Адмирал Ушаков, стр. 26

Конечно, об этом выговоре узнал и Ушаков.

И остался им весьма доволен.

V

Еще с начала весны Потемкин приказал Войновичу начать боевые действия против турок на море, чтобы помочь сухопутной армии, осаждавшей Очаков. Но Войнович под разными предлогами оттягивал выход эскадры в море. Он, очевидно, не мог забыть свой неудачный прошлогодний поход и был доволен тем, что турки хоть не тревожат его в Севастополе.

Ушакова возмущала эта откровенная трусость Войновича, это постыдное бездействие Севастопольского флота.

Он знал турок и их флот, — недаром десять лет назад плавал в Средиземном море, бывал у них в самом Константинополе. Он знал, что турки храбры в бою: их корабли легче потопить или сжечь, чем заставить сдаться. Знал, что Севастопольский флот малочисленнее и слабее турецкого: русские корабли приходилось строить наспех из сырого, невыстоявшегося леса, они не обшиты медью и тяжелы на ходу.

Но Ушакова не страшило все это: он надеялся на мужество и выучку своих матросов и офицеров.

— Как это можно? Наши сухопутные войска бьют врага, а мы сидим здесь, словно мыши в норе! — возмущался Ушаков. — Мы ведь ни разу не дрались с турками на море! Мы не помогаем нашей армии. Зачем же тогда Черноморский флот? Пора сбить с турок спесь! Довольно им быть хозяевами в этом Кара-денгизе!

— Федор Федорович, но посудите сами, — оправдывался Войнович, — ведь капудан получил еще подкрепление из Константинополя. У него уже двадцать линейных кораблей, а у меня осталось только два! У нас крупнее шестидесятишестипушечных нет, а у него пять восьмидесятипушечных. Да у капудана на одних восьмидесятипушечных почти столько же пушек, как у меня на всей эскадре! — захлебывался Войнович.

— Но ведь вот Алексей Орлов имел при Хиосе девять линейных кораблей против шестнадцати Гассанбея и все-таки победил!

— Так у Орлова только вдвое меньше было судов, а не вдесятеро! Я не хочу рисковать флотом! У меня одна голова на плечах!

«Да и та не бог весть какая!» — подумал Ушаков и сказал:

— Если не рискуете вы, тогда позвольте мне, ваше превосходительство!

— То есть как это? — не понимая, выпучил глаза Войнович.

— Как начальник авангарда, я приму бой на себя. Я поведу, а вы только помогайте!

— Хо-ро-шо, — ответил удивленный контр-адмирал.

— Но с одним условием.

— С каким?

— Вы дадите приказ эскадре, чтобы она во время боя следовала бы всем моим движениям, движениям передовых кораблей.

— Хо-ро-шо, — нехотя согласился Войнович.

— Значит, мы выйдем… послезавтра!

— Послезавтра!

Ушаков заторопился к себе. Оставалось двое суток, — можно еще подготовиться.

Вся надежда у него на своих моряков: на быструю, четкую постановку парусов и меткую стрельбу артиллеристов. Федор Федорович всегда уделял этому много внимания. И кроме того, он верил в то, что его новый метод ведения боя оправдает себя.

VI

18 июня 1788 года Севастопольский флот наконец вышел в море. Эскадра состояла из двух 66-пушечных кораблей, десяти фрегатов и двадцати четырех мелких судов. Войнович держал флаг на корабле «Преображение господне», Ушаков — на своем «Св. Павле».

— Как-то в этот раз будет плавание? — с тревогой гадали оставшиеся на берегу: слишком хорошо памятен был предыдущий несчастливый выход Войновича.

Федор Федорович горел: скорее бы сразиться с врагом! Доказать на деле правоту своей мысли, что слепо придерживаться линейкой тактики ни к чему, что она только связывает флотоводца по рукам!

Перед выходом из Севастополя Ушаков побывал на всех трех фрегатах авангарда — «Бериславе», «Стреле» и «Кинбурне», говорил с матросами и офицерами.

Он разъяснил, какое важное значение будет иметь для России победа над турками и какая ответственная задача ложится на корабли авангарда в бою.

Экипаж фрегатов авангарда поклялся драться до последнего.

