стояли вольно, смотрели, перешептывались:
— Это что ж, тут будет молебствие?
— Какое, тут! Сказано — в соборе.
— А ковры зачем?
— Ждут нашего.
— А турецкий адмирал будет?
— А почему ему и не быть?
— Да ведь в соборе молебствие. Он разве креста не боится?
Макарыч чуть повернул голову.
Шепот сразу стих.
И вот загудела, что-то залопотала толпа.
Показалась флагманская шлюпка, — в ней сидели оба адмирала.
Именитые граждане поправляли одежду, переминались с ноги на ногу. Офицеры стали впереди матросов.
Поскочин скомандовал:
— Смирно!
И вот на пристань ловко ступил адмирал Ушаков. Он был в парадном мундире и орденах. Ушаков шел чуть вразвалку, цепким, морским шагом. Видно было, что ступал он уверенно и его не свалит с ног никакая буря.
Чуть отставая от него, шел длинный седобородый Кадыр-бей в громадной шубе. Ушаков смотрел весело и гордо, а Кадыр-бей — сконфуженно: он не мог не видеть, что русским оказывают больше внимания.
За адмиралами шли советник Кадыр-бея хитрый Махмут-эфенди, адъютант Ушакова Балабин и Егор Метакса. Греки бросали под ноги адмиралов цветы и что-то кричали. Архиепископ отделился от знати и пошел навстречу адмиралам.
Ушаков остановился. Архиепископ стал что-то говорить, видимо приветствуя своих освободителей.
Метакса быстро подошел к Ушакову и начал переводить. Когда архиепископ окончил, Ушаков снял шляпу и, кланяясь во все стороны, пошел к городу. Снова все потонуло в криках «ура». Во всех церквах зазвонили в колокола. Адмиралы, окруженные знатью, пошли в собор. Раздалась команда:
— Шагом марш!
И матросы двинулись за начальством, обмениваясь впечатлениями:
— Адмирал у них — ровно бом-брам-стеньга.
— Наш-то Федор Федорович — орел!
— И чего турок в шубе? Тут в одном мундире жарко, а он шубу напялил!
— Закон такой.
Вошли в город. Сначала тянулась узенькая уличка с невзрачными домишками, а потом вышли на более широкую, с красивыми большими домами.
Все окна и балконы были украшены коврами, яркими тканями, увиты померанцем и лавром. И всюду реяли андреевские флаги.
На головы матросов сыпались цветы. Греки, стоявшие на улице, совали матросам виноград, конфеты, абрикосы, апельсины, протягивали стаканы вина.
Матросы сначала не брали угощения, — они помнили приказ: у жителей не брать ничего. Но Веленбаков обернулся и сказал своим:
— Раз угощают, бери, ребята! От ихнего вина не захмелеешь!
И, к радости греков, матросы больше не отказывались.
— Я думал, что слива, сунул в рот, а она — противная, — плевался матрос.
— Верно… она вроде постного масла…
— Это маслина, — улыбнулся бывалый боцман Макарыч. — К ней привыкнуть надо!
— Гляди, братцы, у баб глаза и нос закрыты повязкой. Отчего это? — спрашивали друг друга матросы, увидев у знатных дам на лице шелковые маски.
— А вот тая без ничего. Красивая…
— Это холопка, а в повязке, должно быть, дворянка, барыня. Брезгует…
— Может, сама рябая или косоглазая — вот и схоронилась.
— Нет, у них, как у турок: муж боится, чтоб не приглянулась кому…
— Смотри, Макарыч, не моргай!..
Вошли на большую соборную площадь. Движение замедлилось: входили в узкие двери собора.
И вот уже ряды моряков ступили под прохладную сень древнего храма.
После обедни именитые граждане угощали адмиралов и капитанов парадным, роскошным завтраком.
Команды тоже не остались без угощения.
В полдень адмиралы созвали собрание в доме графа Марки, чтобы избрать управление острова.
Внизу, под окнами, на громадной площади стояли зантиоты, ожидая результатов собрания.
Когда им объявили, что они сами станут управлять островом, площадь заволновалась. Поднялся невероятный шум и крики. Но в криках почему-то не слышалось ни одобрения, ни радости.
Ушаков вопросительно глянул на Метаксу:
— Чем они недовольны? Чего еще хотят?
— Они хотят присоединения к России!
Ушаков невольно глянул на Кадыр-бея. Турецкий адмирал сидел, насупив густые черные брови. Махмут-эфенди, иронически улыбаясь, шептал ему что-то на ухо.
К Ушакову подошел обрадованный граф Марки:
— Ваше превосходительство, вы слышите: они хотят присоединения к России.
Ушаков свирепо посмотрел на графа:
— Это невозможно. Разъясните им, пожалуйста! — и отвернулся к Метаксе.
На балкон к волнующемуся народу вышел граф Марки.
Он что-то очень горячо говорил зантиотам, но его не слушали и перебивали криками. Марки вернулся, разводя руками.
— Они не хотят ни о чем слушать! — перевел Федору Федоровичу Метакса.