Капитаны фрегатов Саблин, Нелединский и Кумани уважали своего флагмана и верили в него больше, чем в Войновича.

— Будьте спокойны, Федор Федорович, мы не подведем! — сказал за всех капитан 2-го ранга Кумани.

Севастопольский флот шел медленно, — мешали противные ветры.

Лишь 29 июня русские увидели у румелийских берегов паруса турок.

Но, как назло, четыре дня подряд крутил, не уставая, переменный ветер. Он расстраивал линию баталии кораблей и не менее расстраивал Ушакова: враг был вот тут, а приходилось выжидать.

Ушаков шел, не упуская из виду турок, готовый в первый же благоприятный момент кинуться на врага.

Две ночи Федор Федорович совсем не ложился спать, — все надеялся, что вот-вот установится ветер. Только сегодня после обеда на час забылся короткой, беспокойной дремотой у себя в каюте.

Ожидание первого боя истомило всех.

И в ночь со 2-го на 3 июля Федор Федорович собирался бодрствовать. Он с красными от бессонницы глазами (за веки будто насыпали песку) ходил по шканцам, кусая от досады ногти.

Вахта смотрела на своего флагмана, перешептывалась.

— Не спится нашему Федору Федоровичу.

— Беспокоится.

— Ох и зол же он на работу, братцы!

— Да, гулять не любит!

Вдали, на горизонте, виднелись огни турецкой эскадры, — ночью турки всегда сильно освещали свои корабли.

Сегодня днем Эски-Гассан остановил флот и обошел на быстроходном кирлангиче [41] все корабли: видимо не надеясь на сигналы, лично отдавал последние указания на случай боя.

«Это хорошо: стало быть, будем драться не на шутку!» — подумал Федор Федорович.

Войнович тоже воспользовался невольной передышкой, прислал Ушакову записку:

«Любезный товарищ. Мне бы нужно было поговорить с вами. Пожалствуй, приезжай, если будет досуг, двадцать линейных кораблей начел. Прости, бачушка.

Ваш слуга Войнович».

«Досуг! — с раздражением подумал Ушаков. — Враг сидит чуть ли не на боканцах [42], а он — досуг! «Двадцать линейных кораблей». Дурак! Считать и то не умеет! Не двадцать, а двадцать пять! Семнадцать линейных да восемь фрегатов. А говорить хочет известно о чем: как бы поскорее улепетнуть в Севастополь. Нет, брат, поручил Ушакову вести бой, сдался на младшего флагмана, — теперь не мешайся!»

И конечно же, никуда со «Св. Павла» не поехал: сказался нездоровым.

Больше всего Федора Федоровича беспокоил ветер. Ветер — главный помощник, друг моряка, но он же и главный враг.

На шканцы вышел денщик Федор. Он стал немного привыкать к морской жизни — его уже меньше укачивало.

— Батюшка, Федор Федорович, пойдите отдохните часок-другой, — ходил он за Ушаковым. — Нельзя же так, которую ночь не спавши!

— Спи сам, коли тебе нечего делать!

— Полноте мучиться, ваше высокоблагородие! Никуда ведь басурман он нас не уйдет, право слово, не уйдет! — не отставал Федор.

Его поддержал Шапилов:

— Федор Федорович, пойдите, в самом деле, сосните. Как чуть установится ветер, мы вас разбудим! И турок не упустим с глаз, будьте спокойны!

Ушаков остановился в раздумье: «Впереди вся ночь. Пожалуй, они правы: можно немного и поспать. А то голова как чугунная…»

И он согласился уйти.

Напрасно Федор совал ему ужин. Ушаков не стал ничего есть, а скинул сапоги и сюртук, повалился на койку и через минуту уже захрапел.

Денщик стоял, глядя на утомленное лицо Ушакова.

— Ишь как из-за этих проклятых басурман измотался, сердешный! — сказал он и, задув свечу, пошел на цыпочках к себе.

Ушаков выспался на славу. Он проснулся, когда било восемь склянок. По трапам топали десятки ног, — сменялась очередная вахта.

Федор Федорович встал, оделся и, взяв со стола зрительную трубу, поспешно вышел на шкафут.

Наверху все было залито ярким утренним солнцем.

— Ну как? — спросил он у вахтенного лейтенанта.